Площадь Ингхэве представляла собой открытую рану города – поваленные деревья и метрострой. Скейтбордисты и пьянчужки на лавочках давно уже смирились с бардаком и вновь обжили это место. Так как муравьи без всяких сожалений прокладывают новые тропинки вместо разрушенных. Йеппе не был муравьем. Он прижал руки к телу, пробираясь мимо ограждения вокруг строительной площадки, чтобы не запачкать куртку при соприкосновении с влажными плакатами. Давящая вечерняя духота перешла в мелкий летний дождь, и лужи придавали стройке безотрадный вид. Ее никогда не закончат. Как только реализация проекта подходит к концу, назойливые градостроители выдумывают что-нибудь новенькое, без чего город никак не может обойтись. Копенгаген – это женщина, которая никак не угомонится, подумал Йеппе и порадовался своему спокойному району вилл по другую сторону холма. В руках он держал бутылку посредственного шампанского, большую часть которой явно предстояло выпить ему самому. В данный момент он тяготел к эскапизму, но все-таки званого ужина избежать не получилось. Истедгеде, как всегда, вибрировала неоновыми огнями, тайскими баклажанами и большими африканскими семействами, спешащими в прачечную, быстрыми автомобилями и громоздкими велосипедами с детскими прицепами. Группы молодежи вливались и выливались из баров, как из винных погребов. Вот опрокинули урну, из нее посыпалась жирная бумага из-под шаурмы, мусор в маленьких мешочках вывалился на тротуар. Йеппе удивился, когда Йоханнес и Родриго решили переехать из пентхауса на Гаммель Странд в квартиру на первом этаже на Скюдебанегеде. Однако они, похоже, радовались крашеному деревянному полу и небольшой лестнице, ведущей в общий зеленый дворик, где можно было выпить с соседями розового вина. Йеппе подумал, не развелись ли случаем его соседи. Он не видел их как минимум полгода. Йоханнес открыл дверь в облако кулинарных ароматов и прекрасного настроения. Он тепло обнял Йеппе, затем взял у него куртку и шампанское. – Как же я рад, что ты пришел. Прекрасно понимаю, что сейчас тебе не до визитов. – Мягкий мрачноватый тембр голоса, ставший одной из отличительных черт Йоханнеса Ледмарка, заботливо окутал Йеппе, и тот почувствовал себя как дома. Как всегда. – Только я, наверное, ненадолго. Это дело… Я выслушал выговор комиссара всего лишь час назад. Уже второй раз за сегодня. Последний отчет комиссару полиции оказался столь же жалким и унизительным действом, как и первый. – Я понимаю. Я рад, что ты вообще пришел. – Он прочитал этикетку на бутылке. – Деламотт, да ты разорился. – Ну, иногда можно себе позволить. – Конечно! Ну, проходи, поздоровайся с остальными. Мы садимся за стол. В зеркале прихожей успел отразиться усталый взгляд, прежде чем Йеппе последовал за Йоханнесом в гостиную, оглашаемую звоном и смехом из-за длинного стола. Он убедился, что телефон на месте, во внутреннем кармане, с отключенным звуком, но включенным вибросигналом, на случай, если будут какие-то новости по делу. Он в очередной раз пожалел, что ему не хватило смелости отменить визит, однако он страдал от хронического чувства вины в отношении Йоханнеса, который всегда так много для него делал. Он все еще мог приехать домой и залечь спать до десяти часов. Он увидел ее сразу. Мягкие распущенные локоны струятся по загорелым плечам, погруженная в беседу с Родриго, она не подняла взгляда. Процесс узнавания разделился на две стадии. Первая толкнула его под диафрагму, а вторая объяла волной тепла, разлившейся от живота до кончиков пальцев на руках и завершившейся невольной улыбкой. Анна Харлов, конечно, оказалась тут! Иначе и быть не могло, подумал он. Через гостиную Йоханнеса и Родриго проходил вечный парад художников, людей, имеющих отношение к моде и театру, обменивающихся поцелуями в щеку. Обычно он сам шутил, что что он – единственный представитель мира госслужащих, которому позволено вступать в эти священные залы. Сейчас даже казалось странным, что