Я вспомнил дневник Вогэна, этот его безмолвный мучительный крик. – Вы считаете нашего убийцу сумасшедшим? – Я думаю, что он может быть не совсем в здравом уме. А иначе как он мог совершить то, что совершил? Сципион какое-то время молчал. – Когда я только оказался на Доминике, больше всего на свете мне хотелось сбежать. Я видел, как наказывают тех, кто не выполняет приказы, и как награждают тех, кто выполняет. Я выбрал второй путь – жополиза, как вчера вечером красноречиво выразилась Ямайка Мэри. Когда мне исполнилось шестнадцать, меня сделали надзирателем. Я бил людей кнутом, я привязывал их к столбам, я пытал. Я изучал его напряженное, изрезанное морщинами лицо. – Вы пытались сбежать из рабства единственным возможным способом. Никто не вправе вас обвинять. – Люди, которых я порол и пытал, обвиняли меня. Но это не относится к делу. Я лишь хочу сказать, что действие может одновременно быть ужасающим и рациональным. – Вы утверждаете, что есть что-то рациональное в том, чтобы клеймить человека перед тем, как перерезать ему горло? – спросил я. – Я этого не вижу. Вы когда-нибудь читали Спинозу? – Давайте предположим, что нет, – ответил Сципион. – Он считал эмоции врагом рационального мышления. Большинство людей редко задумываются о том, как эмоции влияют на их решения. Они считают, что действуют рационально, но на самом деле это не так. В самых крайних случаях эмоции могут полностью завладеть человеком. Его рассуждения становятся не только иррациональными, но и опасными. Я встречал таких людей в Америке – со шрамами от внутренней борьбы. Они обрели вкус к убийствам, потеряли связь с той частью себя, которая контролирует низменные желания. По виду они вполне здоровы, кажутся нормальными, но, боюсь, на самом деле они совершенно безумны. Сципион нахмурился: – Разве эмоции не могут привести нас к лучшему образу мышления? А как насчет любви, например? Или чести? – Спиноза так не думал. Он никогда не был женат, не имел детей. На первое место он ставил интеллектуальную любовь. – Это кажется мне унылым и безрадостным существованием. – Согласен. Я произнес это так, что он задумался на мгновение. – Вы женаты, капитан Коршэм? – Почти четыре года. – Дети? – Сын, Габриель. Ему еще нет и двух лет. В его взгляде мелькнула легкая отрешенность. – Детство было самым счастливым временем в моей жизни. Я родился в племени рыбаков, в глубине материка. Мы любили танцевать. Я помню, как мой брат кружился в танце. Сколько было смеха. – Вы никогда не думали вернуться в Африку? – Куда? Мою деревню уничтожили. Вся моя семья мертва. И в Африке я буду таким же странным существом, как здесь. – Ваш брат тоже умер? – Да, нас захватили вместе. Мне было восемь, а ему девять. Нас отвезли в порт Уиды, где держали рабов. Из окна нашей камеры мы видели невольничьи корабли, стоявшие на якоре в море. Адебайо думал, что это гигантские рыбы, которые готовятся проглотить нас. Он разбил голову о стену, предпочтя такую смерть встрече со своим страхом. – Мне очень жаль. Его лицо исказила боль. – Мне все труднее и труднее вспомнить, что было до этого. Иногда я задумываюсь, настоящие ли это воспоминания или я придумал их. Может, когда у меня появятся свои дети, я все вспомню. – Прекрасная цель. – Я поднял бокал. – Сначала нужно найти подходящую женщину. – Да, я понимаю. – Он смотрел в бокал с вином. – Нужен дом, тепло семейного очага. Тепло женщины. Это настоящий рай. – Для некоторых – рай. Для других – ад. – Я думал про семью Манди. И про свою собственную. – Нет, если на то Божья воля. – Он печально улыбнулся мне. – А в аду я уже был. Он называется Средний путь. Мы отвлеклись от того, что Сципион узнал про Фрэнка Дрейка, и я уже собирался вернуть разговор в это русло, когда снизу донесся полный паники крик: – Конюшня горит! Во дворе пожар! Я бросился к окну и увидел языки пламени и густой черный дым во дворе. Зефир! В два шага я оказался у двери. Внизу царил хаос. Никто не хотел остаться в таверне и быть отрезанным стеной огня. Я с трудом пробился сквозь толпу мужчин, которые пытались добраться до двери. Наконец я выскочил во двор и резко остановился при виде открывшегося зрелища. Большой круг был выложен из поленьев, пропитанных китовым жиром – в воздухе стоял прогорклый запах рыбы. Они весело пылали, а лошади, чувствуя запах дыма, били копытами и ржали в своих стойлах. То, что я увидел в центре круга, было совсем не таким веселым. Я прикрыл лицо от огня и дыма, убедиться в том, что я действительно это видел. Отрубленную голову Яго, собаки Натаниеля Гримшоу. Натаниель выбежал во дворе и хрипло вскрикнул. Он побежал к огню, и я схватил его, испугавшись, что он может причинить себе вред. Он извивался у меня в руках, и мне пришлось напрячься, чтобы с ним справиться. Его лицо было желтым в свете пламени, и он рыдал. – Чертовы ублюдки! Я их