– СТОЙ! Порыв ветра щекочет спину, дергает конский хвост, заставляет волоски на шее встать дыбом. – Прямо за тобой обрыв… Сердце ухает в пятки, и я с визгом прыгаю вперед. Бейз тихо хмыкает, отчего я сдергиваю повязку и швыряю ее вниз с обрыва, который и правда был прямо за мной. С лица Бейза стекает все веселье, он подходит ближе и смотрит, как кусок ткани, улетая, трепещет на ветру. – Как инфантильно. – Невелика потеря, – отрезаю я, потрясенная пребыванием на волосок от смерти. Не к такому азарту я стремилась уж точно. Бейз вздыхает так громко, что я прекрасно его слышу сквозь очередные завывания ветра. – Ладно, будь по-твоему. Бейз отворачивается от обрыва, принимает боевую стойку, расставив ноги, и одаривает меня волчьей ухмылкой. – Быстро так быстро. Расслабляю плечи, сбрасываю остатки леденящего кровь страха, подстегнутая садистским вызовом, что нарастает в пристальных глазах Бейза. – Наконец-то… – Но пожалуешься еще хоть раз на меч, – перебивает он меня, – и я обменяю его на нечто гораздо, гораздо хуже. Открываю рот, затем его захлопываю. Бейз точно так же угрожал два года назад, и я не восприняла его слова всерьез. Позже в тот день я с широко распахнутыми от ужаса глазами наблюдала, как он швырнул сраный меч за мою Черту безопасности, прекрасно понимая, что я ее не переступлю. На следующий день Бейз вручил мне новый, в два раза громче и тяжелее, и я полгода к нему привыкала… Изображаю, как застегиваю губы на пуговичку. Глава 3 Орлейт —Медовые булочки – лучшая еда. – Слизываю с пальцев масляную начинку, от сливочного взрыва покалывает под языком. Бейз вскидывает бровь, делает глоток воды и опускает стакан рядом со своей тарелкой яичницы-болтуньи. – Кухарка слишком уж тебя обожает. После утренней тренировки тебе нужно питаться белком. А не, – Бейз морщится, раздувая ноздри, – этой херней. Не обращая внимания на прочие разномастные угощения, тянусь к горке булочек рядом с серебряным канделябром, сую в рот сразу две и сверкаю победоносной улыбкой. Бейз со вздохом качает головой. – Рордин платит мне слишком мало. Большие двери, распахнувшись, впускают потоки света и высокого, крепкого мужчину, который уверенно шагает к нашему длинному обсидиановому столу. Против утреннего сияния приходится щурить глаза, но мне не нужно видеть лицо вошедшего, чтобы сразу понять, кто это. Узнаю его по походке – как у бесстрашного зверя, что вышагивает по своему логову, восстанавливая господство. Узнаю его по тому, как встают дыбом волоски у меня на загривке от атмосферы, что теперь заряжена леденящим напряжением, свою любовь к которому я ненавижу. По просторной комнате эхом разносятся парные глухие удары, и двери снова закрываются, заслоняя солнце. Проглатываю все, что набила в рот, наблюдая за каждым плавным, полным силы шагом, и чувствую, как от щек отливает кровь, когда понимаю, что он направляется к стоящим во главе стола приборам. К пустой серебряной тарелке, которая стоит в знак его присутствия. Всегда. Не то чтобы он когда-либо делил с нами трапезу. Поэтому я и настолько потрясена, когда он опускается на стул и лицо оказывается в поле моего зрения… Я слишком ошеломлена, чтобы реагировать иначе, кроме как пялиться. Он весь состоит из жестких черт и леденящей решимости – квадратная челюсть, покрытая двухдневной щетиной, что почти скрывает ямочку на щеке. Ямочка, на которой я так сильно стараюсь зациклиться, чтобы не смотреть на… вообще все остальное. Определенно не на широкие плечи. Не на сильную шею, не на проглядывающую сквозь расстегнутый ворот светло-оливковую кожу. Он прочищает горло, звук низок и глубок, и мой взгляд тут же устремляется на манящий меня палец. Молчаливый приказ посмотреть ему в глаза. В груди становится слишком тесно для легких и трепещущего сердца, но с глубоким вздохом я подчиняюсь. Смоляные кудри, припорошенные серебром, которое не имеет ничего общего с возрастом, сейчас ниспадают на лоб, наполовину заслоняя меня от свинцовых глаз в обрамлении густых черных ресниц. Глаз, что изучают мое лицо, прежде чем взрезать все тело по частям, словно лезвие бритвы, оставляя меня без единой кости. – Ты ранена. – Его слова – гвозди, вбитые в слишком неподвижный воздух. – Просто царапинка, – помахиваю я пострадавшей ладонью. – Ничего серьезного. – А как же нога? Тоже ничего серьезного? Проклятье. – Я… Его глаза сужаются, а я все лихорадочно подыскиваю слова, чувствуя, как с другой стороны в мое пылающее лицо впивается пристальный взгляд Бейза. Да, во время тренировки я поранила ногу, а потом предпочла это скрыть, ведь я была так одурманена экзо, что остановиться было бы сущей пыткой. Беда в том, что Рордин не знает о наших тренировках, и я предпочитаю продолжать в том же духе. Единственной причиной, почему я вообще на них согласилась, стало то, что Бейз однажды проговорился, мол, Рордин бы не одобрил, чтобы я училась сражаться, как его воины. Не буду врать, что, поступая вразрез с его грубыми убеждениями, я не получаю некоторого болезненного удовольствия. Однако порез на ноге?.. Не сомневаюсь, что если Рордин его осмотрит, то сразу поймет, откуда он взялся. – Итак? – интересуется Рордин с жесткостью, которая буквально умоляет меня солгать. И я делаю то, что выходит у меня лучше всего. Потому что ложь – маленькая хорошенькая маска, которую мы цепляем на слова, чтобы придать им удобоваримый оттенок. Расправляю плечи, нахожу в себе стержень. – Да ничего серьезного. Споткнулась на лестнице, отсюда и все царапины. Слова текут как шелк, но судя по тому, как Рордин вскидывает темную бровь, он знает, что мой язык нечист. Делаю глоток сока, причмокиваю от резкого привкуса. – Шагу ступить не умею. – Говоришь, не умеешь? – Угу-м. Рордин откидывается на спинку стула, положив лодыжку одной ноги на колено другой. Его ботинок покрыт грязью, сажей и… Кровью. Отвожу взгляд, медовые булочки оседают в желудке кусочками свинца. Ну, по крайней мере, он сменил рубашку. – Что ж, тебе стоит быть поаккуратнее, – упрекает меня Рордин, взмахом руки отсылая служанку, которая пытается налить ему сок из большого запотевшего графина. Она одета в традиционные для наших земель тряпки: черные штаны, черная ливрея, черные ботинки. На лацкане мерцает серебряная брошь со знаком Рордина – серпом луны, пронзенным одиноким клинком. – После завтрака Танис тобой займется. Украдкой бросаю взгляд на свою удивленную служанку, которая подпирает стену незатейливого обеденного зала, вскинув каштановую бровь. Танис давно привыкла к порезам, синякам и ожогам, которые я получаю на тренировках. Чтобы разрядить неловкую атмосферу, я кладу себе на тарелку еще пару булочек, будто не утратила весь аппетит, едва Рордин вошел в зал. Он скрещивает руки на груди и бросает пронзительный, леденящий взгляд через стол. – Бейз, – тяжело, словно это не слово, а валун, роняет Рордин.