он никогда здесь с ней не встречался. Она со смехом наклонилась к Родриго, и Йеппе отметил во всех отношениях необъяснимый укол ревности. Он взял себя в руки и, кивая и улыбаясь, прошел вдоль ряда облаченных в шелк спин и поздоровался с теми, кто узнал его. На дальнем конце длинного стола он обнаружил предназначенное для него место, радиатору самой батареи, рядом с очень полным мужчиной с черным маникюром и вялым рукопожатием. Налив себе бокал теплого рислинга, он оглядел остальных гостей. Кто из них Джон Харлов? Йеппе успел понадеяться, что супруг Анны Харлов не пришел, но потом одернул себя. Сосед по столу задал ему какой-то вопрос со словосочетанием «художественная галерея», остальное потонуло в неидеальной акустике комнаты. Йеппе улыбнулся, сочтя этот ответ исчерпывающим. Сосед отвернулся и обратился к молодой женщине с черными волосами и стрижкой паж, сидевшей по другую сторону от него. Что ж, видимо, ответ его не удовлетворил. Йоханнес постучал по бокалу. – Дорогие друзья, как изумительно прекрасно видеть вас всех здесь! На самом деле я не собирался отмечать день рождения, ведь мы практически только что отметили новоселье, но при этом мне как-то не хотелось упускать шанс отпраздновать свое появление на свет. Так что воспользуюсь-ка я своим почтенным возрастом как поводом напиться с вами. Горм поколдовал на кухне, мы с Родриго палец о палец не ударили, и все получилось вкусно до неприличия. Давайте пропустим фазу знакомства. Просто общайтесь друг с другом. Ваше здоровье! Отведя взгляд от Йоханнеса, Йеппе встретился глазами с Анной, сидевшей на другом конце стола. Она с изумлением смотрела на него, явно озадаченная встречей с ним в этой обстановке. Он был впервую очередь рад тому, что она его узнала. Сложив из двух пальцев пистолет, она вопросительно навела его на Йеппе. Он с усмешкой покачал головой и показал на свой бокал с вином. Вечер отдыха. В течение нескольких секунд она смотрела ему в глаза. А потом улыбнулась. У Йеппе в ушах засвистело, и он был вынужден опустить взгляд. Когда он поднял глаза, она уже снова завела беседу с Родриго. Йеппе осушил бокал. Дородный сосед оказался бывшим танцором, кто бы мог подумать. Теперь он работал хореографом и приятно удивился тому, что Йеппе задавал довольно разумные вопросы о танцах и театре. «Большинство людей думает, что я шью костюмы». Йеппе поведал ему о годах, проведенных в танцевальной школе, когда он стремился стать музыкальной звездой и познакомился с Йоханнесом. Ха-ха, такой молодой и наивный, чего только не намечтаешь в восемнадцать лет. Рисовый хлебец с лобстером под майонезом превратился у него во рту в вату, которую пришлось запить глотком вина, потому что вода в кувшине закончилась, и все это время он старался ловить взгляды Анны, что ему периодически удавалось. Сосед сделал Йеппе комплимент за отказ от сцены в пользу честной карьеры, настоящей работы полицейского. «Танцевальный зал – мир больных душ, замыкающихся на взаимном признании». Йеппе налил им обоим вина и с отуствующим видом кивнул. Он знал, что ему пора домой, но был заперт в ловушке из батареи и тел и никак не мог выбраться. Телефон молчал. – По знаку зодиака? – Он наклонился к соседу. – Рак! – Рак? Я так и знал! Чувствительный под твердой оболочкой, семейный человек, наркоман безопасности. Хорошо, что вы не занялись творчеством. Миски с упругой зеленью и съедобными цветами, какое-то мясо, исчезнувшее, прежде чем Йеппе успел его попробовать, затем сыр, портвейн и перекур. Йеппе вышел вдохнуть свежего воздуха и заодно уклониться от беседы, которую он едва слышал и почти не понимал. Ударившись коленом о ножку стола и не почувствовав боли, он понял, как сильно напился. Во дворике стояла группа гостей с бокалами в руках, они курили и слишком громко разговаривали, заглушая песню «I feel for you», доносившуюся из магнитофона в гостиной. Анна стояла и дрожала от холода, накинув на плечи куртку, с сигаретой