У меня нет выбора. Заношу ногу, отчего платье тут же лопается по шву от колена до самого бедра. Застонав, я разрываю его до самого низа – пусть уж выглядит как смелый фасон, а потом залезаю на подоконник и хватаюсь руками покрепче. Если я не погибну сейчас, то мне точно конец, когда Рордин увидит, что я сверкаю половиной задницы перед всем сборищем. Взмолившись, чтобы никто не посмотрел вверх, я опускаю взгляд на землю. – Проклятье… Единственное спасение – тренировки на Бревне, которые, как я надеюсь, помогут не оступиться. По крайней мере, в теории. Глубоко вздохнув, я закрепляю подол и устремляю взгляд на противоположное окно. Ставлю ногу на балку – ширины едва хватает для моей ступни, – отпускаю подоконник и перекладываю одну туфлю в другую руку для равновесия. Я раскидываю руки, будто крылья, и вторая нога устремляется вперед сама собой, уносит меня прочь от Каменного стебля. Подо мной разверзается гиблая пропасть, и я ухожу в себя, в уголок сознания, что тих, спокоен и совершенно наивен. Сердце замедляет ритм, тело, легкое как перышко, движется вперед изящными, длинными шагами. Я не на высоте пяти этажей, и моя жизнь не зависит от перемены ветра. Я сильная, устойчивая, и ничто в мире не может меня остановить. Сам воздух баюкает меня, когда я делаю последние шаги, и в горле зарождается смех. Я снова перекладываю обе туфли в одну руку, хватаюсь за край и перемахиваю через открытое окно, словно ловкая кошка. Расплываюсь в такой широкой улыбке, что щеки сводит. Бросаюсь бегом по узкому коридору с высокими окнами по левую руку. Он круто поворачивает, и мои ноги уже топают по ступенькам, ускоряясь. Лестница плавно переходит в площадку, и я веду ладонью по правой стене, надавливая, пока не открываю потайной проход в Перепутье. Этот отрезок тесный, извилистый и темный, мне приходится преодолевать его на ощупь, но это краткий путь, который приводит меня в ящик для хранения одеял. Я открываю крышку, выбираюсь наружу и отряхиваюсь в пыльной кладовой, полной старой мебели. Приглаживаю волосы, закрепляю выбившиеся пряди, а потом выхожу за дверь в шумный коридор, пропитанный запахом запеченных морепродуктов. Чуть дальше расположена кухня, туда-сюда постоянно снуют слуги. Я прохожу мимо ее дверей быстрым шагом, высоко держа голову, устремляя взгляд вперед, и вливаюсь в поток одетых в черное подавальщиков… – А ну стоять, милочка! Проклятье. Разворачиваюсь к обладательнице пламенного взора, что прожигает во мне дыру. – Привет… Кухарка цокает языком, уводит меня в более тихую часть коридора и оглядывает меня с ног до головы, вытирая руки от муки о перепачканный белым фартук, пока я пытаюсь не суетиться. – Мне было сказано, что тебя на балу не будет и что я должна подать тарелку медовых булочек к подножию твоей башни, как только сядет солнце. – Кухарка лезет в карман и достает черный ключ, вид которого заставляет меня содрогнуться. – Тот, кто это сказал, должно быть, неправильно все понял, – тычу я большим пальцем за плечо, в сторону слуг. – Я как раз на бал и направляюсь, так что… – Это был сам верховный владыка. Ох. Дерьмо. Киваю, полная сожаления, что соврала Кухарке и попалась, но у нее ведь семья в ближайшей деревне… Я поступаю так ради всех нас. – Иногда Рордин не понимает, что для него лучше, – бормочу я, и взгляд Кухарки смягчается. – Что ж. С этим я согласна. – Она убирает ключ в карман и жестом подзывает меня подойти поближе. – Скорей, давай помогу с туфлями. А то если нагнешься, платье треснет до самой титьки. Щеки вспыхивают жаром, и я, сдержав полный облегчения вздох, сую обувь в подставленные руки Кухарки так быстро, что чуть не задеваю ее. Она опускается на колени, подставляет туфли, и я встаю в них, одну за другой. Пока Кухарка застегивает пряжки, мимо проносятся слуги с круглыми серебряными подносами, уставленными до краев бокалами игристого вина, и я случайно слышу, как одна болтает о некоем объявлении, которое вот-вот прозвучит… Я хмурюсь. – Что за объявление? Кухарка встает, окидывает меня беглым взглядом и поправляет пару шпилек. – Мы с тобой обе понимаем, о каком объявлении речь, моя девочка. Сердце пропускает удар, и мне очень хочется, чтобы в глазах перестало щипать. Чтобы внезапный прилив решимости был связан лишь с желанием творить добро – чтобы его не пятнал пронзающий сердце раз за разом шип обиды. Да, я прекрасно понимаю, о чем речь. Глава 36 Орлейт У входа в большой бальный зал