Через пять минут в кабинет Филиппова ввели по очереди и усадили на стульях всех задержанных из «Мурома». Напротив, из-за стола, скрестив на груди руки, на эту четверку взирал Владимир Гаврилович. От окна за происходящим наблюдал Свиридов. – Господа! – начал хозяин кабинета. – Я вам рассказывал об улике, найденной на месте убийства в Поповщине. У Алексея Боровнина в кулаке был зажат обрывок рубахи убийцы. – Филиппов продемонстрировал слушателям клочок ткани, выдержал паузу и после повысил голос. – Господин Маршал! Дверь снова открылась, вошел Константин Павлович, подвел Трефа к столу. Тот деловито изучил предложенный ему карман, по очереди обнюхал сидящих в ряд «муромцев», но ни у кого не задержался, вернулся к хозяину, сел у ноги и тявкнул. Жоржик, внимательно наблюдавший за действиями собаки, довольно усмехнулся. – Что, господа хорошие, не нашел ваш кобелек убивцев? И цацки тоже не наши. Я «котлы» у Иваныча прикупил, а он, можа, тоже у кого приобрел, не знаючи. Погрустит каторга без нас, так, что ли? Филиппов помолчал, что-то прикидывая в уме, посмотрел на помощника, что-то написал на бумажке, передал записку Маршалу. Тот прочитал, кивнул. Тогда Владимир Гаврилович медленно сказал, обращаясь к Жоржику: – Возможно. Вы, Вдовиченко, и Матушкин можете быть свободны. Из столицы не уезжать, место жительства не менять. С Силантием Ивановичем мы еще побеседуем о том, как в его комнате оказалось разом столько разыскиваемых вещей. А вот господин Хабибуллин у нас задержится до суда – его следы обнаружились на месте убийства. Ну что ж, поедет на каторгу в одиночестве. Татарин попытался вскочить, но охнул, когда неосторожно перенес вес на простреленную ногу, и снова рухнул на стул. Маршал взял его под руку, помог подняться, вывел вместе с трактирщиком за дверь, но тут же вернулся – видно, передал обоих конвоиру. Жоржик поднялся, подошел к столу. – Паспорта вернете, господин полицейский? – Ни к чему вам паспорта. Посидите пока у нас. Так надежней будет. Жоржик нахмурился, потом понимающе кивнул. – Рамильку пугали? Хитро. Филиппов пожал плечами. – Можете его опередить. Кто четвертый был с вами в Поповщине и в Стрельне? Не отнекивайтесь – у нас есть и его следы. Вы не скажете – скажет Хабибуллин, получит от суда поблажку. Молчите? Ну-ну. Может, вы, Матушкин? Но вместо Матушкина заговорил Свиридов: – Постойте. – Он подошел поближе к Жоржику, вгляделся в прищуренные глаза. – Я вас видел! Жоржик тоже внимательно посмотрел на Александра Павловича, отшатнулся. – Вы вчера напали на нашего больничного сторожа! Зачем? – На какого сторожа? Вы в какой больнице? – поднялся из-за стола Филиппов. – Святителя Николая. В «Пряжке». – Вот черт! – выдохнул Маршал. – Там же сторожем Боровнин! * * * Вместо первого эпилога Конечно же, ни в сторожке, ни в «Муроме» Николая Боровнина не оказалось. Хабибуллин заговорил первым. Рассказал, как после высадки с мятежного броненосца в Констанце долго добирались из Румынии домой, в Одессу. Как помотались там без денег, перебиваясь случайными заработками, и подались в столицу. Как нашли Силантия Ивановича, бывшего боцмана с «Князя Потемкина», переквалифицировавшегося в трактирщики, и тот предложил им грабить дачи, давал дельные наводки. Как в конце года в том же трактире Боровнин сговорился с Жоржиком ограбить бывшего хозяина. Как Жоржик, проверяя нового знакомца, взял того на дачное дело в Стрельну. Как долго готовились к ограблению Симанова: как Боровнин долго учил Жоржика с Матушкиным особенностям торговли льном, как те в середине февраля, изображая купцов, договорились в чайной