в руке. На ней было белое платье, и золотистые загорелые ноги казались одновременно мягкими и крепкими. Какой-то высокий тип с синими зубами и влажными губами так активно отирался около нее, что умудрился пролить вино на свои замшевые ботинки. Запрокинув голову, она смеялась над словами Синезубого. Йеппе примкнул к группе, сформировавшейся вокруг агента Йоханнеса, которого он видел пару раз до этого, и воспользовался кстати случившейся паузой в разговоре, чтобы поделиться рассказом о супругах Жаке и Карен, собиравшихся на гастроли с Принцем, но все время сбивался, поэтому история оказалась совершенно невразумительной. И никто не засмеялся. По рукам пошел джойнт, Йеппе покачал головой – он был слишком пьян. Родриго высунул голову в дверь и крикнул что-то насчет десерта. Народ стал гасить сигареты и потянулся внутрь. Все, кроме Анны, которая стояла и улыбалась, выглядя при этом так, словно вообще не пила. Как можно быть такой красивой! Он только подумал так или произнес это вслух? Он осознал, что чувствует тошноту. Почему он всегда готов выпить хоть три литра вина только потому, что оно перед ним стоит? Никакого самоконтроля! Он запрокинул голову и уставился в августовское небо. – Почему именно в августе такой звездопад? – Четкая дикция, она, несомненно, следила за потреблением алкоголя. – Куда они прячутся на все остальное время? Он посмотрел на ее размытый силуэт и пробурчал что-то насчет комет и метеоритов, абсолютно не уверенный в правильности своих слов. Улыбнувшись, она протянула к нему руки. Вот сейчас точно надо развернуться и отправиться к своей куртке, Йеппе. Одеться и поймать машину домой на Вальбю. Ее глаза! Домой спать, рано подняться и раскрыть наконец это говенное дело. Ее грудь! Ее мягкая, фантастическая, округлая грудь! В его руке, тяжело и решительно прижата к его груди. Только теперь он заметил эрекцию, колено подалось вперед, он почувствовал, как пересохло во рту. – Идем! – позвала она, увлекая его назад в темноту. * Эстер смотрела на звездопад из окна спальни, переполняясь безграничной печалью. Неслучайно сердце стало символом любви, ведь именно в сердце поселяется горе, когда теряешь того, кого любишь. В грудной клетке, чуть слева от центра. Эстер взялась за грудь, полую, как черная дыра, которая утягивает за собой все остальное и превращается в скорбь. Такая же осязаемая, как вшитый кардиостимулятор, который ощущаешь каждое мгновение. Тот полицейский позвонил и попросил вспомнить, кто присутствовал на ужине, который она устраивала в начале весны, и о чем тогда говорили. Припомнить приготовления не составило труда. Они с Кристофером отправились в Торвехаллене за крыльями ската и икрой морского воробья. Сидели, закутанные в пледы, попивали на солнышке теплый шоколад и обсуждали, какой соус подойдет лучше – наж или бланкетт. Торт «Павлова» и ванильное парфе они уже утвердили. Нетрудное в приготовлении и освежающее. Отлично подошло. Докса и Эпистема начали волноваться. Придется вывести их на улицу перед сном. Спуститься вниз, сбрызнуть булыжники и тут же вернуться обратно, для большего она чересчур захмелела. Пристегнув карабины поводков к ошейникам – они слишком устали для проявления возбуждения в полную силу, – она накинула длинный шерстяной кардиган поверх трикотажных штанов и толстовки. В спокойном темпе спустилась по кривым ступенькам, перед глазами все покачивалось, уголок коврика застрял в двери. Когда-то летнего ночного воздуха ей хватало для поднятия настроения. Собаки рвались к каналу, и она последовала за ними. Всего лишь один круг, по-быстрому. Она пригласила чету Харлов и Эрика Кинго, который явился в одиночестве, в широкополой шляпе, и отказался обмениваться рукопожатиями с теми, с кем не был знаком. Странный человек этот Кинго, никогда не знаешь, чего от него ждать. Ее прелестный редактор, Дорте, и сотрудница пресс-службы издательства, Герда, кажется, – намного моложе, чем можно было подумать, услышав