– Я уже говорил, – объяснил Делука. – Ты молода, и для тебя все это в новинку. Я человек, умудренный опытом, я многое повидал, я знаю, как все устроено, верно? Как только у тебя будет побольше опыта, ты поймешь, о чем я. Тебе понравилось? Я имею в виду, ты с Андре кончила? – Да, – с некоторой неохотой ответила Патрисия. Отвернувшись от него, она смотрела на ночь. – Хорошо, послушай, – сказал Делука. – Ты кончила с Андре, он кончил с тобой, а потом ты ртом помогла кончить мне. Все кончили. Суть в этом, верно? – Верно, – ответила она. Ее голос был тих и ровен. Когда Делука остановился, чтобы ее выпустить, она, замявшись, спросила: – Фрэнк, в большинстве случаев мы будем вдвоем? Только ты и я? – Конечно, дорогая, – заверил Делука. – Но время от времени у нас должно быть немного разнообразия. Как говорится, немного перчика. Но об этом не беспокойся. Я знаю, что можно, а что нельзя. Черт, все так делают. Чтобы ты знала, этим могут заниматься твои родители. Я имею в виду, откуда тебе известно, что они делают, когда вечером уходят к себе? Когда ты станешь постарше и поопытнее, ты поймешь. А пока просто поверь мне, хорошо? Патрисия чувствовала, что его слова призваны были ее успокоить, но этого не произошло. Она объяснила свои сомнения тем, что Делука называл незрелостью, недостатком опыта. Возможно, рассуждала она, она во всем этом сомневается, потому что слишком молода, чтобы это понять, возможно, будь ей и в самом деле восемнадцать, она бы все поняла лучше. Возможно, лучше доверять Фрэнку, пока она не станет достаточно взрослой, чтобы самой во всем разобраться. «Боже, – снова подумала она, – насколько страшно и ненавистно быть такой чертовски молодой». Устало вздохнув, шестнадцатилетняя девушка поднялась с тротуара и по тихой пустынной загородной улице пошла к дому. К. Г. Март 1991 года После нескольких телефонных разговоров Патрисия пригласила меня снова приехать в Дуайт к ней на свидание, но на этот раз без адвоката. – Я живу в образцовом корпусе, поэтому, если вы приедете в субботу или воскресенье, – сказала она мне, – вы можете зайти, а поговорим мы в общей комнате. Вы сможете, если захотите, остаться на весь день, с семи до десяти. Она усмехнулась. – Я даже приготовлю вам еду. Мы выбрали субботу, и я запланировал еще одну поездку в Чикаго. До этого большинство наших долгих телефонных разговоров – продолжавшихся не меньше, а чаще и больше двух часов – были посвящены детству Патрисии на Огайо-стрит в Чикаго. Обычно она звонила около полуночи по местному времени, когда никто телефоном не пользовался, и могла подолгу, не отвлекаясь, предаваться воспоминаниям. Ей было легче рассказывать о периоде своей жизни, связанном с Гасом Латини, мне, чем сестре Берк, потому что благодаря монахине она смогла увидеть все в перспективе. – До начала терапии с сестрой Берк в мозгах у меня царил настоящий кавардак, – сказала она. – Я не говорю, что я сумасшедшая или что-то в этом роде, я просто многое изгнала на различные уровни сознания, и они не были связаны между собой. Или, если и были, то не сообщались. Сеансы с сестрой Берк помогли мне соединить их все заново так, чтобы это обрело смысл. Сейчас я могу рассказать вам все, что произошло тогда, в хронологическом порядке. Два года назад я не могла бы этого сделать. – Вы говорите о сестре Берк как о замечательном человеке, – сказал я. – Она была находкой, – тихо ответила Патрисия. Для второго визита в Дуайт я надел спортивную рубашку и ветровку, чтобы меня не приняли снова за важную персону. Патрисия ждала меня в комнате для свиданий с длинным списком в руке. – Привет, – сказала она. – Вы принесли двадцать пять долларов? – Привет. Да, принес. – Хотите потратить их, чтобы помочь мне поиграть в пасхального кролика? – Конечно. Мы встали в очередь в столовую, и Патрисия потратила двадцать три доллара и мелочь на разные конфеты и другие лакомства. – Я делаю пасхальные корзины для своих «хулиганок», – объяснила она, пока покупки упаковывали в коробку. – Уже две недели я в свободное время вырезаю из плотной цветной бумаги корзинки и рисую по бокам маленьких кроликов. Я насыплю в них эти конфеты и принесу утром в Пасху, девочкам понравится. Внезапно мне вспомнились описания Патрисии судьей Пинчем в прессе: «порочная, хитрая, скрытная, подлая, злая…». И ответ сестры Трэкслер: «Бог со временем меняет всех нас». Сделав покупки, мы прошли через двойные электронные двери на противоположном конце большой комнаты для свиданий и оттуда вышли на внутреннюю территорию тюрьмы Дуайт. Вид не был отталкивающим. Длинная извилистая пешеходная дорожка, еще не заросшая после зимы травой, шла мимо больших старых искривленных