Поглощённая мечтами о будущем и о той исключительной роли, которую ей, быть может, предстояло играть, Матильда иной раз не без сожаления вспоминала о сухих, метафизических спорах, которые у них прежде возникали с Жюльеном. А иногда, устав от этих высоких размышлений, она с сожалением вспоминала о минутах счастья, которые обрела воле него. Но эти воспоминания вызывали у неё чувство раскаяния, и иной раз жестоко терзало её. Стендаль, «Красное и чёрное». Поздней ночью наземный переход над никогда не спящей Профсоюзной улицей, представляющей собой один из многих гигантских желобов, пересёк достаточно молодой мужчина. Он в определённой тревоге оглянулся, но слежки за собой не обнаружил. Оранжевый свет уличных фонарей постоянно перекрывали тени пролетающих мимо аэромобилей. Около железной бочки с полыхающим внутри пламенем прямо на бетонном полу неподвижно развалились электроотморозки, видимо, перед этим успевшие принять большую дозу киберкайфа. Да, хорошо, что с ними никто не успел встретиться, пока они были в сознании. Брезгливо обойдя обессиленных хулиганов, мужчина трусцой стал спускаться по лестнице, минуя пустые банки, бутылки, лужи сомнительной жидкости и разрисованные вульгарными граффити грязные стены. Человек шёл со стороны строительного треста и лесопарка — того самого места, где Боров, Ярослав и другие сотрудники Экспериментального отдела пытались разобраться с бандой Яхи Яьяева. Резкий удар по немытым перилам заставил ночного путника вздрогнуть. Мужчина остановился и осторожно выглянул, пытаясь понять, что происходит на соседнем лестничном пролёте. Удар металла о металл настойчиво повторился. Вверх кто-то медленно шёл. На какой-то момент человека одолели колкие сомнения, но иного способа пересечь Профсоюзку, кроме этого неприятного во всех отношениях перехода, в ближайших окрестностях не было. Вдохнув, путник решил на полной скорости преодолеть странного прохожего. Опасения его оказались излишни: наверх медленно поднимался старый бродяга, видимо, тоже находившийся под воздействием определённых веществ. Через равные промежутки времени старик в поношенной одежде ударял длинным железным ломом о перила, словно кого-то призывая. Бродяга совершенно не обращал никакого внимания на прохожего. — Сначала чума, потом война. Кто из всадников остаётся⁈ Голод и смерть! — ударив ломом ещё раз, проскрипел старик сквозь тёмно-жёлтые зубы. — Голод и смерть… Немного переведя дух, молодой мужчина выбежал из сырости перехода на свежий воздух. Летала Профсоюзная улица-полуночница, гремел МКАД в трёхстах метрах. Ввиду позднего часа на остановке, названной в честь московской кольцевой аэродороги, не стояло ни одного человека. Какой-то таксист даже немного притормозил перед остановкой, думая, что мужчина опоздал на последний аэробус и сильно нуждается в транспорте. Поняв, что его услуги в данной точке не востребованы, водитель поехал дальше в сторону области. Вдруг путника окликнули с лестницы перехода. — Да, дружок, голод и смерть. — Бродяга оскалился, теперь смотря точно в глаза ночному прохожему. — Но сможет ли восстановить баланс демон в капюшоне, который оставляет за собой лишь красную тряпку? Немного задрожав при данном упоминании, мужчина зашагал прочь от мрачного надземного сооружения. Он преодолел небольшую зону с неухоженной травой и несколькими деревьями и двинулся в сторону дома, минуя нежилое одноэтажное здание, в котором располагались закрытые на ночь почта, две аптеки и три продовольственных магазина. На бесплатной парковке стояло достаточно количество аэромобилей. Боковое окно одной из аптек зловеще горело жёлтым глазом в темноте. Остановка «Улица генерала Тюленева, дом 41» была предпоследней перед конечной. На