Она увидела отца, который сказал, «что Иисус простит ее»… И: «Боюсь, что я там была. Я вижу себя там. Я вижу их всех одновременно в моем сознании». Относительно мотива: «[Я] чувствовала страх и ненависть – страх, что ненависть родителей причинит вред мне и Фрэнку [Делуке]». Относительно места преступления она колебалась: «Я чувствую, что была там одна»… или «я была там с кем-то еще, кто это совершил». Относительно ночи убийств: «Я вижу, как Майкл открывает мне двери. По-моему, он был не в пижаме, я не помню. Я слышала, как отец велел Майклу подняться в спальню». Позже: «Я вижу там мать, лежащую на животе. Я вижу мать в халате». И, очевидно, позже той ночью: «Я помню, что Фрэнк [Делука] проснулся, когда я ложилась спать. Я напугала его, и он проснулся. Я была голая. Я не помню, была я на улице или нет. Двери [квартиры] были заперты». И: «Больше всего я ненавидела мать». О тюрьме округа Кук: «Я терпеть не могу это место – я не могу его выносить. Я попытаюсь покончить жизнь самоубийством». И последнее «видение»: «Я вижу, что со мной был еще кто-то. Если бы со мной был Фрэнк, вы бы предложили ему неприкосновенность?» Незадолго до визита Гаргано и Ландерса неведомый им доктор Пол Чериан, тюремный психиатр, опросил Патрисию на сеансе, продлившемся минут сорок. Он обнаружил, что она пребывает в растерянном, подавленном состоянии и склонна к самоубийству. – У нее было чувство никчемности, беспомощности, безнадежности, общее чувство вины, психомоторная заторможенность, [и она страдала] бессонницей и потерей аппетита, – сообщил он. По словам Чериана, присутствовали явные симптомы психического заболевания. Именно в таком состоянии Патрисия якобы рассказала Гаргано и Ландерсу о своем «видении». После визита Гаргано и Ландерса Патрисию поместили в тюремную больницу. Другой член команды Рэя Роуза, следователь Расс Маринек, обнаружил интересную информацию, касающуюся страха Патрисии Коломбо перед отцом. Тринадцатилетний мальчик по имени Джефф Йоргенсон, который жил в квартире 909, по соседству с квартирой Патрисии и Делуки, подружился с Патрисией и часто к ней заходил, когда она была дома одна, иногда он даже ходил с ней по магазинам, а однажды пошел с ней в дом Коломбо и встретил Майкла. Незадолго до Рождества, за четыре-пять месяцев до убийства, юный Джефф был у Патрисии, когда ей позвонили. Джефф вспомнил, как Патрисия обращалась к звонившему «папа». Во время разговора Патрисия жестом предложила Джеффу встать поближе к трубке, чтобы он мог слышать, как звонящий говорит: «Я достану Фрэнка». Предполагалось, что Патрисия пыталась получить свидетеля продолжающихся после нападения на Делуку на парковке угроз отца. Эта информация зафиксирована в подписанном следователем Маринеком протоколе. Ни протокол, ни информация на последующем судебном процессе не разглашались. Узнав от Лэнни Митчелла о том, что Роман Собчински обсуждал с Фрэнком Делукой по телефону планы убийства Фрэнка и Мэри Коломбо и что Делука считал Романа «крестным отцом» Патрисии, следователи связались с ее настоящим крестным отцом из прошлого, Филом Капоне, «дядей Филли», и допросили его. Капоне отрицал, что знал об убийствах что-то, кроме того, что было обнародовано, и заявил, что не видел Патрисию Коломбо и не разговаривал с ней более двух лет. Он согласился пройти проверку на детекторе лжи. Проверку Фила Капоне на полиграфе проводил Мэйвуд Джон Ленихан в участке департамента шерифа. Капоне задали множество конкретных вопросов относительно его возможной осведомленности об убийствах Коломбо и о том, давал ли он когда-нибудь Патрисии Коломбо «оружие» (пистолет). Капоне откровенно ответил на все вопросы. По окончании проверки полиграфолог Ленихан пришел к выводу, что Капоне говорил правду. После проверки с Капоне поговорил сержант Рон Иден из полицейского управления Элк-Гроув-Виллидж, присутствовавший на процедуре. Капоне сообщил Идену, что сразу после