это имя. Франк и Лисбет, кто еще? Она пригласила мальчиков из кафе снизу, но они не смогли прийти. Еще приходил Бертиль, старый добрый Бертиль, один из старейших ее друзей, со своим слишком юным и слишком красивым любовником, который сбежал от него уже через неделю, прихватив норковую шубу. Он так и не поумнел. Эстер толкнула входную дверь, ногой поправила коврик, собаки поскуливали, но она была не в состоянии взять их на руки. Лестница скрипела у нее под ногами, ей пришлось остановиться между вторым и третьим этажом, чтобы отдышаться. Отпустив собак и позволив им забежать вперед, она выглянула во двор и прислушалась к пятничному вечеру. Обсуждали ли они ее рукопись? Кажется, Кинго отстаивал какие-то свои соображения, а она, как ей теперь вспоминалось, защищала свое мнение. Ключевая тема беседы возникла, когда стол уже был заставлен пустыми бутылками, поэтому подробностей она не помнила. Юлия и Кристофер сделали паузу в наведении порядка и курили у кухонного окна одну сигарету на двоих. Она вышла к ним и в шутку схватила их за уши, чтобы вернуть к работе. Полутора этажами ниже вдруг хлопнула дверь, ведущая на улицу. Сердце подпрыгивало у нее в груди, хотя следовало признать, что ввиду последних событий это ощущение не стало для нее неожиданностью. Кто это может быть? Ведь никого из жильцов, кроме нее, не было дома. Она замерла и прислушалась. Позвала, никто не откликнулся. На улице юные голоса пели о «лучшей песне». Неужели воображение разыгралось? Хорошо ли она закрыла за собой дверь, когда пришла домой? Ее вдруг осенило, как по-куриному глупо было, учитывая все происходящее, оставить дверь приоткрытой и отправиться к себе. Она осторожно сделала шаг и услышала скрип ступеньки под своим весом. Звук отозвался эхом на всю лестничную клетку. Какая глупость! Внезапно ее охватил ужас. Крепко вцепившись в перила, она жалела о том, что отпустила собак. Попробовала сделать шаг назад. Кажется, говорят, что в такие моменты мгновенно трезвеешь? Где-то внизу скрипнула лестница. Эстер замерла. Звук растянулся во времени и явно превратился в звук шагов, тяжелых шагов наверх, по направлению к ней. Крик, исторгнувшийся из ее глотки, больше всего походил на крик покалеченного животного. Спотыкаясь, она в слезах устремилась наверх к своей двери: нет, нет, нет, только не я. Руки дрожали так сильно, что, казалось ей, она не сумеет вытащить ключ из кармана. Собаки прильнули к полу, шаги быстро поднимались наверх, все ближе, рыдая, она слышала, как ее голос молит о помощи, и готовилась ощутить прикосновение руки к своему плечу. Ключ наконец проскользнул в замок, дверь открылась. Эстер влетела в прихожую, не обращая внимания ни на собак, оставшихся на лестнице, ни на куртку, застрявшую в дверной щели, заперла замок, задвинула защелку и рухнула на пол. Нужно найти телефон, как ей могло прийти в голову выйти из квартиры без телефона? Она ползком пробралась в гостиную и обнаружила его на журнальном столике. Спасибо, спасибо, спасибо. Дрожащие морщинистые пальцы набрали 1-1-2, помогите, помогите. Собаки лаяли за дверью, как бы их впустить? Он все еще там? Она вслушивалась, но слышала только стук своего сердца и вой собак. Накрыв рукой медальон, на вечное мгновение она затаила дыхание. Потом наконец-то завыла сирена, Эстер расслабилась, разжала стиснутые кулаки, утратила контроль над переполненным мочевым пузырем и, потеряв сознание, растянулась на полу. * Такси проехало вдоль рельсов и остановилось перед домом. Йеппе возился с банкнотами, стараясь сохранить последние остатки респектабельности. – Сдачу оставь себе, командир. Посапывая, он услышал эту фразу словно со стороны. Водителя такси наверняка не просто было обдурить. Эта вилла в Вальбю находилась в непосредственной близости от железнодорожного полотна, иначе они ни за что не смогли бы позволить себе купить такой дом незадолго до того, как лопнул экономический пузырь на рынке недвижимости. Шумозащитные