ней и в дневное время появлялось мало людей, так как все пассажиры заворачивающих на данную улицу аэробусов выходили ещё либо у станции метро «Тёплый стан», либо на МКАДе. Садились здесь лишь те, кто ждал маршрутку № 540, курсировавшую по кольцевому маршруту в пределах части района. Сама двухполосная улица пролегала перпендикулярно Профсоюзной и параллельно — МКАДу, с одной стороны идя мимо гаражей и небольших лесопосадок. Мужчина вышел с парковки, по дуге обошёл бок дома № 41 и направился к телефонной будке, что стояла рядом с остановкой. В который раз напряжённо оглянувшись, он снял трубку достаточно старенького таксофона и быстро набрал номер, известный только ему. Незаконная реклама, расклеенная внутри будки, предлагала звонившему «лучшие цифровые наслаждения». — Алло! Да, это я. По-моему, это последний таксофон в Москве, который не прослушивается чёртовым «Оком». Ты как? Что? Пропадаешь. Используешь блокатор? Ну-ну, а я вот по старинке. Не верю я этой простоте: училка-то тоже, говорят, использовала блокатор. — Человек внимательно посмотрел сквозь мутное стекло телефонной будки, но не обнаружил ничего подозрительного. За полем, на котором радиолюбителям днём нравилось запускать радиоуправляемые самолётики, продолжал шуметь МКАД. Чуть поодаль, дальше в район, манила синими огнями аэрозаправка. — Слушай, времени мало, я звоню по делу. Ты бы знала, что тут случилось у нас в Теплаке. А-а, знаешь, если читаешь Atommail. У Приставалова новый источник в милиции? В общем, слушай, после той аферы с Коломиным пёс прекратил полностью выходить со мной на связь. С тобой очкарик уже давно не связывается? Плохо дело… Мне кажется, нас хотят слить. А чёрт с ней уже, с конспирацией. Мне кажется, Коломин всё уже прознал про нас: на работе на меня стали косо поглядывать. Это не паранойя, дорогуша. Тогда покинуть Москву? Милая, дорогая, я носитель гостайны, чтоб её. При любом движении не в ту сторону «Око» всё моментально сольёт, куда надо. Сбежать не получится. Я вот думаю, может, пойти к Коломину и уже написать чистосердечное? Да, скорее, отправлюсь на пожизненное, но зато буду в тепле да под охраной. Профессию попроще освою, книжки умные читать наконец начну. И самое главное, в тюряге меня не достанут ни наши мясники, ни этот маньячина с обострённым чувством справедливости. Да, дорогуша, я тоже хотел, чтобы всё сложилось иначе, но мы слишком далеко зашли. Я только не хочу, чтобы пёс и очкарик вышли сухими из воды, когда почти всю нашу группы вырезали, как беззащитных щенят! Чувство безнаказанности свело их с ума. Жалко, у нас нет связи с Коломиным. Нет, через Градова нельзя. Прав был Шурик насчёт Констатиныча, прав. Не было тут зависти ни с моей, ни с его стороны, просто мы раскусили эту натуру человеческую. Да уж, человеческое, слишком человеческое. В общем, милая, родная, если почувствуешь, что со мной что-то случилось… Нет, даже не так: если почувствуешь, что тебе хоть малая малость что-то угрожает, слей всё… этому Приставалову. И сразу договорись с ним о встрече с Коломиным! Надеюсь, этот журналюга связался с правильными ментами, а не «оборотнями». Может, его источник — это и есть сам Коломин! А я? А я устал, дорогуша. Сейчас я зайду за вещами, вызову такси и поеду прямиком в Экспериментальный отдел, к Борову. Не-не, никакой Петровки: там-то как раз могут быть люди ублюдка. Досижу ночку в безопасном изоляторе, а там… Ты права, милая, родная, лёгких денег не бывает. Как говорил один мудрец, жадность ведёт к нищете. Не хочу говорить «прощай»… Человек смиренно положил трубку, будто навсегда мысленно попрощавшись со своим собеседником. К сожалению, чувства его оказались обоснованными. Сзади к остановке незаметно успел