Нет. – Г-голова, – вымучиваю я, из носа капает что-то теплое, стекает по подбородку. – Проклятье. Рордин поднимает меня и несет наружу. Нас тут же окутывает завеса падающих капель, и Рордин усаживается на вымокшем балконе, устроив меня между сильных бедер так, что моя спина покоится на его груди. Чувствую, как он дышит. Вдох, выдох. Смутно осознавая, что распахнутый халат оголяет грудь, я закрываю глаза и жду, когда плачущие тучи усмирят давление в моей голове. Горящий внутри уголек. Рордин подталкивает меня вперед и, сняв рубашку, прижимает уже к холодной, как камень, коже. Он накрывает меня тканью, мокрой, тяжелой… Давящей. – Нет, – хриплю я, сдирая ее с себя. – Нет, нет, нет… Я не хочу укрывать свое тело. Я хочу его обнажить. Уничтожить. Собственные пальцы представляются мне длинными, безжалостными когтями. Я рву ими ткань, открывая порозовевший мягкий живот – непорочную кожу, которую я хлещу и полосую в безудержном гневе. Потому что я так больше не могу. С меня хватит. Этот гон вскипятил меня до состояния комка бесстыдного желания, и я должна подавить это чувство. Чтобы оно умерло, и я снова стала самой собой. – Прекрати, Орлейт. Ты себя ранишь. – Я себя исправляю! – кричу я. – Вырву его голыми руками! Издав прерывистое рычание, Рордин хватает мои запястья, прижимает их к моей же воинственной груди. Дергаюсь, чтобы высвободиться, опустошить себя и положить конец этой агонии, но Рордин держит лишь крепче. – Что ты… – Довольно. Хнычу, отчаянно жаждая погасить пламя внутри. Бедра двигаются, рыщут… ищут… череп снова пытается расколоться от новой волны давления, из меня рвется прерывистый крик. – Исправь меня! – умоляю я, и грудь Рордина замирает. – Прошу. Я больше не могу. Мне нужно… нужно… Что-то. Что угодно. Бьюсь в его хватке, полная решимости, если придется, даже сломать себе запястья, лишь бы высвободиться. – Проклятье, Милайе. Прекрати. – Пожалуйста. Рордин стонет, и это звук пустившего глубокие корни мучения. – Ты сведешь меня в могилу. – Только если ты заберешь меня с собой, – сдавленно отвечаю я, и на мимолетное мгновение дождь будто повисает в небе, будто весь мир втягивает воздух через приоткрытые губы. – Никогда. Слово черное как ночь, выплюнутое с отвращением, камнем ложится мне на грудь, не дает легким дышать. Что-то в нем заставляет давление в голове отступить, но поддает жара огню, который вспыхивает колкими шипами, бунтует, вынуждает бедра дергаться все сильней и сильней. Кожа свербит от жгучей ярости, что пытается вырваться через поры, и мне хочется ее чесать. Отрывать куски плоти, чтобы высвобождать жар струями огня и пара, и… Захожусь воем, который искажен моим израненным горлом, и он перекрывает симфонию дождя. А я-то думала, что уже ощутила агонию… но сейчас? Сейчас мне много хуже. Смерти подобно. В приливе адреналина мне удается высвободить одну руку, но Рордин тут же ее хватает, запястья оказываются в кандалах его пальцев. Мой вдох – едкая кислота. – Ты меня убиваешь. Рордин издает животное рычание, и меня чуть не разрывает пополам. Он перехватывает оба моих запястья одной рукой, освобождая вторую. Сердце пропускает удар. Пальцы Рордина задерживаются на изящном изгибе моей ключицы, его дыхание учащается под стать моему, но мы дышим не в лад – словно наши легкие играют в перетягивание каната. И я еще никогда в жизни не хотела победить так страстно. Спустя небольшую вечность пальцы спускаются ниже, вызывая мурашки, ненадолго замирают там, где мягкая плоть скрывает мое ранимое, нетерпеливое сердце. Дыхание прерывается, спина выгибается дугой. Ладонь Рордина – мозолистая, грубая, холодная, как струи дождя, бьющие по коже, и осколки льда, кружившие в ванне. На мгновение задаюсь вопросом, не падет ли Рордин тоже жертвой огня в моих венах. Не растворится ли, как молочное облачко пара, что вырывается из меня с каждым лихорадочным выдохом. Его ладонь продолжает мучительно медленно блуждать по моему телу – возможно, Рордин ждет, что я издам звук, закричу, чтобы он прекратил. Боюсь пошевелиться, иначе он именно это и сделает. Рордин стирает капли дождя с моей груди, спускается по ребрам, минует завязанный узлом пояс халата и останавливается чуть ниже пупка. Не останавливайся. Прошу, не останавливайся. Сквозь грохот дождя слышу, как Рордин сглатывает, чувствую, как он упирается мне в макушку подбородком, будто ему не хватает сил держать голову. Мышцы под его ладонью нетерпеливо сокращаются, как и мое нутро, сжимающееся вокруг пустоты. В предвкушении. Вскидываю бедра безудержным ответом на мольбу тела, которое так отчаянно нуждается в том, чтобы Рордин коснулся горячей влаги между моих ног. Он так близко… в считаных сантиметрах от того, чтоб разрушить этот барьер между нами. – Ты пообещаешь, что больше не причинишь себе вред. – Да, как скажешь… Сейчас я готова дать ему что угодно. Свою душу. Дыхание в легких. Выложу сердце на блюдечко с голубой каемочкой и позволю из него пить. – Скажи полностью, Орлейт. Иначе я не продолжу. – Я обещаю! Его грудь подрагивает мягким, раскатистым рычанием. Его ладонь преодолевает последние сантиметры, пальцы обхватывают самую интимную часть меня, позволяют вжаться в их прохладу и тереться. Все тело содрогается, вот-вот вывернется наизнанку, вся кровь устремляется к этой точке соприкосновения. Раскрываюсь навстречу опьяняющему касанию, от которого бедра сами собой покачиваются, словно прилив океана. Плавно. Уверенно. Получая волны удовольствия от его неподвижной руки, я чувствую, как внутри все начинает пульсировать, ноги раздвигаются шире, а огонь разгорается еще жарче и ревет собственным пылающим сердцебиением… но мне мало. Мне нужно, чтобы Рордин меня наполнил, растянул, охладил изнутри. Мне нужно, чтобы он заставил это пламя погаснуть. – Еще… Его грудь вздрагивает, и что-то твердое вжимается мне в спину. – Ты пожалеешь, – цедит Рордин и ловким прикосновением скользит по промежности. Раздвигает меня.