того, как узнал об убийствах, он заподозрил возможную причастность Патрисии. Причина, по его словам, заключалась в том, что он знал о серьезных трениях между Патрисией и ее семьей. Иден оставил комментарии в своем протоколе проверки на полиграфе и подписал его. Одиннадцать дней спустя после обнаружения тел с Рэем Роузом связался человек по имени Эдвард Бернетт, водитель грузовика в соседнем пригороде Аддисон. У Бернетта была 23-канальная рация «Джонсон» гражданского диапазона, которую он неделей ранее купил на Максвелл-стрит, на большой открытой пешеходной площадке типа блошиного рынка в чикагском нижнем Вест-Сайде. После покупки Бернетт заметил выгравированную снизу фамилию «Коломбо» и ряд цифр. Роуз попросил Бернетта принести рацию. Когда Рэй Роуз увидел рацию, он ощутил прилив адреналина. Снизу были выгравированы числа: «350–26–6560» – номер социального страхования Фрэнка Коломбо. Роуз подробно расспросил Бернетта о покупке рации, но Бернетт мог сказать ему только, что рацию за пятьдесят долларов продал ему черный мужчина. По описанию у этого человека не было особых примет. Рацию сохранили в качестве доказательства. Теперь у Роуза была еще одна проблема, которую нужно решить. Несмотря на постоянный поток разнообразных потенциальных доказательств по делу, сам Роуз теперь сосредоточился на втором человеке, которого он считал причастным к убийствам Коломбо, – любовнике Патти, Фрэнке Делуке. Против тридцативосьмилетнего фармацевта веских доказательств у Роуза не было. Имелся только размазанный отпечаток ладони, найденный на брошенном «Тандерберде» Фрэнка Коломбо, который мог – мог – оставить Делука. Однако для ареста этого было недостаточно. Роуз продолжал искать. Семейные автомобили Коломбо, не представлявшие проблемы, когда в убийствах подозревали некую «банду» грабителей домов, организованную преступную группу, теперь всплывали как определенная проблема. «Тандерберд» Фрэнка Коломбо, найденный разграбленным, разгромленным и брошенным в чикагском гетто, и «Олдсмобиль» Мэри, два дня спустя обнаруженный на парковке многоквартирного дома в соседнем пригороде, по-видимому, были угнаны убийцами, как считала полиция, с целью создать впечатление, что семьи нет дома, и тем самым замедлить обнаружение тел. Когда замешана банда, легко понять, как можно угнать машины, но поскольку в преступлении обвинили только одного человека – Патрисию, – это было необъяснимо, если только ей не помогали. И, разумеется, очевидным кандидатом был Фрэнк Делука. Однако Рэй Роуз, у которого еще не было достаточно оснований для его ареста за убийства, не мог и обвинить его в угоне с места убийства. Но на то, чтобы доставить машины в те два места, где их обнаружили, требовалось провести за рулем от сорока пяти до шестидесяти минут. Роузу было трудно поверить, что тот, кто убил семью, мог так долго разъезжать по городу и пригородам, оставаясь незамеченным. Произвести выстрелы шестью пулями в трех человек, пробить черепа, перерезать глотки, изрезать тело молодого Майкла так, что кровь пропитала ковер, измазать ею стены и залить потолок – убийцы явно были все в крови. Роуз не мог постигнуть, что их никто не видел. Эта проблема так никогда и не была сколько-нибудь удовлетворительно решена. Даже когда сама Патрисия Коломбо наконец рассказала то, что помнила о той ужасной ночи, смогла объяснить передвижение только одной машины. 