на станции с Осипом Матвеевичем о покупке льна. Как приехали к нему в дом, опоили сноху с детьми каким-то аптекарским зельем, а хозяина с сыном дармовой водкой. Как Жоржик в запале пырнул ножом вырвавшегося от него батрака, оказавшегося родным братом «Борова». И как покрушил все после этого в доме Николай, чуть не убив и самих грабителей – Жоржика уводили под руки. Как оглушили Боровнина, выходящего из спальни, и ушли без добычи. Что думали, будто убили, но тот оказался живуч. Как Жоржик подбил подельников все-таки порешить Николая в сторожке, где тот ночевал, но некстати выскочивший из больницы Свиридов помешал довершить начатое. Матушкин и Силантий Иванович, узнав, что рассказал Хабибуллин, тоже повинились, подтвердив все сказанное татарином. Жоржик упорствовал – хоть в убийстве Симановых его никто из подельников не обвинял и даже наоборот, все твердили, что сам Жоржик люто запрещал рукоприкладство, но младший Боровнин был на его совести. Однако и Жоржик, прочитав показания товарищей, долго матерился, но сдался. Боровнина объявили в розыск. Шли недели, затем месяцы – и ничего. В мае пришла новость от следователя Волошина: в Поповщине померла старуха Боровнина. Ее обнаружил дьячок. Бабка сидела у окна, выходившего на улицу, на калитку, привалившись головой к наличнику, будто высматривала кого-то. На похороны отрядили двух волкодавов из «летучего» под руководством Маршала. Но сын хоронить мать не приехал. Пропала где-то на просторах огромной империи песчинка по имени Николай Боровнин. Часть 2 18 декабря 1911 года. Санкт-Петербург, больница Святителя Николая. 3 часа 17 минут В правом углу, прямо под потолком, раскачивался на тонкой серебряной нитке паучок Алешка. В подвальной каморке поддувало из высокого щелеватого окошка, и сквозняки причудливо прокладывали свои пути через Алешкино логово, летом загоняя в его сети мошкару, а зимой перебирая тонкие струны паутины, заставляя пританцовывать заготовленные на голодные времена запасы. По ночному времени паука Николаю видно не было: лампу он зажигать не стал – керосин-то уже боле двух рублей за ведро, а уличного света хватало для того, чтобы скинуть сапоги с полушубком и найти кровать, но чтоб разглядеть паучка – нет, не дотягивал уличный фонарь до Алешкиного угла. Но Николай точно знал: там он, ждет весны, вяло перебирает мохнатыми ножками, то удлиняя, то прибирая нитку. Паук в каморке жил всегда. Может, не один и тот же – вряд ли бывают многоногие, которые бы до трех лет жили. Но Николай у паука метрику не спрашивал – как нарек соседа в первый же день Алешкой, в честь брата малого, так с тех пор и величал. За окном завывало – в Питер наконец-то на смену мокрому межсезонью пришла настоящая зима, с пургой, соленым снегом, с морозом, настелившим на реки узорные переправы. И то пора – Рождество уж скоро. Уже почти четыре года прошло с того Рождества… Николай сел, опустил босые ноги на теплый пол. Сторожка его была хоть и маленькой, но очень удобно расположенной – рядом с топочной, и даже худое окошко не выстуживало тепло. Второму сторожу повезло меньше – его каморка была угловой, с холодной стеной. Николай достал папиросы, закурил, приоткрыл створку. Всякий раз в этот день он с особой старательностью уматывал себя работой, еле дотаскивал до кровати усталое тело – и всякий раз не мог уснуть, ворочался с бока на бок, часто вставал, курил, пил тепловатую воду из стоящего на табурете ведра – и вспоминал. И так два раза в год – за неделю до Рождества и ровно через неделю после Ильина дня. Две бессонные ночи в год. Уже девять набралось… * * * 28 июля 1907 года. Деревня Поповщина, Порховский уезд Псковской губернии. 