Кроме этих голосов, во мраке не слышалось ни звука, ни шороха, но Эшер словно кожей чувствовал: проснувшиеся «девы» приближаются к ним. – Да, Женя, это я, – ответила Лидия. Голос Жени, вновь перешедшей на русский, прозвучал неожиданно близко: – Не тронь, Алексей! Прекрати! Резкий шорох вроде хлопанья крылышек ночной бабочки – и воздух поблизости всколыхнулся, как будто кого-то оттолкнули прочь. – Почему? – прошелестел над самым ухом Эшера еще голос, мальчишечий. – Мы же избавим их от грехов, как Госпожа избавила от грехов нас, испив нашей крови. – Да, она так и сказала, – поддержал его еще один мальчишка, и тоже в ужасающей близости. – Так говорила святая Маргарита, Женя! Она мне явилась – во сне, и лицо ее было лицом Госпожи! Они же грешники, и спасти их души можем одни только мы… – Вранье это! – в отчаянии крикнула Женя, и Эшер, почувствовав прикосновение мертвенно-ледяного плеча к обнаженной руке, едва не выпрыгнул из собственной кожи. Вновь тихий, почти беззвучный шорох, движение… Одежда собравшихся вокруг резко пахла застарелым потом и карболовым мылом, однако тела их не пахли ничем. – Испив их крови, мы обречем себя на вечные муки! – Да нет же, Женя, ты все путаешь, – убежденно, истово возразил Алексей. – Все у тебя навыворот. Преисподняя ждет каждого. Каждого! Кровь обрекает на вечные муки, и кровь спасает от них… – Кровь спасает от них, – горячо подхватила прежде молчавшая девочка – судя по голосу, заметно младше других. Внезапно дверь за спиной Эшера с Лидией распахнулась, и в часовню хлынул свет лампы. Едва успев разглядеть совсем рядом, в каких-то двух футах, полукруг бледных лиц и мерцающие глаза вампиров, Эшер подхватил Лидию, бросился с ней за порог и едва не сбил с ног фон Брюльсбуттеля, остановившегося в дверях. Лидия вовремя подхватила оброненную фон Брюльсбуттелем лампу, а Эшер захлопнул дверь, с лязгом задвинул засов и повернул ключ в замке. Пораженный тем, что тоже успел мельком разглядеть в свете лампы за дверью, потомок знатного немецкого рода остолбенел, но тут же взял себя в руки. – Она идет сюда, – пролепетал он. – Помогите Лидии, – велел Эшер (подобное разделение труда казалось ему разумнее: доверять полковнику лампу, пожалуй, не стоило). – Ключ от въездных ворот у вас есть? – Да. Идемте… Потянувшись назад, как будто затем, чтоб взять Эшера за рукав, фон Брюльсбуттель повел обоих все тем же, запомнившимся Эшеру коридором к лестнице. – Эти создания в часовне… кто они? Кто такова она? Прежде я никогда не видел ее при свете солнца… Герр готт, когда мы шли через двор!.. – Эти создания – вампиры, – мрачно ответил Эшер, подсчитывая повороты и двери точно так же, как подсчитывал их, когда Тексель вел его вниз. – И она, разумеется, тоже. Уж кто-кто, а фон Брюльсбуттель – юнкер, сельский аристократ – должен был вырасти на этих легендах… – И в данный момент чертовски удачно, – задумчиво добавила Лидия, – пытается занять положение хозяйки Санкт-Петербурга. Кстати, сэр, я – миссис Эшер. Знаешь, Джейми, по-моему, еще ни одному из залетных «птенцов» не приходило в голову обзавестись разом десятью собственными «птенцами». И немедля превзойти числом оба местных гнезда, вместе взятые, даже если Голенищев с князем Даргомыжским не покинут город на лето… Услышав ее деловитые рассуждения, фон Брюльсбуттель в ужасе вытаращил глаза, замер на месте как вкопанный, и Эшер, свободной рукой ухватив полковника за плечо, поволок его за собой. – Видите ли, о Неупокоенных нам кое-что известно, – пояснил он. – Мы боремся с ними уже не первый год. Пожалуй, это звучало несколько удачнее, чем «Мы подружились с вампиром еще в 1907-м». – Ду Готт альмахтиг…[80] Широкая лестница вывела их к крытой дорожке, окружавшей двор по периметру. Серебряная решетка на арчатой двери оказалась распахнута настежь. Несмотря на тусклый свет лампы, Эшер сразу заметил, что под потеками крови лицо Лидии бледно как мел, да и фон Брюльсбуттель выглядит немногим лучше. – Как же я мог обмануться в ней? – прошептал германец. – Очень просто. Они ведь живут обманом, – пояснил Эшер, приглядываясь, не шевельнется ли кто в темноте, пусть даже разглядеть движение охотящегося вампира не в человеческих силах. – К тому же у всякой души две стороны, и они в этом не исключение, – добавила Лидия. – Вы с ней дружили в Берлине? – Дружил, – с негромким вздохом ответил фон Брюльсбуттель. – И думал… а знаете, она изрядно переменилась. Еще год назад она была совсем не такой. – Очевидно, это все сыворотка, – сказала Лидия и, шумно, с трудом переводя дух, прислонилась к косяку арчатой двери. – По крайней мере, так утверждал доктор Тайс. Та самая сыворотка, над которой они здесь работали, позволяющая ей переносить дневной свет. Для этого она и творила новых вампиров: им требовалась вампирская кровь. Думаю, сыворотка не слишком благотворно воздействует на разум… а во что превратила некоторых из «дев», на которых ее испытывали! Поэтому Тексель и не желает ее принимать, однако, чтобы продолжить охоту за нами после рассвета, нарушит зарок и примет. Все, я в порядке. «Ох, врет», – подумалось Эшеру, но