под мелодичные звуки далекой скрипки творится безумная круговерть. Снуют служанки с подносами тонких бокалов игристого вина, расхаживают хладнокровные дамы в затянутых на талии платьях и струящихся за спиной юбках. Нарисованные улыбки и замысловато уложенные пряди, украшенные бусинами, делают женщин будто неприкасаемыми. Две облачены в серые наряды, что прячут все тело, кроме осунувшегося лица. Стянутые в тугие прически волосы открывают шрамы в виде перевернутой «v» посреди лба. Эти двое… я очень стараюсь не смотреть им в глаза. Мужчины одеты в костюмы, что подчеркивают ширину плеч и сужают бедра. Замшевые, бархатные, шелковые, что блестят, как их зачесанные назад волосы. Обычно по цвету наряда можно определить, какой территории человек верен, но сегодняшний бал – яркий, многогранный пир самовыражения. Опустив взгляд на рубиновое платье, облегающее все изгибы моего тела, я чуть не теряю присутствие духа. Почти готова удрать со всех ног обратно к Кухарке выпрашивать ключ от Каменного стебля. Лишь вид маленькой девочки с волосами цвета воронова крыла, что примостилась на коленях матери, убеждает остаться. Ее большие круглые глаза удерживают меня на месте. Кажется, она единственная, кто видит, как я стою в тени, и смотрит так, будто все знает – будто может заглянуть в бездну моей души. Если я брошусь обратно в башню, дни этой девочки сочтены, и мысль о том, что в ее глазках померкнет свет, невыносима. Рука сама собой касается спрятанных под слоем красной ткани сокровищ, драгоценного камня, который напоминает, что нужно держать спину, и ракушки, что хранит мое сердце. Лютня меняет темп, музыка становится плотной и ритмичной – и побуждает меня к действию. Я отделяюсь от тени у стены, измученные пальцы ног принимают на себя тяжесть каждого шага. Поворачиваются головы, расширяются зрачки, с едва приоткрытых губ срывается шепот. Не стану скрывать, когда Говард предложил эскиз, я и не подумала, насколько сильно это платье выделит меня из толпы. Я была зла, выбита из колеи и отчаянно желала вывести из себя Рордина любым возможным способом. Но теперь, здесь, завернутая лишь в метр шелка, что обволакивает мою кожу, словно капля крови, я тону в сожалениях. Все смотрят. Оценивают. И кроме глазури, пудры и сурьмы, мне не за чем спрятаться. На мне нет корсета, как у всех остальных женщин. Моя спина совершенно обнажена. В платье разрез, в котором сверкает плоть от бедра до пят всякий раз, как правая нога делает шаг. Толпа раздвигается, как раскрытая книга, будто я прокаженная. У меня горят щеки, но зато так мне открывается отличный вид на окутанный жемчужным сиянием зал. Прямиком на мужчину, что прислонился к дальней стене у возвышения и стоит, скрестив руки на груди, которая, кажется, вдруг застыла. Смолкает музыка. Толпа упивается мной, утоляя любопытство, и в меня вонзается прохладный стальной взгляд. Игла прямо в сердце. Пусть кожа пылает от внимания всего зала, именно его взгляд отставляет ледяной шрам. За него я хватаюсь, хоть он колюч. Ненадолго замираю на пороге своей неизбежной кончины, уверенная, что не переживу гнева Рордина за то, что собираюсь сделать. Ведь он испепеляет меня взглядом уже за то, что я сбежала из клетки. Однако он сам требовал приложить усилия. А я просто выполняю приказ. Я вскидываю подбородок, расправляю плечи, и у Рордина вспыхивают глаза. Потому что сейчас, в этом платье, что облегает все изгибы, обнажает доселе невиданные формы, я не надломлена. Я не та девушка, что боится ступить за пределы замка, и уж точно не та, кому неуютно в собственной коже. Я сильная, собранная, несгибаемая… Рордин жестом приказывает музыкантам продолжать, и мелодия, вновь заиграв, рассеивает чары тишины. Толпа медленно возвращается к движению, все еще покалывая взглядами, люди заполняют пустое пространство и отрезают меня от пристального внимания Рордина. Прерывисто вздохнув, я погружаюсь в душную, насыщенную приторными экзотическими ароматами атмосферу, но не успеваю сделать и пяти шагов, как сквозь толпу прорывается Бейз, одетый в черный наряд, подчеркивающий крепкие линии грозной фигуры. – И что у нас тут? – цедит он, хватая меня за руку, и расплывается в улыбке, слишком уж обнажающей зубы. Бейз тащит меня, сжимая так крепко, что рука от локтя и ниже немеет от недостатка крови, поэтому я впиваюсь пальцами в его бок и щипаю. С силой. – Ай, – буркает Бейз, не шевеля губами. Я изображаю вежливую улыбку.