подъехать милицейский УАЗ с выключенной мигалкой. Из него вышли трое и подошли к одинокому мужчине, перегодив проход. Человек внимательно рассмотрел беззвучных незнакомцев, хранивших идеальное молчание. Первый снег падал на их тяжёлую силовую броню, частично тая, частично оставаясь на ней гладким блестящим налётом. Можно было подумать, что это милицейский патруль решил проверить полуночного прохожего или даже «оборотни» из МВД успели выследить и послать своих людей за желающим выйти из игры. Вот только советская милиция не носила шлемов, формой и очертаниями похожих на голову верблюда. На мужчину вышла сама «Гамма», видимо, временно перекрасившая транспорт и костюмы в жёлто-синюю расцветку стражей правопорядка. — Юрий. — Командир группы обратился к стоящему в телефонной будке пустым мёртвым голосом. — Главный… хочет вас видеть. — Главный? — в изумлении вопросил Юрий. — Чего ж он тогда обрывал все концы и послал вас за мной? Есть проверенные способы связаться! — Приказ главного. Юрий, пройдёмте в машину… — создавалось ощущение, что внутри силовой брони заключён не человек, а робот. Руки двух других боевиков уже превентивно застыли на рукоятках автоматов, показательно не оставляя никакого пространства для манёвров. — Ну раз главного, значит, мы все ещё в процессе, правильно? — Юрий быстро подошёл к аэромобилю, подёргал ручку задней дверцы. Она упрямо не поддавалась. — Да что ж это такое… — Юрий, ваше место на переднем сиденье. — Командир «гаммовцев» угрожающе встал за спиной. Второй боец резко распахнул дверцу. Тёмный салон УАЗа не вызывал совершенно никакого доверия. — Ах, значит, на переднем сиденье⁈ Прости меня, Катюха. — Юрий понял, что обречён. Полным ледяной ненавистью взглядом он осмотрел могучих боевиков «Гаммы». С тупым равнодушием они продолжали глядеть на него сквозь обзорные стёкла своих специфических на вид шлемов, готовые в любой момент применить своё оружие. Юрий сделал вид, что поддался приказам головорезов и начал садиться внутрь внедорожника. В следующий миг мужчина резко выхватил из кармана верхней одежды инъектор и со всей силы вогнал его иглой в сочленение шеи и подбородка. Рухнув оземь, Юрий пару раз дёрнулся в конвульсиях и замер на холодном асфальте, припорошённым первым снегом. Бойцы секретного отряда не растерялись, осторожно взяли безжизненного Юрия под ручки и всё равно усадили внутрь аэромобиля. Кажется, случайных свидетелей не нашлось: в доме номер 41 все, должно быть, спали глубоким сном. Третий боец через прицел «Винтореза» внимательно осмотрел окна жилого здания, дабы удостовериться, что никто не заметил случившегося инцидента. Командир «Гаммы» поднял с асфальта инъектор и внимательно осмотрел его, вращая в ладони. — Это «Лезвие-два». События пошли не по плану, скорректировали. Третье вышло из чата самостоятельно. Предположительно, «Сноведин» в сверхповышенной концентрации. До этого подначивало пятое на неконструктивный экстремизм. Операцию продолжаем? — загробным голосом главный «гаммовец» уточнил у своего невидимого командира. — Так точно. Напоминаю, что остаются четыре основных звена. Мелкие подзвенья в планировании не учитываются, и каждое отпадает по вашему приказу. План по первому и пятому не корректируется? Вас понял, акцент на пятом, акцент на первом — нулевой. «Лезвие-два» — отбой. Мрачная троица погрузилась в УАЗ, в котором уже лежал неживой человек, и двинулась прочь из спального района. * * * Свет аэромобильных фар выхватывал из полумрака двухметровый кирпичный забор с оградкой наверху в виде пик. Ярослав заехал на «Метеоре» к воротам усадьбы, что с двух сторон примыкали к нежилым двухэтажным зданиям с овальными надстройками, чьи конусообразные крыши заканчивались