экраны поглощали большую часть грохота, к остальному можно было привыкнуть. Йеппе даже казалось очень приятным, сидя в туалете на втором этаже, глядеть на мчавшиеся мимо поезда. Тереза, напротив, делала все возможное, чтобы маскировать близость рельсов: занавешивала окна, сажала вдоль шумозащитных экранов сирень, и в итоге дом, стоявший буквально в нескольких метрах от железной дороги, отвернулся от нее, как обиженный подросток. А теперь и сама Тереза повернулась к нему задом; он оказался лишним, как лазерный проигрыватель, пылившийся где-то на чердаке. Мы даже перестали разговаривать друг с другом, Йеппе. Мы словно стали чужими. Я совсем не знаю, что ты теперь из себя представляешь. Нет, подумал он тогда, но не сказал вслух, это не так. Просто у меня не получается сделать так, чтобы ты забеременела. Йеппе закрыл за собой входную дверь, закрыл замок и не без труда прислонился к стене, чтобы снять ботинки. Пятна от травы на коленях не отстираются, штаны придется выбросить. Они ходили туда несколько раз? Пальцы пахли сладко, и, понюхав их, он вызвал кислую изжогу. Что там пишут в регламенте о сотруднике полиции, вступившем в интимные отношения со свидетелем по уголовному делу? Неужели у него действительно по-настоящему встал? Глобальные вопросы бытия. Он распахнул дверь в спальню и принес оттуда одеяло, потупив взгляд, чтобы не думать о скелетах, оставшихся на тумбочке от разбитой любви. Кто сказал, что быть отцом семейства – это счастье? Ну или быть актером, если уж на то пошло? Йеппе швырнул куртку на спинку стула и улегся на диван прямо в одежде. По крайней мере он, кажется, больше не импотент. Суббота, 11 августа Глава 19 Thank heaven for little girls, for little girls get bigger every day. Thank heaven for little girls, they grow up in the most delightful way…[19] Солнце пробралось в постель и сделало невозможным дальнейший сон. Головная боль застряла в самом неприятном месте – под глазными яблоками – и нестерпимо резала череп до самых ушных каналов. Алкоголь – неверный любовник, такой восхитительный вечером и такой жестокий наутро. Эстер попробовала сесть и обнаружила, что лежит на диване в гостиной, отнюдь не в спальне. Свет с Клостерстреде ослеплял, комната качалась, ей пришлось поднять голову, чтобы стошнить на пол. Причем не в первый раз, отметила она. Рвота была жидкой и вонючей, и ее стошнило снова. Those little eyes so helpless and appealing, one day will flash and send you crashin’ through the ceiling…[20] Отыскав среди подушек свой смартфон, она выключила будильник с голосом Мориса Шевалье. Шансов пойти сегодня на йогу было мало. Откинувшись назад, она постаралась абстрагироваться от блевотины на полу. Воняло еще и мочой. В голове было пусто и звучал свист, словно хмель уничтожил мыслительную способность навсегда. И не то чтобы это было совсем неприятно. Если бы исчезли боль и тошнота, то она бы с удовольствием лежала бы овощем, пусть даже со свистом в мозгах. Не иметь своей позиции, не испытывать больше никаких сожалений. В конце концов к действительности ее вернула тишина. Куда подевались собаки? Она позвала их, прекрасно зная, что их нет, потому что в противном случае они бы уже давным-давно залаяли, требуя ласки и прогулки. Эстер неуклюже скатилась с дивана и приземлилась на четвереньки, одной рукой угодив в лужу рвоты. Пол поплыл и угрожающе закачался. Закрыв глаза, она держала голову на запястье, пока это ощущение не прошло. Пока можно обождать с муками совести насчет того, что она валяется на полу и копошится в жидкостях, исторгнутых организмом, сейчас было необходимо понять, где собаки, и убедиться, что они в безопасности. Она поползла. Грегерс был прав, она пила слишком много. Рука, нога, вторая рука, медленно и неуверенно добраться до ванны. Приподнявшись на коленях, она открыла кран с холодной водой. Так продолжаться не может, с этим покончено, этой даме больше красного не наливать. Она даже