На плечо со спины легла чья-то ладонь. – Герр профессор? Игнациус Лейден? «Если ему известна моя прежняя легенда, значит, он не один, – немедля мелькнуло в голове. – И они будут искать багаж». Тело тут же пришло в движение. Если уж Департамент, подобно бациллам, превращающим бренное тело в тело вампира, в крови, возврата к прошлому нет. Смахнув с плеча чужую руку, Эшер подсечкой сбил с ног полицейского, подошедшего сбоку («Действительно, он не один…»), проскользнул меж еще двоих и бросился в гущу толпы. Вокруг началась толкотня, раздались возмущенные крики. Нырнув за газетный киоск, Эшер неторопливо двинулся прочь, подальше от тех, кто узнал его, укрылся за ближайшей грудой багажа и, быстро взрезав два подвернувшихся под руку саквояжа (в первом одежда оказалась женской), разжился серым твидовым пиджаком – тесноватым в плечах, зато цветом нисколько не походившим на собственный. Переложив письмо Исидро в карман брюк, он запихнул в саквояж свой пиджак, избавился и от шляпы… А преследователи уже осматривали поезда. Времени – почти час. Считаные минуты – и поезд уйдет. «Только бы погрузить багаж. Проснувшись в Берлине, под багажным навесом, Исидро поймет: случилось что-то непредвиденное…» Эшер направился к поезду, но обнаружил, что часть полицейских уже в вагонах, а остальные собрались на платформе. «Мне бы мундир носильщика…» Однако в полуденной толпе пассажиров было не протолкнуться, а до помещений носильщиков Эшера отделяла добрая половина вокзала. Не успеть… И тут он увидел знакомую фигуру – невысокую, крепко сложенную женщину во вдовьем трауре, целеустремленно шагающую по платформе с кульком мятных леденцов в руке. – Миссис Фласкет! – Батюшки, мистер Беркхэмптон! – вскричала миссис Фласкет, расплывшись в улыбке. – Вы тоже в Париж? Что там, скажите на милость, за суматоха? Эшер поспешно выгреб из брючного кармана билет на поезд, багажные квитанции и почти все франки с рублями, найденные в тайнике леди Итон. – Поезжайте в Берлин. – Прошу про… – Сейчас же, ни минуты не медля, на этом вот поезде, – кивок в сторону берлинского экспресса. – Прибыв в Берлин, наймите кеб и носильщика и доставьте вот этот багаж, – продолжал Эшер, вкладывая билет, квитанции и деньги в руки изумленной вдовы, – вот по этому адресу. За билетом и прочим последовала записка, оставленная Исидро накануне, рядом с конвертами. – Убедитесь, что все чемоданы до одного перевезены туда – пускай их просто оставят в передней, только грудой, один на другой, не сваливают, заприте двери, как можно скорее покиньте здание и никогда больше туда не возвращайтесь. Сделаете? Гонория Фласкет сдвинула густые брови: – Мистер Беркхэмптон, здесь же больше десяти тысяч франков… – Сделаете? – Разумеется, но… – Ступайте. Вас не должны со мной видеть. Чемоданы там – вон те, буйволовой кожи, окованные латунью. Всего их четыре, один очень тяжел. Доставьте их в Берлин. Легонько подтолкнув миссис Фласкет в сторону чемоданов, он тут же двинулся прочь. Стоит отдать вдове должное, она направилась к чемоданам, даже не оглянувшись. «Хвала Господу, сотворившему англичанок!» Эшер покосился на огромные двери, ведущие наружу, на Опландерштрассе. В Берлин он, оставив себе как раз достаточно денег, мог бы уехать и следующим поездом, но тут заметил, что полицейские в сопровождении двух железнодорожных служащих идут и к навесу для багажа. Вновь прозвучавший в ушах шепот Соломона Карлебаха: «Покончи с ним» – сменился треском и грохотом дальнобойных орудий, обстреливающих Мафекинг, ноздри обжег едкий горчичный запах желтого газа, преследовавшего его во сне… …а перед мысленным взором возник корешок переводного банковского векселя на пятьдесят тысяч