восьмиугольными смотровыми башенками. Коломин вышел из остановленной машины и двинулся к главному входу, попутно любуясь капителями колонн, что симметрично окружали закрытые проходы двухэтажных зданий — как позже выяснилось, голубятен. Старый немногословный привратник встретил Ярослава за воротами и стал препровождать его к зданию самой усадьбы, видневшейся издали. Они не спеша двинулись по боковым тенистым аллеям большого партера. Справа виднелся лабиринт из живой изгороди, огромный газон время от времени поливался автоматическими устройствами, а от ног отлетали в стороны терпко пахнущие каштаны. Чуть вдали от партера, ближе к лесопарку, окружающему усадьбу с трёх сторон света, застыли отключённые на холодное время года фонтаны, слегка заполненные опавшими листьями — крылатые амурчики и фантасмагоричные рыбины пока не извергали из себя журчащие струйки воды. Был ли этот усадебно-парковый ансамбль похож на те, что Ярослав успел посетить со Светланой? И да, и нет. Вероятно, данное произведение архитектуры строилось и создавалось под значительным вдохновением от уже имеющихся шедевров. В то же время оно обладало и уникальными, лишь своими характерными особенностями. Античные статуи и памятники равномерно распределялись по всей территории усадьбы. Гостей и хозяев встречали и приветствовали как реально некогда жившие люди, так и герои мифов и легенд. Вот из темноты вышел могучий — нет, не Геракл — царь Леонид, с копьём и щитом, в напряжённой стойке готовящийся принять последний бой с персами. За спартанским воителем возвышался мирный, но сатирически усмехающийся Сократ. На табличке под ногами философа на древнегреческом была выдолблена надпись: «Вставившему мозги человечеству». После Сократа шёл Икар с ломающимся от солнечного жара крылом. Очень интересно, как древний скульптор в статичной статуе смог изобразить условно-динамичный слом крыла. Наконец попалась первая женщина — Афродита величественно стояла с полностью обнажённым торсом и смотрела куда-то за спину наблюдателя. За богиней плодородия находился бюст неизвестного афинского вельможи, слегка лукаво и одновременно сурово нахмурившегося. Далее виднелся барельеф, закреплённый, как и статуи, на возвышении. На большом мраморном прямоугольнике изображалась сова — символ Афин — с непропорционально телу огромными глазами, больше похожими на таковые у насекомого. Мудрая птица глядела прямо в душу и, казалось, знала всю подноготную любующегося ею человека. Ближе к мраморной лестнице, близ перил которой с одной стороны возвышался бюст Солона, с другой — Гая Юлия Цезаря, острием в небо сбегала треугольная стела. Надпись на золотой табличке с завитыми спиралями на углах гласила, что стела устанавливалась в честь трёхсотлетия Дома Романовых преданным и верным слугой его Величества Даниилом Александровичем Семиструнным-Проталиным, то есть дедом ныне покойного режиссёра. Перед стелой на гранитном возвышении располагался барельеф «От Михаила Фёдоровича до Николая Второго» с изображением обоих государей. Привратник и Ярослав стали подниматься по лестнице с толстыми перилами и гладкими ступенями с выступающим вперёд верхним краем. По левую сторону Коломин ближе к лесопарку также разглядел двухэтажный гостевой домик и павильон «Каприз», выстроенные в пышном стиле барокко, что стал распространяться на территории России в XVIII веке. Русские вельможи часто размещали павильоны типа «Каприз» на территории своих усадеб, чтобы временно «ссылать» туда строптивых супруг, с которыми успели разругаться. В гордом одиночестве дама успевала перевести дух, и, помирившись, чета вскоре вновь соединилась. Двухэтажный дворец Семиструнных-Проталиных встречал Ярослава во всей своей красе. Огоньки