деревьев к разбросанным невысоким зданиям как с зарешеченными, так и с незарешеченными окнами. Патрисия заметила, как я оглядываюсь. – Напоминает заброшенный кампус колледжа? – спросила она. – В некотором смысле, – согласился я и подумал, что если только не смотреть на тюремный забор с идущей под наклоном колючей проволокой наверху. – На самом деле это примерно то же самое, что достичь статуса отличницы, – ты сильно постаралась, чтобы досидеть без больших неприятностей, – сказала она. – То есть когда ты в образцовом корпусе, фактически у тебя остается очень немного ограничений. Она указала на старое, но ухоженное двухэтажное каменное здание, к которому мы подходили. – Образцовый корпус похож на женский пансион. У всех нас собственные комнаты или одна общая комната на втором этаже, а внизу комната отдыха, кухня и гостиная с телевизором. В хорошую погоду мы можем сидеть на улице под деревьями. У меня есть любимое дерево, сижу под ним и учу или читаю, а иногда прихожу, чтобы побыть одной. – Должно быть, здесь трудно уединиться, – предположил я. Патрисия покачала головой. – Нет, мы все понимаем важность частной жизни и уважаем ее. Для некоторых из нас это важно, и другие об этом знают. Для меня, например. Мне каждый день нужно немного личного времени, чтобы быть в форме. А еще мне нужно время, чтобы вспомнить, где я, почему я здесь и что я должна каждый день делать хорошего. Меня этому научила сестра Берк. Она назвала это восстановлением контроля за своей жизнью. Мы подошли к корпусу, Патрисия постучала в окно наружных дверей, и надзирательница открыла нам их, а потом внутренние двери. И мы оказались в самом корпусе. Помещения, о которых говорила Патрисия, внезапно обрели для меня очертания. В комнате отдыха справа две заключенных в шортах и толстовках валиками красили стены. Лестница от передних дверей вела к жилым помещениям на втором этаже. В левом коридоре с одной стороны кабинет дежурной охраны, с другой – небольшая кухня. В конце холла общая комната: несколько столов на четырех человек, несколько мягких диванов, стулья, телевизор давно устаревшей модели. Комната убогая, все старое, потертое, побитое, освещение плохое, стены голые, из каждого окна видна колючая проволока. Когда мы пришли, других посетителей в общей комнате не было. Патрисия подвела меня к столику в самом дальнем углу и закурила первую из множества сигарет, которые она в тот день выкурила. – Единственный оставшийся у меня порок, – криво усмехнувшись, сказала она. – Чувствуйте себя как дома, я принесу нам кофе. Какой вы пьете? – Просто кофе, – сказал я, – без ничего. Пока ее не было, в комнату то и дело заглядывали другие женщины-заключенные, оглядывали комнату, словно в поисках кого-то, с любопытством смотрели на меня. Вернувшись, Патрисия бросила им понимающий взгляд. – Они не привыкли, что ко мне приезжает мужчина, – сказала она. – Никто не знает, кто вы, за исключением пары моих близких подруг. Я еще не поняла, как мне здесь быть с тем, что обо мне пишется книга. Она вырывает меня из тихой заводи, а я много лет работала на то, чтобы обо мне забыли. Пока я решила сказать, что вы мой дядя. – При условии, что ты не скажешь, что меня зовут Гас, – сказал я ей. За долгие часы телефонных разговоров она мне все рассказала о грузовике с конфетами. Она улыбнулась и затянулась сигаретой. – Итак, – сказала она, – о чем вы хотите поговорить? – Фрэнк Делука, – сказал я. – Почему бы нет? В тот день мы проговорили девять часов, с перерывом только на обед. Патрисия приготовила нам спагетти в их маленькой кухоньке. Одним из тех, с кем я встретился в ту поездку в Чикаго, был Андре. Я обнаружил, что он живет в квартире в Норд-Сайде, и он согласился встретиться со мной в баре на Стейт-стрит. Он был, как описала его Патрисия, очень красивым афроамериканцем с прекрасными зубами и отполированными ногтями. – Мужик, как ты меня нашел? – спросил он, садясь. – Нетрудно найти того, кто не прячется, – сказал я. – Вы зарегистрированный избиратель. Списки избирателей общедоступны. – Нет, я имею в виду, кто вам обо мне рассказал? – Дам подсказку: это не Фрэнк. – Дерьмо, – сказал он с отвращением. Он заказал мартини с водкой. Я пил джин-мартини. – Эта книга испортит мне жизнь? – спросил он. Я покачал головой. – Я даже не назову ваше настоящее имя, если не захотите. Мне просто нужна информация. – Какая? – Делука. Андре напрягся. – Это ублюдок. Он мог бы притянуть обе наших задницы за трах с шестнадцатилетней девочкой. – Андре стремительно ко мне наклонился. – Ты должен понять одну вещь, чувак: я не знал, что Патриш несовершеннолетняя. Если бы я знал, я не дал бы ее трахнуть никому. – Я тебе верю.