франков, выписанного одной из вампиров, Петрониллой Эренберг, на имя Бенедикта Тайса. «Тевтонского исследователя крови и народных преданий». Развернувшись, Эшер принял нарочито беззаботный вид человека, старающегося никому не внушать подозрений, и двинулся назад, вдоль платформы. – Вот он! – немедля закричал кто-то невдалеке. Эшер, не слишком-то торопясь, пустился бежать, и вскоре его настигли. Берлинский экспресс дал гудок. – Проверьте, нет ли при нем багажа, – спохватился старший из полицейских в штатском. Что ж, другого выхода нет. Развернувшись к тому, кто догнал и схватил его, Эшер что было сил ударил полицейского в подбородок. Глава семнадцатая – Вы действительно здесь не соскучитесь? Прислонившийся могучим плечом к резному столбику веранды, князь Разумовский казался грубоватой мозаикой из множества – бородка, пуговицы, галуны рукавов – золотистых солнечных зайчиков на зеленом фоне мундира. «Что же такое, – задумалась Лидия, – заставляет русских аристократов облачаться в мундиры при всяком удобном случае, даже вне службы? Тоска по блестящим нарядам вместо благопристойного синего, серого и коричневого, отведенного беднягам-мужчинам неумолимой Цивилизацией Запада?» – Ни в коей мере, князь, благодарю вас, – ответила она, сложив руки поверх банковских книг, разложенных перед ней аккуратными стопками. – Развлечений вы мне оставляете более чем достаточно. – И вас действительно развлекает изучение этой сухой цифири? «Неужели он вправду считает, что даму могут забавлять интрижки с половиной офицеров Императорской гвардии? – подумалось Лидии. – Впрочем, его сестра, похоже, находит это забавным…» – О, разумеется! Это же головоломка, наподобие поисков яиц на Пасху или… – Взмахнув рукой, Лидия мазнула кружевами манжеты по непросохшим чернильным строкам собственных записей. – Или, скажем, анализа результатов серии последовательных фильтраций. Разобраться, что означают, что могут означать эти цифры… – Как жаль, – заметил князь, обогнув плетенный из лозы столик и склонившись к ее руке, – как жаль, что ваш супруг, скорее всего, ни за что не позволит вам поработать у нас, в Третьем отделении. В Санкт-Петербург с пугающей внезапностью явилась весна: морозы на дворе еще стояли изрядные, однако ветер с моря сделался ароматным, свежим, солнечный луч на лице казался сущим благословением Господа, рощи за резными перилами веранды словно окутались нежной зеленой дымкой. – Тогда я передам от вас матушке наилучшие пожелания, – продолжал князь. – Подозреваю, ей просто хотелось почитать «ун англез»[52] морали по поводу одухотворяющего воздействия жизни в русской деревне – хотя сама она подберезовика от березы не отличит… и извинюсь за вас перед ней, а сам вернусь обратно не более чем через неделю. И, разумеется, если поиск пасхальных яиц вам приестся, прошу, не стесняйтесь прогуляться до дома, телефонируйте Аннушке, или Ниночке, или Сашеньке, – то были несколько дам, знакомых Лидии по Кругу Астрального Света, – и попросите их свозить вас к Донону, на чашку чая. По крайней мере, Сашенька, – так звали жгучую брюнетку ошеломляющей красоты, баронессу и, следовало полагать, одну из пассий хозяина, – не станет вовлекать вас в беседы с умершими! – Против сеансов я вовсе не возражаю, – ответила Лидия, вспомнив, насколько настоящие беседы с умершими, по ее собственным впечатлениям, интереснее их эрзацев, устраиваемых загадочными особами с именами наподобие Онеида или Принцесса Беркут. – Напротив, визит к мадам Муремской оказался весьма познавательным, хотя на меня там изрядно обиделись за отказ снять очки и вопросы, зачем непременно гасить лампы – без веских к тому, на мой взгляд, причин. Попробовав