– Когда мое тело найдут, люди все поймут. Поймут, что убивал не Дрейк. Моя жена потребует ответа. Они придут за тобой. – Нет. Все решат, что ты сгорел. Я отпрянул от него, но деваться было некуда. Он прижал прут к моей груди. Я услышал шипение, почувствовал запах горящей плоти. Потом пришла боль – чистая дикая боль, ничего, кроме нее, не осталось в мире. Я услышал собственный крик. Я вырывался из своих цепей. Сципион спокойно повторил вопрос, а когда я не ответил, прижал прут к моему предплечью. Я снова закричал. – Можем попробовать и другие места. Подмышка, яйца. Это настоящее искусство – знать, сколько боли способен выдержать человек. Когда я жил на плантации и меня впервые заставили пытать другого африканца, я быстро его убил, хотя не хотел этого. Я развел под ним огонь, как под Моисеем Грэмом. Но я ожег его слишком сильно, и его сердце не выдержало. Меня высекли за уничтожение хозяйской собственности. После этого я очень быстро всему научился. Я слышал эти слова словно издалека. Все мое существо, казалось, было сосредоточено на одной задаче: не сказать ему, где Синнэмон. Даже если я не спасу свою жизнь, я откажу ему в том, что он хочет. Я заставил себя думать о Тэде. О наших разговорах, о песнях, которые мы пели. Я снова пел их про себя, кричал в своем сознании, чтобы заглушить вопросы Сципиона, заглушить боль. – Очень хорошо, – наконец сказал Сципион, снова опуская прут в угли. – Начинаем заново. Агония путала мои мысли. Но мой гнев тоже был ярким и чистым, он помог мне снова стать самим собой. – Ты мог помочь Синнэмон сбежать в любой момент. Ты мог уйти от Стоукса и жить вместе с ней в Лондоне. Ты мог позволить мне отвезти ее в Лондон и потом присоединиться к ней. Почему ты этого не сделал? Я знал ответ, но Сципион решил придерживаться того вымысла, который придумал для себя сам. – Стоукс – мстительный человек. Он опорочил бы мою репутацию так, что я больше никогда не нашел бы другую работу. Мы с Синнэмон стали бы еще одной парой бедных несчастных негров, пытающихся найти объедки на лондонской земле. Через год у меня будет достаточно денег, чтобы выкупить ее. У меня уже есть маленький домик в Дептфорде. Там мы будем растить наших детей. – Ты готов обречь ее еще на один год жизни у Люция Стоукса? Его лицо исказило судорогой. – Ей просто нужна дисциплина, терпение. И что такое год в сравнении с целой жизнью? Если я могу пережить его, то может и она. – А когда ты ее купишь, ты ее освободишь? Я увидел ответ у него на лице. Может, если достаточно сильно разозлю его, он потеряет контроль над собой и убьет меня до того, как заставит говорить. – Ты не думаешь, что она добровольно останется с тобой, если у нее будет выбор. Более того, я считаю, что ты прав. Вот почему она не хочет, чтобы ты знал, где она. Она не любит тебя, что бы она ни говорила тебе в прошлом. При каждом удобном случае она пыталась сбежать от тебя. Каждый мой удар, попадающий по цели, был маленькой победой. – Ты стал бы для нее таким же тюремщиком, как Стоукс. Это не любовь, это владение собственностью. Твои объятия – это рабский ошейник, твои поцелуи – клеймо. Он выхватил прут из огня и с силой прижал железо к моему плечу. Я снова закричал. Потом он провел кончиком прута по моему животу. Боль была такой сильной, что я выкрикивал искаженные, бессмысленные ругательства одно за другим. Не знаю, сколько я продержался. Может, минуту, может, час. Но в какой-то момент слова сами полились из меня. Я поймал себя на том, что рассказываю ему про седло