7 часов 42 минуты …Стеша появилась в Поповщине в последнюю субботу июля. Просто приехала со станции телега, доверху загруженная перевязанными шпагатом стопками книг и узлами, а вторая следом провезла через всю деревню вертлявую большеглазую барышню в шляпке с цветами и в городском платье. Невеликий обоз этот остановился у последнего на улице маленького домика без забора – прямо за огородом лес. Дом пустовал лет шесть-семь, как померла бабка Жижиха. Стоял с заколоченными окнами, будто спал, опустив серые морщинистые веки. А тут ожил – распахнул черные глазищи, чихнул пыльными половиками, заскрипел иссохшими половицами. По деревне к вечеру уже все знали: вернулась Стешка Лукина, внучка Жижихи. Будет учительствовать на станции, отвлекать ребятню от работы. Николай с вечера отпросился у Осипа Матвеевича на воскресенье – хворала мать, нужно было подсобить Алешке по хозяйству: забор поправить, подоить корову – в общем, дать умотанному за неделю мальцу чуток роздыху. Вышел с утра с полным подойником из закуты, начал переливать через бумажный платок парное молоко по расставленным на лавке глиняным махоткам. – Здравствуйте. Николай от неожиданности вздрогнул, плеснул на серые доски из ведра, обернулся, готовясь обругать непрошенного гостя, – и замер. На него доверчиво смотрели огромные черные глаза, а их хозяйка протягивала руку. Опешив то ли от лучистого взгляда, то ли от непривычного жеста – деревенские бабы с мужиками не ручкались, – Николай машинально обтер об рубаху пятерню и пожал протянутую теплую ладошку. Рука у барышни оказалась мягкая, не чета заскорузлой лопате Николая, но рукопожатие было уверенным, без жеманства. – Я – Степанида Саввична, буду теперь вашей соседкой. Она указала на Жижихин домишко, и Николай только сейчас заметил произошедшие на соседском подворье изменения: окна распахнуты, на растянутой между двух верб веревке покачиваются плетеные льняные половики, а на крыльце вылизывает себя мохнатая серая кошка. – Ага, – выдавил из себя Николай. – Прибыли, значится. – Прибыла. Простите, а вас как зовут? – Нас? – Николай обернулся. – А. Николай я, Степанида Саввична. Девушка прыснула в кулачок. – Вы меня зовите просто Стешей, хорошо? Вы же не собираетесь у меня учиться? Тогда можно без отчества. Николай послушно кивнул. – Ой, а это что у вас? Молоко? Прямо из коровы? Парное? Ой, как хочется. Продается? Николай на три вопроса кивнул, на последний помотал головой. – Сейчас. Пробухал сапогами по ступенькам, вернулся с кружкой, налил из махотки густого молока, протянул удивительной гостье. Та чудно присела – видать, этак заместо «спасибо» у городских заведено, – приняла кружку, вдохнула сливочный запах и осторожно отхлебнула. – Мамочки мои, как вкусно! Жадно приникла к кружке, облилась, засмеялась, принялась вытираться белым платочком. Рассветное солнце выглянуло из-за закуты, щедро сыпануло золотом по двору, заискрило в льняных волосах Стеши, в пушистых ресницах, доверчиво распахнутых навстречу воскресному дню, – и Николай понял, что пропал. Во рту стало сухо, как после попойки. Он в мгновение выдул почти полную махотку, вытер ладонью усы. – Я вам с собой дам. Только в погребе держите, а то скиснет. – Ой, погреб я еще не смотрела, страшно – дверь просела, не смогла сама отпереть. И вообще, я к вам за помощью. Решила вчера печку затопить – и чуть не задохнулась. Дым всю избу затянул, насилу выветрила. Может, с печкой чего приключилось за столько лет? Поможете? Николай молча отставил пустую махотку, вышел со двора.