Они меня душат. – Просто сегодня утром немного жарковато. Кто-нибудь может притушить огонь? Как вы вообще переносите жару во всей этой одежде? Ерзаю на стуле, пытаясь унять зуд внутри, природу которого я никак не могу определить. Трение заставляет меня задрожать от пальцев ног до трепещущих век, но не помогает успокоить жар на коже. Если уж на то пошло, от него становится только хуже… правда, начав, я больше не могу остановиться. – Мне не жарко, – бормочет Бейз и хмуро сводит брови, когда я сбрасываю с тарелки персик и принимаюсь ею обмахиваться, как веером. Рордин издает низкий, резкий звук, от которого у меня выгибается спина, а грудь выпячивается вперед. Бросаю на него взгляд, и легкие сжимаются, когда я вижу, что он впивается пальцами в подлокотники так, будто они – единственное, что удерживает его в этом мире. У него трепещут ноздри, глаза – две полных луны, на щеках ни капли румянца. Ни капли света. Лишь холодное, острое осознание. Что-то в этих бездонных глазах напоминает мне о Шэе, о том, как он сидит в тени и ждет, чтобы наброситься, когда я кину ему мясистый лакомый кусочек. – Что не так? – спрашиваю я, неистово работая тарелкой-веером. Бейз издает тонкий, полузадушенный всхлип. – Ох… дерьмо. – Вон! – рявкает Рордин, но Бейз остается сидеть, глядя на него с тревогой. – Думаешь, это разумно? – Я сказал – вон! Грубый приказ сотрясает весь зал. Бейз, снова выругавшись, опускает взгляд и направляется к двери. Я на секунду перестаю обмахиваться. – Почему ты… – И очистить все северное крыло от мужчин! – грохочет Рордин, подобно раскату грома. – Уже этим занят, – гнусаво отзывается Бейз, прежде чем исчезнуть. Хмуро смотрю на Рордина. – Что вообще происходит? Пропуская мой вопрос мимо ушей, он взмахивает рукой в сторону Танис. Та отделяется от стены и, покачивая бедрами, шагает к Рордину, ее движения напоминают танец, которым я обычно восхищаюсь… Сама не понимаю, что ощерилась, пока Рордин не издает рык, громкий, грозный, и я отворачиваюсь от приближающейся женщины. – Нет, – приказывает Рордин, пригвоздив меня взглядом к месту. Он кажется больше, шире, сама его сущность давит, вынуждая уступить. Порываюсь встать, как он вдруг вздымается, словно гора, выступающая из океана. – Я сказал – нет. Слова вырываются с такой силой, что задувают пламя свечи посреди стола. Упрямо выпячиваю подбородок, но внутри что-то сжимается. – Танис, – резко бросает Рордин, удерживая меня на месте своим пронзительным вниманием. – Глаза в пол. Живо. Внимательно рассматриваю хорошенькую женщину, которая замерла на почтительном расстоянии от стола и уставилась себе под ноги. От этого вида у меня расслабляются плечи, верхняя губа больше не вздергивается над оскаленными, готовыми рвать зубами. – В башне Орлейт необходимо приготовить холодную ванну, – бросает служанке Рордин, продолжая сверлить взглядом лишь меня. – Сообщи Кухарке, что следующую неделю Орлейт будет питаться у себя в комнате, еда должна быть простая, питательная. Также для Орлейт нужно приготовить и принести наверх тряпки, поскольку, когда придет время, сама она их забрать не сможет. Погодите-ка… чего?! Танис приседает в реверансе и спешит прочь из зала. – Но я не хочу есть в Каменном стебле всю следующую неделю, – умоляю я, когда Рордин усаживается обратно. – В чем бы ни была причина, мой ответ – нет. Тишина затягивается. Он даже не дышит. И я решаю воспользоваться возможностью и подкрепить свои слова парочкой аргументов, раскачиваясь на стуле взад– вперед. – Слушай, я знаю, ты считаешь, что у меня не то чтобы бурная жизнь, но это не так. И у меня есть дела, которые требуют моего участия. Я просто не могу просидеть взаперти целую неделю. Как бы мне там ни нравилось, – быстро добавляю я. – Чудесный вид. Потрясающее обслуживание. В конце долгого дня, конечно, ступенек многовато, но кто я такая, чтобы жаловаться? Рордин закрывает глаза, губы плотно сжаты. Даже плечи как будто тяжелеют… но я не обращаю на это внимания, слишком уж бурлят эмоции. – Прости. Как бы я ни была благодарна за Каменный стебель, это просто невозможно, я там не закроюсь. Я даже не знаю, как ты себе представляешь наши с Бейзом тренировки наверху, – снова принимаюсь обмахиваться тарелкой, подстраиваясь под ритм ерзающих бедер. – Мы же не поместимся. Рордин открывает глаза, и я резко втягиваю воздух. Его лицо будто заострили точильным камнем, глаза стали безжизненными, словно два шунгита. Вдруг чувствую себя жирной, перекормленной кухонной мышью, которую держат за хвост. – Тренировок не будет. Вскидываю голову так резко, будто получила пощечину. – С какой радости? Ты же сам сказал, что… – Потому что у тебя начинается гон. Сердце замирает. Воздух в легких становится тяжелым, как раствор, и даже чувственный огонь, что вгрызается мне между бедер, утихает на пару градусов. Я знаю, что такое гон, только потому, что в тринадцать лет наткнулась на книгу по анатомии. Но на этом мои познания заканчиваются. Прочитав два абзаца главы, я с пылающими щеками перелистнула на следующую. Медис, который описал данный опыт, заставил все звучать так… так… Сексуально. Я думала, что избежала этой участи. Что, возможно, ее удачно предотвратил каспун – я отметила, что у него есть такой побочный эффект, когда изучала это растение в книге по медицине. Один из немногих неблагоприятных, которому я, честно говоря, обрадовалась. Повязка на груди вдруг становится слишком тугой, слишком тесной. Желание моего тела повзрослеть, несмотря на препятствия, пролило свет на то, что я слишком долго его наказывала, закрывая глаза на мучительную боль, с которой утягивала наливающуюся грудь. – Можно… можно это остановить? Пожалуйста, скажи «да». – Нет, Орлейт. Нельзя. Слова оседают внутри тяжестью, словно камни, которые, несомненно, будут давить на меня всю оставшуюся жизнь. – Теперь иди прямиком в свою башню и оставайся там. Оставайся там… Мало того, что тело взбунтовалось против разума, так меня еще и прогоняют – впервые в жизни приказывают сидеть в башне. Мне нужно зацепиться за что-то привычное, или я сорвусь. Может, не сразу, но в итоге петля тревоги затянется и не даст дышать, как всегда происходит, если я чувствую, что утрачиваю контроль. – Но ведь можно же делать исключения? Я не прошу многого. Всего час в день, чтобы… – проклятье, не знаю, покормить Шэя… собрать цветы… навестить Кая…, – погулять? Деревянные подлокотники под пальцами Рордина дают трещину. – Живо, Орлейт! Видимо, ответ – «нет». Роняю руки на колени, стискиваю кулаки. Бросаю взгляд на дверь, поджав губы. Что, если вернется Танис? – Я буду у себя. Один, – цедит Рордин, и я опять смотрю на него, взвешивая ценность его слов. – С запертой дверью, – быстро добавляет он. Стараюсь не придавать слишком большого значения тому, что его заявление, похоже, успокаивает мои расшатанные нервы. Последнее, что нужно фреске наших отношений, – это еще один слой краски. Там и так достаточно грязно. – Ладно, – бурчу я, зная наверняка, насколько упрям замок его покоев.