ликвидировать чернильные разводы на странице при помощи уголка промокашки, Лидия тут же бросила эту затею. Оставалось только надеяться, что одна из горничных в главной усадьбе справится с пятнами на кружевном рукаве. – Вот религиозность – да. Религиозность их беспокоит куда сильнее. Нет, сама-то я вовсе не религиозна, – поспешила добавить она, скорее угадав, чем заметив, как Разумовский пожал плечами и склонил голову набок (ведь очки она, разумеется, спрятала под кипой документов о безналичных переводах из «Дойче Банка», едва увидев блеск княжеского мундира среди деревьев), и сообразив, что ее слова нашли отклик в его собственных мыслях. – Но их вера в Бога, по-моему, просто-таки ослепляет. Окрашивает все только в черное либо белое, автоматически делает всякого, кто претендует на святость, безупречно, абсолютно… непогрешимым… – Подобно нашему другу Распутину, – слегка помрачнев, подтвердил князь. – Такому отъявленному грешнику, что пробы некуда ставить. На вашу добродетель он перед отъездом из города не покушался? – Как ни странно, нет. То есть, – добавила Лидия, – само по себе это, конечно же, вполне нормально, именно так и ведет себя большинство джентльменов… но, сказать откровенно, в местном обществе подобные, наоборот, в меньшинстве! А прочие, большинство, искренне удивляются, увидев, что я ими не заинтересовалась… но с чего бы? Они мне едва знакомы! Разумовский расхохотался: – О мадам, в петербургском обществе это ровным счетом ничего не значит! – Я догадалась, – ответила Лидия. – Это-то, на мой взгляд, и странно. И заставляет задуматься: что же такое вытворяет отец Григорий, в сравнении с остальными слывущий великим грешником? Как ему только хватает сил? Но, по-моему, при мадам Вырубовой он ведет себя в высшей степени благопристойно. Князь, кашлянув, поставил сапог на сиденье второго кресла, склонился вперед, оперся о бедро предплечьем. – Вы вращаетесь в крайне узком кругу, мадам. Видите ли, всем им скучно, – чуть поразмыслив, продолжил он, однако в его голосе не чувствовалось раздражения, с которым мужчины так часто говорят то же самое о дамах из высшего общества. – Им скучно, они недовольны жизнью, и их вполне можно понять. Представьте: после Пасхи вы едете в Крым, летом – по загородным поместьям, август – охота в польских имениях, сентябрь – снова в Крыму либо в Монте-Карло, Ницце или Париже, и так до тех пор, пока не откроется новый сезон здесь, в Петербурге. И во всех этих местах вас окружают все те же лица, знакомые по Петербургу, по Парижу, по Вене, с ними вы танцуете вальсы, с ними ездите в оперу… Если вы девица, подобно, помоги им Господь, моим сестрам или моей несчастной жене, – тут Лидия с изумлением отметила, что о сей леди слышит впервые, – вам надлежит дожидаться своего часа, расти, пока для вас не настанет время соорудить куафюру, облачиться в вечернее платье и начать выезды в свет, чтобы за танцами или картами найти себе мужа, который быстро утратит к вам всякий интерес… – Понимаю, – негромко сказала Лидия. – Вся моя жизнь, в детстве, а после в школе… казалось, меня подхватила и несет вдаль разлившаяся река. Конечно, на самом деле течением меня ни разу в жизни не уносило, но, по-моему, очень похоже. У меня так часто возникало чувство, будто я борюсь с бурным потоком и не могу его одолеть. А люди, стоящие на берегу, вместо того чтобы помочь, толкают назад, в воду. Все, кроме Джейми. Разумовский стоял так близко, что его улыбку Лидия не только угадала, но и разглядела. – Все, кроме Джейми, – повторил он. – Но главное, – продолжала Лидия, – в том, что так быть не должно. Это и удручает. Не суеверие само по себе – полагаю, за сотни лет существования