не разделась, все равно одежда была уже испорчена, просто подставилась под струю воды, чтобы смыть основную грязь. После первого благотворного ледяного шока она добавила теплой воды и встала на ноги. Одной рукой крепко держась за душевую арматуру, второй неумело освобождалась от мокрой одежды. Наконец она отмылась и, если ей и не сильно полегчало, по крайней мере она могла стоять, не падая, и думать, не испытывая приступов рвоты. Собаки? Врачи из «скорой» подняли и приободрили ее, дали кислородную маску и отвезли в приемное отделение на обследование. Представители полиции испарились и объявились вновь лишь после того, как она сообщила кому-то из санитаров, что является главным свидетелем по делу об убийстве и непременно должна поговорить с одним из следователей. Она лежала и рыдала в свой кислородный аппарат, пока наконец не появился он. На этот раз не Йеппе Кернер, молодой человек, красивый, но уставший и измученный. Она попыталась рассказать о хлопнувшей двери и скрипящих ступеньках и о своем страхе за свою жизнь, он понимающе улыбнулся и что-то записал, однако она прекрасно видела, что он не придает большого значения ее словам. К тому же он предложил ей побеседовать с полицейским психологом, так как она перенесла шок и, несомненно, страдает от посттравматического стресса, какого лешего он вообще в этом смыслил. Единственной помощью, которую он смог предложить, был совет думать в первую очередь о том, что, раз она цела и невредима, то, наверное, либо преступник не хотел причинить ей вреда, либо его вообще не было в здании. Несмотря на сдержанность молодого человека, услышать эти слова все-таки было для Эстер утешением. Но собаки? Отвезли на передержку на ночь, верно, ей же говорили. Естественно, они не особо радуются сложившейся ситуации, но находятся в безопасности. Эстер выразила все свое волнение глубоким вздохом и заплакала. Ни с Эпистемой и Доксой, ни с ней самой ничего не случилось. Более того, ей, оказывается, было так хорошо, что ее практически выпихнули из приемного отделения. Им было не до беспокойных пьяных дамочек, хотя они и вошли в ее положение. Ей разрешили отправиться домой прямо среди ночи, и лишь когда она, выйдя из такси, очутилась перед мрачным подъездом на Клостерстреде, до нее дошло, насколько дурной была эта идея. Но куда еще она могла пойти? К Франку и Лисбет в Эспергерде? Они предложили, и она знала, что предложили всерьез. Но, ох, одна только мысль об их вечных перепалках! Лучше уж рискнуть остаться здесь. Тут ее дом. У нее в мире больше нигде нет своего места. Страх был смягчен сначала бокалом вина, а затем таблеткой снотворного, потом – поскольку эта комбинация оказалась недостаточно эффективной – второй порцией красного вина и еще одной таблеткой. Эстер одевалась не торопясь, предмет за предметом, осторожно, чтобы ничего не опрокинуть. Лужа рвоты на полу в гостиной подождет, как и все амбиции насчет завтрака. Ей нужно привезти собак, адрес передержки записан на листке и положен в карман. Шатаясь, она надела ботинки, взяла кошелек, ключи и телефон, бросила взгляд в зеркало, чтобы удостовериться – как-никак одета. Вышла. При дневном свете лестничная клетка выглядела совершенно иначе. Естественно. Чудовища скрываются в тени, а не в пятнах солнечного света. Ночной страх казался теперь необъяснимым, почти смехотворным. Эстер закрыла за собой дверь и собиралась взяться за перила и начать спускаться, когда увидела это. Она точно знала, раньше этого здесь не было – дверные рамы на лестнице покрасили весной, – вот, у самой дверной ручки, невозможно не заметить. На густой темно-серой краске косяка ночью кто-то вырезал крошечную звездочку. Похожую на звезды, которые во время войны обозначали, чьи несчастливые судьбы будут связаны с унижениями и депортацией. Зловещее предупреждение. Эстер села на верхнюю ступеньку и уткнулась лицом в ладони. * – Удачной поездки, Анетте. Позвони только, как приземлишься, ладно?