24 Октябрь 1990 года Патрисия была ошеломлена. Она сидела на краешке стула в офисе администрации, не веря новости. Сестра Берк умерла. В четверг во второй половине дня она не пришла на их обычную встречу, Патрисия не знала почему. Сестру Берк госпитализировали в больницу Чикагского университета, и в тот день, когда она должна была приехать в Дуайт поговорить с Патрисией, ее не стало. – Сказали, от чего она умерла? – спросила Патрисия передавшую сообщение секретаршу. Секретарша покачала головой. – Сказали только, что это связано с ее возрастом. Ей было семьдесят семь. Удивившись во второй раз, Патрисия медленно покачала головой. – Я понятия не имела, что она такая старая. Она была так… полна жизни, полна энергии… – Соболезную, Триш, – сказала секретарша. В оцепенении Патрисия вышла из здания администрации. Воздух в начале октября был прохладным, и, идя по территории тюрьмы, она натянула на голову капюшон толстовки. По всему участку трава бурела, с деревьев падали желтые листья, горшечные цветы увядали. С приближением зимы умирало все. На глазах Патрисии выступили слезы, она опустила голову, чтобы никто из проходивших мимо их случайно не заметил. За почти четырнадцать лет в тюрьме Дуайт никто никогда не видел, чтобы Патрисия Коломбо плакала, и она не хотела, чтобы ее увидели. Вскоре к Патрисии приехала адвокат и почти подруга Маргарет Бирн. Маргарет, почти все звали ее Пегги, в течение нескольких лет представляла Патрисию. Познакомилась она с ней через другую сокамерницу Дуайт, к которой Пегги приехала на свидание. Пегги, ирландка из пригорода Чикаго, училась в юридической школе и вернулась, чтобы открыть практику в том же районе Нортвест-Сайд, где она выросла. Зарабатывала она немного, потому что представляла таких клиентов, как Патрисия Коломбо, у которых денег не было. Она посвятила себя борьбе за законные права женщин. Пегги Бирн очень беспокоилась, как на Патрисию подействует смерть сестры Берк. – Как дела, Триш? – с искренней тревогой спросила она. – Я это переживу, – заверила ее Патрисия. Она покачала головой. – Я не могу поверить в то, сколько ей было лет. Ни внешне, ни по поведению ей было не дать семидесяти семи. Знай я ее возраст, может быть, ее смерть не так бы меня шокировала… – Я знаю, – кивнула Пегги. – Сестра Берк была одной из тех, кто, казалось, будет жить вечно. Она на мгновение замолчала, а потом сказала: – Возможно, сейчас вопрос неуместен, но ты планируешь попытаться найти нового терапевта? Я имею в виду, что ты так хорошо себя чувствуешь последние полтора года, было бы жаль прекращать сеансы сейчас. – Я не знаю, – сказала Патрисия, глядя в никуда, как часто на сеансах с сестрой Берк. Монахиня, как психолог, умела молчать, давая Патрисии время собраться с мыслями. Но Пегги Бирн была юристом, обученным поддерживать беседу. – Как ты думаешь, ты сможешь говорить с другим психологом? – спросила адвокат. – Или тебе придется начинать все сначала? – Не знаю, – вновь неуверенно ответила Патрисия. – Сестра Берк умела понять так много всего, о чем я даже не подозревала, пока она мне на это не указывала. Вроде того, как она почувствовала, что я слишком прижилась в тюрьме. Потому что я ей сказала, что я здесь и никогда не выйду отсюда. Она назвала меня тюремной затворницей. Она продолжала настаивать, чтобы я работала над своей самооценкой, которой практически не существовало, когда мы только начинали. Она расстроилась из-за того, что я не пошла на последнее слушание по делу о моем условно-досрочном освобождении. Я объяснила ей, почему я отказалась участвовать в этом цирке. Пегги, ты меня представляла, ты помнишь, как это было: репортеры, телекамеры, Рэй Роуз и другие полицейские Элк-Гроув, прокурор штата, мои тети и дяди – все они говорили Совету держать меня взаперти. Я сказала сестре Берк, что мне не нужно это дерьмо. Я действительно там, где я чувствую себя на своем месте. Я имею в виду, какой смысл выходить? Мы с сестрой Берк постоянно спорили, есть ли у меня вообще моральное право попытаться выйти на свободу, не говоря уже о законном праве. Я говорила, что, по-моему, у меня его нет, но она не согласилась. Все время возвращались к этому. Патрисия улыбнулась этому воспоминанию. – Это было немного забавно: я пыталась убедить ее, что я не заслуживаю свободы, а она – что заслуживаю. Отношения между заключенным и психиатром не совсем хрестоматийные, обычно бывает наоборот. Потом она устало вздохнула.