человечества Господь повидал столько самых причудливых суеверий, что Его давно ничем не удивить, – но бессмысленная трата сил телесных и умственных, которые куда лучше употребить на настоящую помощь бедным вместо… вместо попыток войти в сношения с умершими или подсчетов, сколько сверхразвитых цивилизаций, носителей высшего разума, зародилось и угасло на нашей планете, канув в темные бездны прошлого задолго до появления человечества! Узнав в ее описании догматы веры, бытующей среди поборников Астрального Света и в дюжинах прочих оккультных сообществ столицы, князь улыбнулся от уха до уха, но тут же вздохнул и покачал головой. – Видите ли, подобные верования не требуют образования, – пояснил он. – Доступного, Господь свидетель, весьма немногим девицам из моего сословия, при всех расходах родителей на швейцарские пансионы и Привилегированный институт для благородных девиц, что держит мадам Дюпаж на рю Сент-Оноре… И когда их, как вы выразились, подхватит, понесет вдаль бурный поток нарядов, танцев и воздыхателей, родители, подруги и всякий, с кем они рискнут завязать разговор, выстроившись шеренгой вдоль берега, примутся сталкивать их назад, в реку. Таким образом, те, у кого нет Джейми, способного вытянуть их, когда они… Сколько вам было, когда вы с ним познакомились? – Тринадцать, – ответила Лидия. – А в шестнадцать он помог мне подготовиться к экзаменам в Сомервиль[53], но начал подбирать для меня репетиторов и пособия с пятнадцати. Понимаете, стать доктором я хотела всю жизнь. – Тринадцать, – повторил Разумовский, и на его правильном, миловидном лице отразилась печаль. – Ну а этим юным леди уже по двадцать семь – двадцать восемь, образования у них нет, а потому нет и ни дисциплины мышления, ни научных знаний, необходимых для получения удовольствия от… как это вы выразились? Результатов анализа? Души их жаждут, но они сами не знают чего. А ведь у нас, в России, религия, вера совсем не такова, как в Англии… да и, пожалуй, в любом другом уголке мира. У нас, в России, феи и черти столь же реальны, как ангелы, а ангелы столь же реальны, как деревенский поп. Здесь, в России – из-за долгих ли зим, из-за скудости ли земли, – близость Мира Иного чувствуешь остро, как нигде более. Разве вы не чувствовали ее, сидя здесь, на веранде, в сумерках? Разве не чувствовали, что стоит только пройти с десяток шагов вот по этой тропинке, – князь кивком указал на посыпанную щебнем дорожку, ведущую в заросли, к березовой роще, к реке, – и навстречу вполне могут попасться банные духи, или девы-лебеди, или кобольд с охапкой волшебных палочек? В Россию цивилизация проникла не так уж давно, – мягко добавил он. – К добру ли, к худу, все это очень близко нам до сих пор… Ну вот! Похоже, я опаздываю! Увидев показавшегося на дорожке слугу в синей с бордовым ливрее – по походке и осанке Лидия узнала в нем Иова, дворецкого, задолго до того, как смогла разглядеть его удлиненное морщинистое лицо, – Разумовский снял ногу со стула, выпрямился и всплеснул руками: – Иду, иду! Видишь, уже бегом бегу… – Долг велит мне беречь ваше сиятельство от тяжелой материнской длани, – с улыбкой парировал Иов (подобно большинству старших княжеских слуг, французским он владел превосходно). – И самому не хотелось бы ощутить на себе ее тяжесть за то, что не напомнил вашему сиятельству о поезде. А убедить мадам Эшер нанести визит вдовствующей княгине, в Берзу, вам, я вижу, не удалось? Мадам, – добавил он, величественный старик с невероятной пышности седыми баками, изрядно напоминавшими новое обличье Джеймса, повернувшись к Лидии, – будьте уверены, сейчас я говорю от лица всех слуг дома: располагайте нами без колебаний. – Благодарю вас.