Зефира, про Сизара Джона и «Детей Свободы». Я говорил о бывшем доме предварительного заключения, Саутуорке и запахе кожевенной мастерской, который чувствовал поблизости, о беглых рабах, украденных вещах, Бронз и африканском кучере и вообще обо всем, что только мог вспомнить, – лишь бы остановить эту жуткую боль. Остановить ее. Глава шестидесятая Я был один. Голова упала на грудь, наручники впились в кисти. Ожоги ноют в дикой агонии. Мое тело источает жар, пульсирует от боли. Ребра теперь остались для меня на втором плане. Острая боль в левом бедре вообще почти не ощущалась. Единственное, что было сильнее физической боли, – чувство стыда. Я должен был защитить Синнэмон от этого безумца, следующего в ряду ее хозяев. Но я потерпел неудачу. Я с трудом поднял голову, пытаясь понять, куда делся Сципион. Мой взгляд упал на пистолет на буфете, но я вспомнил, что он бесполезен. Вот если бы я дотянулся до отмычек… Я немного пошевелился, пытаясь определить, насколько ослабли цепи. Совсем немного. У меня не было надежды дотянуться до отмычек. Резкая боль в бедре усиливалась с каждым движением. Что-то впивалось мне в ногу, что-то в кармане брюк. Внезапно я вспомнил про отмычку, которой открывал замок на люке нижнего трюма. Я повернул бедро так, чтобы оно оказалось как можно ближе к рукам, отчаянно пытаясь дотянуться до кармана. Пот струился по ожогам, вызывая новые приступы боли. В конце концов мне удалось засунуть кончик среднего пальца в карман. Я стал двигать бедром вверх-вниз, чтобы переместить отмычку выше, и старался дотянуться до кармана еще одним пальцем, чтобы вытащить ее. Все происходило очень медленно, но наконец мне удалось подхватить отмычку. Осторожно, очень осторожно – опасаясь, что что она в любой момент может выпасть, – я сунул ее в ладонь. На ручных кандалах, сковывающих мои запястья, были стандартные цилиндровые замки. Прокрутив отмычку между пальцами, я сумел вставить ее в одну из замочных скважин, пытаясь не обращать внимания на сильную качку и боль. Я ворочал отмычкой в замке так и эдак, пытаясь найти точку доступа, как учили меня люди Сизара Джона. Насколько труднее работать, когда не видишь, что делаешь. У меня вспотели руки, и я очень боялся выронить отмычку. Я чувствовал запах гари. В каюту валил дым. Что сказал Сципион? «Все решат, что ты сгорел». Боже праведный, он поджег корабль. Я яростно крутил отмычкой, вдыхая дым и кашляя. Приходилось заставлять себя действовать медленнее, сохранять хладнокровие. Но как? Думая о порохе в трюме, я снова и снова тыкал отмычкой в замок. Когда он щелкнул, я был к этому совершенно не готов. Наручник внезапно соскользнул с моего запястья, я попытался поймать его, но вместо этого уронил еще и отмычку. Все же одна рука теперь была свободна, и хотя вторая оставалась в кандалах, я смог отвязать себя от спинки стула. Но ноги все еще были скованы, и я не мог никуда уйти. Зато теперь я мог больше двигаться и попытался откинуться назад, чтобы найти отмычку. Я все еще шарил рукой по полу, когда услышал шаги в коридоре. Я выпрямился, сдерживая желание расплакаться от бессилия, завел руки за спину, уронил голову на грудь, чтобы выглядеть как сломленный человек. Я молился, чтобы Сципион не заметил, что один наручник свободно свисает на пол. От Сципиона сильно пахло маслом для ламп. Каюта наполнялась дымом. Он приподнял мой подбородок, но я не открывал глаза. Сквозь прищуренные веки я увидел, что он взял с буфета мой галстук. Он обмотал концы вокруг рук, чтобы получилась