то была ложь не из корысти – из храбрости. Луна скрылась за горизонтом. Над стенами, в небе – не черном, бархатно-синем, на два-три оттенка светлей василькового – мерцали россыпи звезд, едва различимых на фоне необычайно светлой северной ночи. Да, Лидия была права: рассвет их не спасет. – Бежим, – сказал Эшер, взяв ее за руку. Казалось, дворик (всего-то шестьдесят на сто футов), отделяющий арку от наружных ворот, тянется вдаль на целых полторы мили. Все трое сорвались с места… И тут с галереи над въездными воротами невесомо, огромной бесцветной птицей спорхнула Петронилла Эренберг. На миг она замерла, не сводя с них взгляда, поблескивая глазами, отразившими огонек лампы. – Зергиус, отойдите в сторону, – выдержав паузу, велела она и протянула к ним руку. – Чего ради? Шагнув вперед из-за спин Эшера с Лидией, Зергиус фон Брюльсбуттель встал между ними и Петрониллой. – Чтобы полюбоваться, как вы убьете этих людей? Петра… – Нет, вы не понимаете… Поморщившись, она вновь схватилась за плечо: видимо, боль возобновилась. Тело ее источало странный сернистый запах. В колеблющихся отсветах лампы Эшер сумел разглядеть, что красное пятнышко на ее шее, прежде совсем небольшое, увеличилось до размеров американского доллара. – Клянусь вам, я делаю это лишь изредка… – По-моему, Петра, – мягко перебил ее фон Брюльсбуттель, – я все понимаю. Ваше сердце тянется к свету дня. Вы не хуже меня помните, что значит любить. Оттого вам и захотелось вновь отворить дверь в мир живых, чтоб свободно ходить хоть на ту сторону, хоть на эту. Наслаждаться и любовью, и солнцем среди живых… и властью над миром ночи. Петронилла перевела взгляд на него, и Эшер заметил в ее мерцающих желтым огнем глазах нечто новое. Казалось, она смотрит в прошлое через ту самую дверь, о которой говорил фон Брюльсбуттель. Еще миг, и на глазах ее навернулись слезы раскаяния, тоски обо всем утраченном. – Неужели мне хочется слишком многого? – вскричала она. – Да, – с безмерной печалью в голосе отвечал фон Брюльсбуттель. – Да, любовь моя. Думаю, да. – Берегись! – воскликнула Лидия. Оглянувшись, Эшер едва успел разглядеть в парадных дверях обители Текселя, вскидывающего револьвер, однако в кого он целился, так и не понял. – Петра! – ахнул фон Брюльсбуттель и, бросившись к ней, оттолкнул ее с линии огня. В тот же миг ночную тьму расколол надвое грохот выстрела. Сдавленно вскрикнув, германец рухнул на грудь Петрониллы. – Зергиус! Петронилла без труда удержала полковника на ногах, но Эшер сразу же понял: рана смертельна. Схватив Лидию за руку, он вновь со всех ног бросился к воротам, но не успели они пробежать и трех шагов, как Тексель, преодолевший разделявшее их расстояние с жутким, потусторонним проворством вампира, преградил им путь. Тем временем Петронилла, слепая ко всему вокруг, прижав к груди тело Зергиуса фон Брюльсбуттеля, осела на выщербленную кирпичную мостовую. – Зергиус! – вновь простонала она, зажимая ладонями раны, оставленные в его теле серебряной пулей. Кровь залила ее бледные пальцы. Пробившая тело полковника навылет пуля угодила Петронилле в плечо, и из ее раны тоже обильно струилась кровь, но поначалу она этого словно бы не заметила. «Будь на месте полковника Лидия, – подумалось Эшеру, – пожалуй, я тоже не заметил бы собственных ран…» Фон Брюльсбуттель из последних сил поднял руку, и Петра прижала его ладонь к груди. – Прости, любовь моя, – прошептал он. – Зергиус! – в третий раз вскричала Петронилла. Содрогнувшись с головы до ног, она выпустила тело возлюбленного, немедля соскользнувшее на мостовую, зажала ладонью рану в плече, всхлипнула раз, другой… …и разразилась пронзительным воплем. Еще миг – и двор захлестнула волна вони горелого мяса. Подхватив Лидию под руку, Эшер потянул ее прочь от вампирши с полковником, а Тексель замер на месте, в изумлении вытаращив глаза. Темная язва на шее Петрониллы, и алый волдырь на ладони, и нанесенная серебряной пулей рана в плече расцвели огненными цветками, как будто весь солнечный свет, неделями, месяцами копившийся в ее теле, в один миг устремился обратно, на волю. Вновь закричав, Петронилла попыталась подняться, сбить пламя ладонями, и на сей раз Тексель, ошеломленный, отпрянул назад. «Вот и еще один нюанс бытия вампиров из тех, которыми он не удосужился поинтересоваться, увлекшись погоней за их силами», – мелькнуло в голове Эшера. Вот какова их гибель… Огонь охватил юбки вампирши – должно быть, под платьем загорелись и ноги, – и Петронилла, упав, поползла, покатилась по кирпичам мостовой. Маслянистый дым, чудовищная вонь горящей плоти… Вот пламя добралось и до сухожилий, но, даже не в силах больше ползти, Петронилла осталась в сознании, и ее вопли переросли в жуткий, нечеловеческий рев, леденящий кровь в венах. «Быть может, концепция Адского Пекла пришла в голову кому-то из древних при виде сгорающего вампира? Как бы там ни было, надеюсь, те, кого она убила за все эти годы, видят ее сейчас». Когда вампирша наконец смолкла, Эшер поднял голову и встретился взглядом с Текселем, замершим напротив, по ту сторону груды дотлевающих углей.