Глаза Бейза вспыхивают, он точно понимает, на что я намекаю. – Нет, – отрезает он. – Забудь, Лейт. Этому не бывать. Если он поймает тебя за чертой в твоем нынешнем состоянии, добром это не кончится. – А если он умрет, это тебя я… Бейз стонет, запрокинув голову и упершись затылком в стену, а потом начинает загибать пальцы. – Погоди, ты что делаешь? – Подсчитываю, сколько угроз получил за сегодня. Подозреваю, вот-вот достигну двузначных цифр. Достижение, однако. Пламя во мне вспыхивает, хлещет мое нутро безжалостными ремнями, и я с трудом держу себя в руках. Бейз не воспринимает ситуацию всерьез, а у меня заканчивается терпение. В лесу Рордину предстоит столкнуться с опасностью, после которой не выживают. Никто, кроме меня. Черта, которую мой разум обрисовал вокруг замка, меркнет по сравнению с мыслью о том, что Рордин падет жертвой безжалостных тварей, что он больше не будет мрачной тенью расхаживать по коридорам и ночь за ночью забирать мое подношение. Перед глазами вспыхивает образ – Рордин лежит на земле, изломанный, истекающий кровью. …широко распахнутые глаза, что смотрят в никуда. Вздрагиваю. Только не он. Пусть кошмары грызут меня, но его они ни хера не получат. Сама не замечаю свой шаг вперед, пока Бейз не оказывается передо мной с устремленным мне в горло деревянным кинжалом. Красивое, скульптурное лицо застыло суровой маской, которую я еще никогда не видела. По крайней мере, на нем. – Ты серьезно? – Смертельно, – произносит Бейз, сверкнув зубами, которые в тусклом свете кажутся острыми, хищными. – Думала, тебе нравится, когда я расправляю крылышки, – снова цежу сквозь зубы. – Очень, но мне не нравится глупость, вызванная реакциями тела. Ты не готова столкнуться с тем, что снаружи. Уж точно не в таком состоянии. – Однажды я уже выжила, – парирую я, стараясь не обращать внимания на дрожь в собственном голосе – на ту забитую часть себя, которая согласна с Бейзом. Потому что бушующий внутри пожар вот-вот превратит меня в пылающий факел, если я не брошусь за Рордином прямо сейчас. – Я говорю не о вруках, – рычит Бейз и скользит вперед, пока между нами не остаются считаные сантиметры. – Так, мне ужасно надоело дышать ртом. Либо ты поворачиваешься и поднимаешься в башню, либо я перекидываю тебя через плечо и сам туда несу. – Ты не посмеешь. – Еще как, мать твою, посмею, – Бейз надавливает на клинок, и мои глаза вспыхивают, выжигая желание сглотнуть, чтобы не вогнать острие в собственное же проклятое горло. – И дорого за это заплачу. Так почему бы тебе для разнообразия не побыть хорошей девочкой и не сделать, что тебе говорят. Приказ не оставляет пространства для маневра, и мне вдруг приходит в голову мысль, что Бейз перенимает у нашего властного верховного владыки дурные привычки. – Ладно, – шиплю я, толкая его ладонями. С силой. Бейз отшатывается на несколько шагов, пристально глядя на свою грудь. Туда, где я только что его коснулась. Затем он испускает долгий, драматичный вздох, убирает кинжал в ботинок и что-то бормочет. А когда Бейз выпрямляется… его глаза становятся черными как смоль. Он дергает подбородком в сторону моей лестницы. – Живо, Лейт. Пока ты еще чего не натворила. В его хриплом голосе звучит нечто необузданное, что продирает каждый сантиметр моей кожи. Бейз делает шаг – такой плавный, что напоминает о горном коте, которого я однажды видела крадущимся по лесу, – и мое сердце подскакивает к горлу. На этот раз мне хватает ума не спорить. b00000314.png Сидя в башне, я слышу вой – он доносится прямиком из глубины моих кошмаров. Даже плотные, набитые перьями подушки не могут его заглушить. Рордин где-то там, внизу. С ними. С губ срывается очередной болезненный стон. Халат липнет к скользкому от пота