петля. Я действовал быстрее, чем когда-либо в жизни. Поднявшись со стула, я схватил его свободной рукой за горло, застигнув врасплох. Я резко подтянул его к себе, обхватил второй рукой в кандалах, поймал цепь свободной рукой и стал затягивать ее. Цепь впилась ему в шею. Я тянул и тянул. Сципион всеми силами старался меня отбросить, давил на меня своим весом, но мне помогали кандалы. Прикованный к стулу, который в свою очередь был привинчен к полу железными болтами, я просто не мог никуда деться. Его руки тряслись, когда он пытался до меня дотянуться, но он был не под тем углом. Его пальцы тянулись к моему лицу, затем схватились за цепь, уже глубоко впившуюся ему в горло. Боль от ожогов была адской мукой. Мои мышцы были предельно напряжены, силы уходили. Но все равно я тянул и тянул. Казалось, за эти минуты я прожил несколько жизней. Потом его ноги вдруг подкосились. Он завалился вперед, меня потянуло вслед за ним, но я смог оттащить его назад. Его каблуки застучали по полу. Потом он обмяк. Я задыхался от дыма, глаза слезились. Закружилась голова. Я слишком устал, чтобы двигаться, но понимал, что должен. Я подтянул тело Сципиона к себе и обыскал его карманы. Дым стал гуще, было плохо видно. Наконец я нашел связку ключей, и – о Боже, да! – один из них подошел к кандалам, сковывавшим мои лодыжки, а другой – к замку на втором наручнике. Шатаясь, я вышел в коридор, теперь заполненный таким густым дымом, что я не видел даже свои руки. Дезориентированный, я повернулся, врезался в стену и стал пробираться вперед, держась за нее. Мне то удавалось что-то разглядеть, то видение снова затуманивалось. Я видел кого-то впереди, фигуру в дыму. – Тэд, подожди! – крикнул я. Я врезался в дверь. Сознание ускользало. Легкие горели. Я огляделся в поисках Тэда, но не увидел его. Пальцами я нащупал ручку двери и попробовал повернуть. Дверь не открылась. Тогда я со всей силы толкнул ее обожженным плечом – и закричал, но все же выпал из дверного проема на дождь. Я глубоко дышал, стоя на коленях на палубе. Дым валил с бака и квартердека. Дождь был сильный, но он не сможет затушить огонь. Мне нужно было убираться с корабля. Я прополз по палубе и добрался до места, где поднялся на борт. Я перекинул ноги через борт, на веревочную лестницу, глядя вниз на свою лодку, которую швыряло волнами в разные стороны. Казалось, что она невероятно далеко. Слишком далеко. У меня все плыло перед глазами, я видел только дым и реку, но и их то и дело застилала пелена. Я повернулся к Дептфорду. Из таверн, стоявших вдоль причалов, лил свет. Я снова посмотрел на воду, готовясь к прыжку, и думал о тонувших рабах, плачущих детях, женщине, наславшей проклятие обиа. Я напряг колени и прыгнул вперед. Струя холодного воздуха ударила мне в лицо. А потом мир вокруг меня превратился в сплошной огонь. Глава шестьдесят первая Я стоял на берегу реки Черуэлл с мешком сахара, который только что поднял. Рядом со мной Тэд хлопал в ладоши и выкриками подбадривал меня. Я опрокинул мешок, а Тэд принялся плясать на траве. Белые песчинки посыпались на поверхность воды. Я лежал под водой и смотрел, как полученный рабским трудом сахар опускается на меня. Я видел Тэда на берегу – туманный, размытый образ. Он растворялся, превращаясь в цветные пятна света. Я оттолкнулся ногами, пытаясь вернуться к нему, но от боли пятна света разбились на тысячу стеклянных осколков. Давление воды было слишком сильным. Она тянула меня вниз. Затем я понял, что Тэд сам плывет ко мне. Он кувыркался, он