всех убью! – Он заметил Сципиона, который вышел вслед за мной: – Это твоих рук дело, черномазый? Я тебе яйца отрежу, дерьмо собачье! Сципион в ужасе смотрел на пламя, но повернулся, услышав слова Натаниеля: – Что ты несешь? Я не имею к этому никакого отношения. Я хотел вступиться за него. Он провел со мной последние полчаса. Но я не мог этого сделать, не открыв нашего сотрудничества. – Лжец! – сказал Натаниель. – Я все равно доберусь до тебя, черномазый. Когда-нибудь, когда ты меньше всего этого ожидаешь. И в конце ты будешь молиться о веревке, которую на шею накидывает палач. Он вывернулся из моего захвата и рухнул на колени. Стон, который он издал, был полон невероятного отчаяния. Глава сорок первая Если Дептфорд – это пьяная шлюха, неуклюже растянувшаяся на берегах Темзы, то соседний порт Гринвич – это вдовствующая герцогиня, занимающая свое место у реки с величественным блеском. Изящные виллы в окружении красивых парков стояли на берегах реки вокруг Гринвичского военно-морского госпиталя, город раскинулся площадями с фонтанами и пагодами. Я приехал сюда проверить алиби Джеймса Брэбэзона в ночь убийства Тэда. Потом я собирался заглянуть в таверну, где, по словам Ямайки Мэри, он спорил с Тэдом. Убежденность Натаниеля в том, что контракты украл Брэбэзон, придавала этим делам особую важность. Я считал Фрэнка Дрейка и Джона Манди более вероятными подозреваемыми в убийстве Тэда, но не исключал, что это мог сделать хирург. За его улыбками я чувствовал совсем другого человека на грани полного самоотрицания. Вчера вечером, после того как мы потушили пожар, я понял, что Натаниель не остался помогать. Я отправился к причалам, поискал его на складах, но не нашел. Утром я поднялся в комнату над конюшней, но на мой стук никто не ответил. Несчастье парня беспокоило меня – наверное, я видел параллели с моим собственным состоянием после смерти отца. Кое-что еще не давало мне покоя – встреча с Синнэмон предстоящей ночью. Чуть раньше я уже нанял для нее лошадь на постоялом дворе. Чувство тревоги заставило меня вздрогнуть. Если меня поймают, то определенно последуют санкции. Закон неоднозначен относительно статуса Синнэмон как собственности, но я знал, что в Дептфорде мои действия признают воровством. Я сомневался, что смогу рассчитывать на защиту Перегрина Чайлда от гнева Стоукса. Даже если мы благополучно доберемся до Лондона, но о моем участии в ее побеге узнают, мои действия приведут к большому публичному скандалу. Еще одна трещина в нашей и так слабой связи с Каро. Я старался не думать об этом. Королевский военно-морской госпиталь был построен на террасе, упирающейся в берег реки, на огромном квадратном участке с четырьмя красивыми дворцами, по одному в каждом углу. Я шел по его территории вместе с Иеремией Робертсоном, главным врачом, который предположил, что я приехал сюда с официальным визитом от Военного министерства. Я не предпринял никаких усилий, чтобы рассеять это его заблуждение. На самом деле я, возможно, даже поспособствовал тому, что оно возникло. Такие кресты приходится нести моей совести. – Да, конечно, в тот вечер был ужин, – сказал Робертсон. – После дневной лекции. Я сам выступал с докладом об использовании хинной коры для лечения тропической лихорадки. Это был невысокий жилистый джентльмен с высоким лбом, крючковатым носом и бегающими черными глазами. Я мог представить, как он считает монеты, сидя над сундуком при свете свечи, или прядет из волос какой-то несчастной девушки золото. – Всего было примерно сорок пять человек. В основном члены Ассоциации хирургов, хотя обычно к нам присоединяются и другие врачи, которых интересует военно-морская медицина. Было представлено несколько докладов, потом, как и всегда, проводилась демонстрация. В тот день речь шла о ardor urinae [55]. Мистер Гривес показал нам, как вставлять катетер – серебряную трубку, которая вводится в пенис для облегчения мочеиспускания. Я поморщился. Мы шли по широкой дороге между двумя прибрежными крыльями госпиталя. Дорога вела в большой парк, купол Королевской обсерватории выглядывал из-за верхушек деревьев. – Вы помните, присутствовал ли хирург из Дептфорда Джеймс Брэбэзон? – О да, мистер Брэбэзон присутствовал. Он часто посещает наши лекции и ужины. – Вы помните, когда он уехал? – Ему пришлось уехать к пациенту в Дептфорде после лекции, но он вернулся на ужин и оставался почти до самого конца. Если не ошибаюсь, уехал около часа ночи. – Вы уверены? – Точное время я вам назвать не могу, но в конце вечера с Брэбэзоном произошел инцидент, поэтому я запомнил. – Инцидент? Он колебался: – Могу ли я спросить, чем вызваны ваши вопросы? Я не люблю сплетничать. – Мистер Брэбэзон живет в непосредственной близости от военно-морской верфи, сэр. Верность шотландца английской короне никогда не следует воспринимать как должное.