московского вечера отражались в кристально чистых, словно отполированных алмазами, стёклах высоких окон. Портик, открытый на все три стороны, образовывался восемью колоннами композитного ордера, упирающимися в архитрав. Архитрав, состоящий из нескольких фасций — уступов, переходил во фриз — серединную часть антаблемента, заполненную повторяющимися декоративными элементами. А над карнизом, выступающим над фризом, высился треугольный фронтон, логически завершающий портик. В типмане — углублённом треугольном пространстве фронтона, что обосабливалось карнизами — встраивались сверхточные круглые часы с изящной деревянной рамой, литыми вручную узорными стрелками и римскими цифрами. Не пренебрёг архитектор дворца и бельведером — надстроенной над крышей башенкой, из которой имелась возможность удобно наблюдать за местностью. В бельведер по кругу встраивались двенадцать полуколонн и шесть длинных вертикальных окон с запоминающимися наличниками. На верху башенки располагалась открытая обзорная площадка, огороженная со всех сторон мраморной балюстрадой. По центру самой обзорной площадки встраивался достаточно высокий шпиль с металлической сферой на кончике — громоотвод. Пройдя по величественным ступеням на стилобат — основание, на котором стояли колонны, Ярослав поднял голову и под расширяющимся сводом увидел монументальное панно, изображающее небеса Олимпа и населяющих их богов. Высшие существа пребывали в некотором напряжении, словно готовившись принять бой с тем, кто не присутствовал на полотне. Коломин узнал Зевса, готовящегося метнуть молнию в невидимого врага, Тиресия, что-то активно советующего на ухо громовержцу, грациозную Афину в шлеме с крыльями, удерживающую в руках острый меч, замышляющую что-то нехорошее на заднем плане Горгону, готовящегося достать лечебные снадобья из медицинской сумки Асклепия, замедляющую и меняющую время и пространство Гекату, вечно удачливого и ускользающего от опасностей Гермеса, который в тот момент маневрировал от вероятного огня неприятеля. Среди богов Древней Греции по центру панно затесался мужчина достаточно симпатичной внешности, с острым носом, живым хитроватым взглядом, одетый в белоснежные хитон и гиматий, носящий на голове золотой венок. Высился мужчина на серебристом диске, похожим на лежащий спартанский щит, держа в одной руке — меч, а в другой — оливковую ветвь. — Вот так совпадение… — тихо подивился Ярослав, всё ещё заворожённый зрелищем. Обратился к сопровождающему: — Простите, а кто это замечательный джентльмен? Не узнаю в нём никого из пантеона. — Александр Константинович, прадед Эрнеста Кирилловича. Как большинство русских вельмож, Александр Константинович… имел весьма высокую самооценку, — зажмурившись с улыбкой, с интересом поведал привратник. — Данное панно имеет весьма длинную историю и заслуживает отдельных монографий. В своё время над ним работали лучшие итальянские и французские мастера, однако из-за тонкостей технического задания работа растягивалась на года. Быть может помните, один известнейший поэт того времени, побывав в нашей усадьбе, написал: «И тяжёл труд — изящен, статен / Проталина портрет среди богов…» — Шедевр, ничего не скажешь, как и всё вокруг, — согласился Ярослав. Ему начинало нравиться здесь: глаз и душа буквально с первых секунд начинали отдыхать в усадьбе. Чем же так навредил Красному тряпочнику любитель эстетики и владелец столь прекрасного места? Привратник открыл перед Ярославом тяжёлую дубовую дверь с переливающимся, точно сапфиры, изумруды и рубины, витражом, которая сама по себе являлась отдельным произведением искусства, и жестом пригласил внутрь. Внутреннее убранство дворца оказалось не менее богатым, чем снаружи. На второй этаж