телу, словно вторая кожа, и я зажмуриваюсь, подтягиваю колени к груди и запихиваю в рот еще кусочек ночной коры. Третий за столько же минут. На вкус как земля, еще и разъедает зубы, но ночная кора – моя последняя надежда. Быстрое успокоительное, действие которого заканчивается вскоре после того, как погружаешься в чернильное море сна. Пусть эффект длится недолго, я надеюсь, что этого хватит, ведь я почти не сплю уже несколько дней. Мне просто нужно сбежать от томительной боли меж бедер и звуков, от которых я не могу спрятаться, избавиться от сосущего отчаяния, которое подталкивает меня промчаться вниз по Каменному стеблю и метнуться за Черту безопасности. Последовать в лес за Рордином. Утыкаюсь лицом в скомканную, пахнущую им наволочку и закрываю глаза, ожидая, когда сон избавит меня от кошмара наяву. Молясь, чтобы чудовища не последовали за мной в пучину забытья. Но они последуют. Они всегда там. Мне снятся их жестокие когти, лижущий мне ноги огонь и широко раскрытые глаза, которые больше не моргают. Мне снится маленький мальчик с переливчатыми радужками глаз и протянутыми руками, но он так далеко, что я вряд ли когда-то смогу до него дотянуться. Мне снится несгибаемая рука, сжимающая мне горло, принадлежащая мужчине, которого я, кажется, узнаю. И больше всего мне снится он… Рордин. И это почему-то самый страшный сон из всех. Глава 23 Орлейт Слишком много крови – металлический запах такой густой, что у меня встает ком в горле. Земля сотрясается снова и снова, будто вокруг топают великаны. Если я их не вижу, то и они меня не могут. Сворачиваюсь в клубочек, прячусь в защитном пузыре, который не хочу покидать. Хватит ли его? Лопнет ли он, как яйцо, когда они провалятся сквозь крышу и разорвут меня на части? Будет ли моя кровь такого же цвета, как у других, или из кусков моего тела вытечет что-то чернильное? Станут ли чудовища грызть меня, как того мальчика с усыпанным звездами лицом? Того, что тянется ко мне в самом темном уголке моих снов… Прячусь, мысленно ухожу куда-то, где не буду чувствовать стойкую вонь агонии. Но все равно слышу скрежет, будто что-то острое елозит по тарелке снова, и снова, и снова, и… Из горла рвется острый крик, его грань – выкованная из осколков моей боли лопата… и ею я раскапываю бархатную пустоту. И появляется пропасть, которая растет, растет, растет, пока не становится бесконечной. Меня что-то преследует. Скользит за мной. Наблюдает. Горло саднит, а пропасть все растет, пока я кричу, и кричу, и кричу, погружаюсь все глубже, и глубже, и глубже… в недра своего разума. Словно семечко, я помещаю свою боль на дно расселины, прикапываю землей, прихлопываю ее ладонями. Облегчение приходит мгновенно. Боли нет. Она похоронена в ущелье, таком темном и глубоком, что свет никогда не прольет на несчастное семя ни капли жизни. Не позволит ему взметнуться ввысь, показать мои краски в цветении, рожденном смертью. Мой крик затихает… Их звуки исчезли. Вой тоже. Нет ничего, кроме тишины, от которой мороз по коже. Мне холодно. Мое сердце – лед. Один удар – и разобьюсь вдребезги… Меня поднимают с матраса, прижимают к чему-то твердому и влажному, похожему на обтянутый шелком камень. Открыв глаза, я сквозь пелену слез вижу подбородок Рордина. Осознаю, что прижимаюсь к его груди и кричу, издаю ржавый скрежет, который на вкус как кровь. Вдыхаю густой, земляной мускус, чтобы закрепиться в реальности. Обычно он утешает. Сейчас – наоборот. Я сгораю. Голова вот-вот лопнет. Между ног ноет так, что я вот-вот умру от этой пустоты, от которой никак не избавиться, сколько ни ерзай бедрами. Пытаюсь заговорить, и Рордин сжимает меня крепче, когда все, что выходит, – это сдавленный крик о помощи. – Я здесь. Ты в порядке.