был рыбой, плывущей в черную пучину. Туда, где мне никогда до него не добраться, если только я не решу последовать за ним. У меня разрывало грудь, окружающий мир исчезал. Я поплыл за Тэдом. Затем что-то резко дернуло меня вверх. Я стал сопротивляться и глотнул солоноватой воды. Моя голова появилась над ее поверхностью, и меня вырвало. Дождь хлестал по воде, меня понесло волной. Ко мне плыл невольничий сахар. По вкусу он напоминал пепел. На поверхности воды качались тысячи деревяшек, снастей и парусов. Я больше не видел «Темного ангела» в сомкнутых рядах невольничьих судов. На берегу в Дептфорде мелькали огни. Где-то звонил колокол. Я снова ушел под воду, и меня снова дернуло обратно. Что-то вонзилось мне в позвоночник, потянуло меня. Потом я обо что-то сильно ударился головой и закричал. Меня схватили чьи-то руки, я попытался высвободиться. Мне врезали по голове сбоку. – Да помоги ты мне, черт тебя побери! – рявкнул знакомый голос. Я начал приходить в чувство и постарался помочь. С большим трудом мне удалось перекинуть ногу через борт маленькой лодки, качавшейся на волнах рядом со мной. Меня потянули еще раз, и я рухнул в лодку, отчего она опасно закачалась. Я лежал на дне, дрожал и смотрел вверх на черное качающееся небо. Лицо Ямайки Мэри заполнило мое поле зрения. – Чуть не взорвал весь Дептфорд, черт тебя побери. У Мэри был клиент на набережной. Он думал, что пришли французы. Она подгребла к тому месту, где Дептфорд-Крик впадает в Темзу. Я помог ей вытащить лодку на берег за покрытым галькой пляжем. На воздухе мои ожоги болели сильнее, чем в воде. Мэри раздражало, что я неловко двигаюсь и все время спотыкаюсь. Я оставил ее у лодки, потому что мое внимание привлекло кое-что лежащее на берегу. Что-то большое и темное. Тело. Я перевернул его и понял, что это Сципион. Часть головы отсутствовала, а во время взрыва он потерял руку и часть ноги. Дождь смешал его кровь с грязью и галькой. Ямайка Мэри возникла рядом со мной. – Этот негр мертв. Она не задавала вопросов о том, какое стечение обстоятельств привело нас сюда, а просто повела меня за собой по берегу, а потом через небольшую рощу. Мы были на самой окраине Дептфорд-Стрэнд, где ветхие домики и сараи, сооруженные из подручных материалов, росли в грязи как грибы после дождя. Хижина, в которой жила Мэри, состояла из одной комнаты, в окнах не было стекол, дыры в крыше она заткнула каким-то тряпьем. Ведра и ночные горшки стояли на полу там, где с крыши текло сильнее всего. Эти струйки воды немного отвлекли меня от боли. Мэри посадила меня на стул и присела на корточки перед очагом, чтобы развести огонь. Запас дров у нее был очень скудный – по большей части, какие-то тонкие палочки. Я очень сильно дрожал. Она нахмурилась, глядя на мои ожоги. – Хочешь, чтобы Мэри позвала костоправа? Боль накатывала на меня волнами. Я едва мог подобрать слова. – Мне нужна только сухая одежда. Можешь ее раздобыть? Я заплачу тебе. Она кивнула и ушла, а я остался у огня. От моей мокрой одежды шел пар. От жара невыносимо болели ожоги, которые и так жгло солью речной воды. Я хотел отодвинуться от огня, но мне было так холодно. Я думал о Сципионе, вспоминая людей, которых знал в Америке, чье сознание было настолько поглощено тьмой, что они больше не могли видеть свет. Их разум разрушила война точно так же, как разум Сципиона разрушило рабство. Может, он это знал. Может, он считал, что его любовь к Синнэмон вылечит его. Но она затянула его еще глубже, в ад, из которого было не сбежать.