вела массивная мраморная лестница, огороженная балюстрадой и уложенная мягким красным ковром. Стены отделывались до высоты человеческой шеи дорогим тёмно-коричневым деревом. Холл освещала огромная трёхъярусная люстра, позолоченная и украшенная натуральным хрусталём. По центру холла журчал небольшой фонтанчик, окружённый со всех сторон изящной лавочкой. Приятно хрустел под ногами старый, но качественный паркет. В углублениях стен застыли величественные бюсты грандиозных личностей, а при подъёме по лестнице гостей дома сразу начинали встречать отличные полотна XVIII и XIX веков. В углу между лестницей на второй этаж, входом и тёмным проёмом, ведущим, судя по всему, в столовую, величественно стояла крайне точная копия Давида, чей неповторимый оригинал принадлежал руке выдающегося Микеланджело. — Ярослав Леонидович! Рада приветствовать вас во дворце Семиструнных-Проталиных, — раздалось сверху, со стороны бельэтажа. — Меня предупредили, что вы приедете. Вышедшая из полутёмного Бального зала, вдова режиссёра моментально привлекла к себе внимание Коломина. И хоть возраст её приближался к пятидесяти, внешне об этом ничего не говорило. Стройная, статная, с идеальной осанкой, она, казалось, являлась вечно молодой и красивой. Тёмно-рыжие волосы средней длины арочкой обрамляли её благородную голову, почти постоянно скрывая изящные уши. Не брови, а два оживлённых росчерка кисти пролегали над яркими карими глазами — было в ней что-то восточное. Возможно, не делали её идеальной резковато вылетающий вперёд нос больше среднего и широковатый рот. Но улыбка с прикусом абсолютно ровных прямых зубов пленяла наблюдателя, заставляя не обращать внимание на обозначенные выше изъяны. Было видно, что улыбалась она часто, по поводу и без, улыбалась радостно, искренне, завораживающе, приводя смотрящего на неё человека в чувство какой-то тёплой положительной уверенности. Это было сложно объяснить, но вдова режиссёра являлась тем редким удачным сочетанием благородной генетики и приличного воспитания, которое определяло истинных людей «белой кости». Мимика, взгляд, такт, жесты, речь, язык — всё это давало понять, что перед нами человек дворянского происхождения, личность прошлой эпохи в хорошем смысле этого словосочетания. Дама встретила Ярослава, одетая в красное вельветовое платье с пышными рукавами и маленьким бантиком на шее, а также нося изящные кожаные сандалии. — София Евгеньевна, добрый вечер. Рад, что вы смогли уделить нашему делу ещё немного времени и внимания. — Ярослав кивнул хозяйке дворца и немного растерялся, так как не знал, как толком себя вести по этикету в столь торжественном месте. — Можно просто Софи. — Семиструнная-Проталина пожала Коломину руку, когда элегантно, точно царица, спустилась с лестницы. На её лице вновь появилась чарующая улыбка. — Не желаете ли перекусить, Ярослав? Наш дом никогда не оставлял своих гостей голодными. — Я пока не хочу, — вежливо отказался Коломин. — Что ж, тогда прошу за мной. Филипп, пока можешь быть свободным. — Софи обратилась к привратнику. — Если что, я вызову тебя. — Слушаюсь, госпожа. — Привратник сделал низкий поклон хозяйке и удалился в одно из помещений на первом этаже. Семиструнные-Проталины жили в настоящем музее. При подъёме по грандиозной парадной лестнице взору Ярослава встречались великолепные картины с не менее превосходными рамами. Вот вид Парижа с Вандомской площади времён Belle Époque[1]. Или изображение лугов, ив и яблонь вблизи Рейна. Набережная Обводного канала Санкт-Петербурга зимой. Бертье, один из соратников Наполеона Бонапарта и будущий начальник его штаба, вместе с французской армией входит в Рим. Заход солнца близ острова Капри в Италии. Портрет голландского