Окаменев лицом, германец ткнул стволом револьвера за спину, в сторону монастырских дверей. – Внутрь, – велел он. – Герр готт, а ведь я принял всего одну дозу этой пакости… – Да, – негромко, спокойно поддержали его из темноты дверного проема, – прошу вас, Джеймс, госпожа, пожалуйте внутрь. А вот вам, Гуго, на мой взгляд, лучше остаться снаружи и подождать рассвета… бросьте оружие. Бросьте. Гуго Тексель, дрожа всем телом, направил ствол револьвера Лидии в лоб, однако в следующий же миг револьвер с лязгом упал на кирпичную мостовую, как будто пальцы Текселя разжались сами собой. Эшер немедля наклонился и подобрал оружие. Во тьме за аркой дверей смутно виднелось знакомое бледное лицо, бесцветные волосы, ледяная белизна кожи в прорехах полуистлевших черных одежд… Исидро! – Так, значит, об этой особенности вампиров она вам не сообщила? Голос Исидро прозвучал так тихо, что Эшер, вместе с Лидией вошедший в двери и остановившийся рядом, едва расслышал его, но Тексель отчаянно завопил: – Тейфельшванц![81] – Полагаю, в том, что этот старый еврей из Кельна имел над ней полную власть, мог призывать ее к себе, мог прогонять… а мог и заставить стоять, не двигаясь с места, когда того пожелает, она не призналась тоже. Лицо Текселя исказила неописуемая гримаса наподобие гротескной античной маски трагедии. Взмахнув широко разведенными в стороны руками, он сделал было шаг к дверям, но тут же рухнул на колени – совсем как студент по имени Иппо в особняке леди Итон по приказу хозяина. – Дьявол! Когда взойдет солнце, ты тоже, тоже сгоришь! Исидро молча, не сводя глаз с коленопреклоненного Текселя посреди двора, скрестил на груди руки – и Эшер вспомнил, что у самого Исидро, дабы вовремя укрыться в темноте подземелий, после рассвета найдется в запасе еще как минимум минут пять. Новоиспеченные «птенцы» так беззащитны… – Я тоже принял сыворотку! Мне солнце не повредит!.. Исидро не ответил ни словом. – Блефует, – негромко заметила Лидия. – Не знаю, надолго ли хватит единственной дозы… – Тогда позаботьтесь записать результат наблюдений, госпожа. И вот о чем осмелюсь просить еще: что бы ни решили вы предпринять с наступлением утра, уничтожьте сыворотку, изготовленную доктором Тайсом. Всю, до последней капли. А бумаги сожгите. Возможно, вам весьма любопытно ознакомиться с его достижениями, однако я крайне не доверяю воле судьбы. Огонь – он гораздо, гораздо надежнее. – Бога ради, послушайте! Едем со мной, в Германию! В пронзительном вопле Текселя прорезались нотки страха – панического ужаса в предчувствии неизбежного. – Кайзер нас примет с распростертыми объятиями! Все, чего ни попросим… все блага мира, который вскоре станет германским… – Вы полагаете, я делаю все это исключительно ради власти? – по-прежнему ровно, бесстрастно, разве что самую малость повысив голос, откликнулся Исидро. Казалось, он действительно ожидает ответа, а еще крайне изумлен наивностью собственного «птенца». – Неупокоенные живут во мраке сотнями лет, однако дружба меж ними завязывается крайне редко, а вы погубили одну из моих близких подруг. Надеюсь, при встрече вы принесете ей самые искренние извинения. Переменившийся ветер принес с Финского залива аромат моря. Чайки в светлеющем небе подняли невообразимый гвалт. – Я же твой! Твой! – завизжал Тексель. – Мы же сроднились душой и разумом! Сгорю – ты тоже сполна испытаешь все мои муки! Правду он говорил или нет, этого Эшер так и не узнал. Едва тело Текселя занялось, вспыхнуло ослепительным факелом, он замер, не сводя глаз с визжащего существа, бьющегося на мостовой, посреди двора, и начисто позабыв об Исидро… а когда, вспомнив о нем, оглянулся, Исидро и след простыл. Глава двадцать девятая В лаборатории доктора Тайса нашелся запас ампул с водным раствором азотнокислого серебра. Сделав инъекции девятерым «птенцам», обнаруженным спящими в подземельях, Эшер по одному выволок их из мрака. Все до единого, так и не проснувшись, загорелись уже за порогом двери в переднюю, залитую ярким светом первых лучей зари. Насчет их уязвимости Исидро оказался полностью прав. – Несправедливо как-то, – заметила Лидия. – Они ведь никому не сделали зла. – Пока не сделали, – согласился Эшер, – но кто поручится за будущее? Похоже, в ушах Лидии тоже вновь зазвучал шепот во мраке погребальной часовни, и больше она не возразила ни словом – даже предложила помочь с перетаскиванием их наверх, но Эшер отказался. Да, сам он тоже изрядно устал, однако ему весьма не понравилась бледность губ жены и поспешность, с которой она опустилась на лестничные ступени. – Здесь только девять, – сказала Лидия, когда он вынес наружу последнего. – А там, под землей, было десять. – Да, помню. – Не хватает Жени. Той самой девочки, что отгоняла от нас остальных. Это она, сбежав отсюда, явилась в izba Разумовского вечером пятницы… и невольно вывела на мой след тех, других. – Ее нужно найти, – с усталым вздохом ответил Эшер. – Но прежде давай разберемся с лабораторией. Вскоре сюда прибудет полиция… – Нет, это вряд ли, – заверила