вельможи в летнем саду. — Рууд ван Хорн, друг прадеда Эрнеста. Дворянин, путешественник, общественный деятель, конезаводчик, книгоиздатель, — объяснила Ярославу Софи. — А это, собственно, предки Эрнеста по мужской и женским линиям соответственно. На картинах, висящих на передней стене бельэтажа рядом со входом в парадный зал, при взгляде в который, несмотря на темноту, чувствовалось воистину космическое величие, Коломин различил Александра Константиновича, прадеда погибшего режиссёра, Даниила Александровича, деда, Кирилла Данииловича, отца соответственно, и самого Эрнеста Кирилловича. Рядом с каждым мужским представителем рода висело по портрету супруги — все без исключения дамы отличались естественной красотой и умным интеллектуальным взглядом (во всяком случае, так их изображал талантливый художник). Предметы интерьера, изображённые на полотнах, также своим уровнем и красотой соответствовали своим владельцам. — Портреты, кроме, разумеется, наших с Эрнестом, писал Максимильянов. Он был в дружеских отношениях с Айвазовским, Репиным, Семирадским, приятельствовал с Толстым и Чеховым. Все знали его как прекрасного художника, но очень сильно недооценивали как его блестящего писателя и эссеиста. Жаль, что из жизни он ушёл по причине болезни, которую по тем временам попросту не умели лечить. — Софи непринуждённо продолжала свою спонтанно начавшуюся экскурсию. — Меня и Эрнеста рисовал Павел Георгиевич Городищев, ученик Максимильянова. Представитель старой императорской школы, канувших в Лету академического образования, академического жанра как такового. — Вы тут как будто на фотографии, — честно признался Коломин. — Соглашусь без всякого самолюбования: Городищев действительно потрудился на славу, — подтвердила Софи и кивнула на двери справа. — Сейчас нам сюда. Гость усадьбы и хозяйка вошли в богато обставленную гостиную. Почти загородили окна темно-коричневые бархатные шторы. Меж шкафов, наполненных старыми фолиантами, также продолжали висеть картины и возвышаться статуи. В камине уютно пылал огонь, а на отдельном круглом столике стоял старинный телефон ручной сборки с позолоченными трубкой и номеронабирателем. Двухъярусная стеклянная люстра пока не горела. Тихо раскачивался маятник английских напольных часов, чей циферблат представлял особой отдельное произведение искусства. Перед тем, как усесться в кресло в стиле ампир с невероятно мягкой подушкой, Ярослав изучал книги и картины до конца. — Генрих Гейне, «Полное собрание сочинений», Берлин, 1897 г. К столетию поэта? Полная энциклопедия Insécta, Московский университет, 1900 г. Гютербок, Карбышев, «Основополагающие вопросы пространственно-временных искажений», 1914 г., совместное издание Шведской королевской академии наук и Императорской Санкт-Петербургской академии наук. «Абдулла аль-Хазред: по стопам безумного араба», автор не подписан, выходных данных у книги нет… И куда же без Михаила Юрьевича Лермонтова? — не мог надивиться Коломин. — Вы ещё нашу фамильную библиотеку не видели, — гордо улыбнулась Софи. — Всё, что стоит здесь и в кабинете Эрнеста, лишь малая доля того книжного богатства, которым обладает наша семья. Семиструнные-Проталины были полиматами. Используя системный подход, интересовались всем, чем можно. Оставаясь верным поклонником западной цивилизации, Александр Константинович, помимо Европы, много путешествовал по Азии, Африке и Латинской Америке, часто заглядывая в дикие загадочные края и рискуя жизнью. Почему? Война сильно изменила его. Во время русско-турецких войн он командовал, говоря современным языком, силами специального назначения и совершал дерзкие рейды по тылам османов. Несмотря на военные успехи и минимальные потери среди соратников, там он встретился с чем-то тёмным, совсем нехорошим. И в своих путешествиях он старался отвлечься, забыть тревожное прошлое. — Дайте угадаю, не оказался не обласкан вниманием царского дома? — улыбнулся Ярослав. — За боевые успехи и интересные находки в путешествиях наши императоры постоянно благодарили Александра Константиновича. Одни находки отправились в музеи необъятной империи, другие остались в нашем гнезде. Кстати, именно благодаря своим пытливому уму и горячему сердцу он и смог отстроить этот чудесный дворец, — поведала вдова. — Вдохновляясь выдающимся наследием отца и деда, Даниил Александрович увлёкся эстетикой появившейся фотографии, а Кирилл Даниилович — уже кинематографом, что смогло повлиять на самого Эрнеста. — Невероятно! — восхитился Ярослав и спросил, глядя на большую картину. — Софи, подскажите, а неужели это «Взрыв корабля» Айвазовского? Разве картина не была незавершённой? — За завершённой версии гонялись сотни людей, искали её среди копий и эскизов Ивана Константиновича. Говорили, что художник не успел закончить картину. Но всё это время она висела в нашем доме, не тронула её и революция, когда усадьба была экспроприирована. Странно, не правда ли? Может, официальные государственные мародёры подумали, что это очередная копия, подделка или вообще обладали нулевыми знаниями в области изобразительного искусства. — Софи, усевшись в другое кресло и положив ногу на ногу, легонько оперлась чётко очерченным подбородком на кулачок с нежной кожей и обернулась. — Кстати, посмотрите на полотно позади меня. Это точное повторение «По примеру богов» собственной руки Генриха Ипполитовича Семирадского. Девушка и юноша сошлись в поцелуе на фоне статуй богов, также соединившихся устами. Летний денёк, чарующее солнце, знойная нега, освежающий водоём, непринуждённая молодость — что ещё нужно для счастья? Только обратите внимание, что в отличие от оригинала, где была нарисована дама с рыжеватыми кучерявыми волосами, здесь перед нами предстаёт длинноволосая блондинка, чей типаж был не вполне свойственен для Древней Греции. Внешность юноши же осталась практически неизменной… Ярослав наконец-то сел напротив хозяйки дома. — У вас очень интересно. Но всё же я буду вынужден задать вам несколько уточняющих вопросов касаемо смерти вашего мужа, — одной рукой Коломин легонько взялся за конец подлокотника, представлявший собой позолоченную голову льва. — Мне кажется, я всё в полном объёме успела рассказать вашему предыдущему коллеге. Но так или иначе, если вы хотели бы уточнить что-то дополнительное, я вся внимание, — ни тон голоса, ни настроение Софи при упоминании смерти её супруга не изменились. Она всё так же оставалась легка и непринуждённа. — После допроса вы сразу же покинули страну. С чем это было связано? — начал уточнять Ярослав. — Я встречалась с Каллас и Дзеффирелли в Сорренто. Мы встречаемся там каждый раз в это время года. Плановый визит и просто добрая традиция. Вообще мы планировали туда поехать с Эрнестом, как обычно… Но сами видите, как оно вышло. — Софи была абсолютная спокойна. Женщина даже гипотетически не думала, что её могут в чём-то подозревать. — Нетривиальные у вас знакомые, мягко выражаясь! — удивлённо рассмеялся Коломин. — Эрнест больше общался с Франко, они же оба великие режиссёры. Муж считал Дзеффирелли одним из своих великих учителей и откровенно восхищался им. Я же как оперная певица больше дружила с Марией, у нас всегда накапливается много тем для обсуждения. — Софи с большим теплом вспоминала заграничных друзей. — Однако, к сожалению, в этот раз мне пришлось гостить у них одной. Они сами были в шоке от этой трагедии… — После встречи вы сразу же отправились обратно в СССР? — спросил Ярослав.