его Лидия. – Петронилла платила кому-то из высших полицейских чинов за покровительство. Однако ты прав: к чему лишний раз испытывать судьбу? К этому времени снаружи совсем рассвело, и Эшер, быстро разбив и сломав все, что мог, свалил обломки лабораторного оборудования в сливные раковины. Тем временем Лидия опорожнила туда же все склянки, какие смогла отыскать, – с кровью, с сывороткой, с фильтратами, а затем, обыскав лабораторию и небольшой кабинет доктора за стеной, свалила все найденные бумаги еще в одну раковину и подожгла. – С пожарной командой я предпочел бы не сталкиваться, – заметил Эшер. Спрашивать отчего, Лидия не стала. Судя по ее молчанию, причину она понимала сама. Вооружившись лампами, оба принялись обыскивать подземелья и около полудня отыскали Исидро. Дон Симон Исидро укрылся в самом сердце катакомб, где в невысоких нишах вдоль стен до сих пор покоились кости давно усопших монахов, а с полок-костниц под потолком скалились черепа. Сквозь прореху в его черной рясе Эшер сумел разглядеть пулевую рану в плече – почерневшую, обгорелую по краям, сочащуюся кровью, однако тело Исидро, в отличие от мадам Эренберг, не подвергавшегося периодическому воздействию дневного света, не накопило пагубной энергии солнца, а посему полученный им урон этим и ограничился. Рядом с ним Эшер нашел золотой перочинный нож с монограммой «ИИ», заляпанный свернувшейся кровью, и серебряную пулю, извлеченную с его помощью из раны, прежде чем Исидро сморил сон. Во сне его обмякшее, разгладившееся лицо оставалось столь же загадочным, как и во время бодрствования. Золотой перстень с печатью он снял и положил на камень, возле головы, как будто предвидел их появление. «Да, вот мы и здесь», – подумал Эшер. В кармане его лежали два шприца, заправленных водным раствором азотнокислого серебра, а в руке он держал молоток и два заостренных колышка из боярышника, нашедшиеся в нижнем ящике рабочего стола Тайса. «Вот этот час и настал… а что он однажды настанет, и мы, и Исидро понимали с самого начала». С этими мыслями он искоса взглянул на Лидию. Лицо жены побледнело от усталости, а все ее чувства надежно скрывали линзы очков, поблескивавшие в свете лампы, точно глаза насекомого. Однако Исидро спас ее от гибели. А вместе с ней – об этом Лидия уже рассказала – и дитя в ее утробе. «Дитя Лидии. Мое дитя». Как ни старался он, как ни гнал прочь надежду, безумную радость, овладевшую им и в прошлый, и в позапрошлый раз, из этого ничего не вышло. Очевидно, надежда – неотъемлемое свойство живых… а у Мертвых воистину есть для живых немало драгоценных даров. «Вот только, проснувшись, он снова примется убивать». Эшер оглядел безмятежное лицо спящего, прямые белесые ресницы, жуткие восковые шрамы, не замечаемые никем, когда вампир, бодрствуя, отводил людям глаза… Да, чтобы ускорить исцеление раны, чтобы вновь обрести ментальную силу, дающую власть над умами живых, чтобы обольщать их, вторгаясь в их сновидения, ему придется искать новую жертву. Что нужно сделать, Эшер знал точно, будто дал клятву старику-профессору из Праги, однако – почувствовав себя крайне глупо еще до того, как эти слова сорвались с языка, – спросил: – Как поступим? Лидия отвернулась. – Маргарет Поттон он не убивал, – негромко сказала она, как будто это хоть что-нибудь значило на фоне множества прочих убийств. – Знаю. Лидия, словно собираясь что-то сказать, повернулась к нему. – Только он просил не рассказывать об этом тебе, – добавил Эшер. Спрашивать отчего, Лидия не стала, однако в ее карих глазах заблестели слезы. – Пойми, Лидия, он таков, каков есть, и другим стать не может. И лучше нас с тобой, лучше всех понимает, что эта дверь для него закрыта. – Знаю, – в свою очередь, сказала Лидия. – Однако, по-моему, из всех прочих вампиров, да и из всех живых, он единственный понял… или мог бы понять, что Петронилла Эренберг пошла на все это из-за любви к живому. Что ею двигала вовсе не верность кайзеру, не мечты о неограниченном запасе германских социалистов, связанных по рукам и ногам, или чем там еще кайзер мог бы ее наградить… Симон единственный понял, что помешать ей можно, лишь разорвав нить, связующую ее с мечтой. Развеяв надежду на жизнь с любимым. Зябко поежившись (холод в катакомбах царил жуткий), она снова взглянула в лицо Исидро. Эшер задумался. Слышит ли их вампир, погруженный в сон, по его же словам, совсем не похожий на сон живых? «И на что, интересно знать, надеется ОН?» – «Уж лучше пусть мертвые умрут окончательно, а жизнь оставят живым». Так он сказал, – помолчав, продолжила Лидия. – Знаешь, это ведь он вызвал сюда фон Брюльсбуттеля, поручив отправить ему телеграмму какой-то несчастной нищенке… – Поручив… точно так же, как приглашал меня отправиться с ним в Петербург. «“Они – обольстители, Джейми… Все убийства, совершенные им отныне, падут на твою голову…” Да, крови на мне действительно целое озеро!» Холод подземелья пробирал до костей, сковывал душу и сердце. – Решай сам, – прошептала Лидия. – Я подожду наверху. – А ты не…