И твоя чистая скорбь научит и меня скорбеть. Эврипид. Троянские женщины – Думаю, нам пора брать Альберта Эллиса, – заявил сержант Гроссмит. – На каком основании? – поинтересовался Робинсон. – Был осведомлен о попытке покушения на констебля Харриса. – У нас на него ничего нет. Только на Оптовика Луиса и еще на двоих. На Бешеного Дылду и Циклона Фрэдди. – Ну вот, трое из четверых – это не так уж и плохо, – прокомментировал Гроссмит. – Слушайте, нужно их брать. Такой мусор захламляет мою чистую улицу. – А что тогда будем делать с Бранниз? – поинтересовался Томми Харрис. – А с ними что не так? – буркнул Гроссмит. – Они выйдут на Ройз, потому что те убили Реффо. Джек Черный Блейк будет недоволен. Возможно, он послал Реффо что-то для них разнюхать. Он и в самом деле ненавидит Ройз. – И что же? – Почему бы нам не пойти и не поговорить с Бранниз? Для всех было очевидно, что предложение хорошее. Гроссмит кивнул: – Хорошо. Я пойду и побеседую с Джеком. В это время дня его всегда можно найти в «Брансвикской броне». – Он поднялся, заполнив собой всю комнату. – Хорошая идея, Терри, – отозвался Робинсон. А констеблю я задам задание выписать все, что возможно расшифровать на этих фотографиях. А я хочу написать письмецо мисс Фрайни Фишер, которая у нас заботится о «Цирке Фаррела и шоу диких зверей». Она должна знать об этом «Выходе». Цирк расположился на ночь. Поставили палатки, главный механик укрепил на основных столбах фонари и канаты. После больших трудов брезентовые стороны и вершина были зашнурованы, и все вместе напоминало большой, призрачно-серый блин. Раджа любезно отошла, и все сооружение выросло, как гриб. Крючья прикрепили к грузовикам, а арену выложили по кругу деревянными балками. Усталая компания пообедала бараньим рагу и разошлась по разным местам для отдыха. Звери издавали сонные звуки. Только львы рычали и жаловались на беспокоящие их раскаты грома, а может, и на раздражающих их бродивших неподалеку овечек. Фрайни была выделена раскладушка. Она развернула одеяло и забралась под него. Ее диафрагма упиралась в дорожный пояс, а она, принимая во внимание, что в цирке могло случиться все что угодно, не хотела оказаться блуждающей снаружи без пояса. Казалось, никто не обращал на нее внимания. Никому не было до нее дела. Двенадцать женщин потушили сигареты, потянулись, убрали зашитое белье и натерли мазью ссадины и синяки. Дульчи погасила свет. Фрайни не спалось. Она смотрела в брезентовый потолок палатки и казалась себе такой же одинокой, как в первый день в своей элитной школе-интернате. Она там никого не знала, у нее не было друзей, она не чувствовала себя частью этой системы. Здесь у нее было несколько союзников, но дружелюбны с ней были только мистер Бертон, Бруно и Дульчи. Она удивилась, поняв, что плачет. – Не расстраивайся, Ферн, – прошептала Дульчи с соседней кровати. – Завтра ты это сделаешь. – Что сделаю? – всхлипывая, спросила Ферн. – Будешь стоять на лошади. – Да, – ответила Фрайни. – Завтра я это сделаю. – Никогда она так остро не ощущала себя пришельцем с другой планеты. Пробормотав извинения, она поднялась и вышла в темноту. Больше она не могла оставаться в палатке. Фрайни что-то искала, хотя сама не понимала, что именно. Десять минут спустя Фрайни стояла у освещенного фургона, наблюдая, как разоблачается клоун Джо Джо. Темнота была жаркой и тяжелой от запахов машинного масла, лошадей, жженого сахара от изготовлявших леденцы автоматов, выжженной солнцем травы. Горячий ветер ласкал ее лицо и развевал полы ее ночного халатика. Фрайни не понимала, почему она застряла на одном месте, почему не могла сдвинуться с него, даже если б захотела. А ей и не хотелось уходить. Взлохмаченная копна пепельного цвета волос, рассыпавшихся водопадом, как только клоун снял свою нелепую шапку, оказалась настоящей. Аккуратными, привычными движениями он снял рубашку, брюки и начал расстегивать накладку, которую носил вокруг талии. Сняв ее, он предстал стройным и мускулистым. Его большие руки огрубели от натягивания канатов. Он сел, чтобы снять ботинки, и провел оценивающей рукой вдоль тела, от плеча до лодыжки, как будто успокаивал его и в чем-то убеждал. Так поглаживают разнервничавшееся животное. Фрайни слышала, как он вздохнул, но из-за нарисованной на лице маски не могла прочитать его выражение. Линии его тела были элегантны, как у огромного кота. Может, он и в темноте видит, как кот? Он поднялся на ноги, нагой и прекрасный, и пошел к двери фургона, оглядываясь и пытаясь что-то рассмотреть в ночи. Фрайни все еще была прикована к месту, как будто вросла в землю. Она подумала, что положение ее, мягко говоря, двусмысленно и что на ней всего лишь легкий халатик. Клоун посмотрел вниз, она посмотрела вверх, и зеленые глаза встретились с темно-серыми. – Ферн, – мягко проговорил он, как будто пробовал ее имя на вкус. – Маттиас, – сказала она, признавшись. – Ты за мной наблюдала? – В вопросе проскользнула особая интонация, но она просто ответила: – Да. – Почему? – Возможно, я любопытна. – Как и я. Давай зайдем. Он не сделал ни одного движения, чтобы прикрыть свое тело. Поднимаясь за ним по ступенькам, Фрайни подумала, что это тело, на которое приятно смотреть, и стыдиться тут нечего. Была ли эта нагота приглашением или угрозой, Фрайни пока не понимала. Она перешагнула через последнюю ступеньку и закрыла за собой дверь фургона. Он затянул занавески. Маленькая комнатка ярко освещалась керосиновой лампой и была заставлена вещами. Там были плакаты, чемодан, кровать, застеленная лоскутным одеялом ручной работы. На подоконнике стоял отличительный знак: лицо клоуна, нарисованное на скорлупе яйца – доказательство права Джо Джо носить свою маску. – Садись, – вежливо предложил он. – Боюсь здесь только кровать. Хочешь немного вина? Фрайни кивнула, ослепленная его близостью и ярким светом. Он открыл бутылку вина и отвернул лампу, заметив, что Фрайни моргает. – Какое-то время ты бродила в темноте, – заметил он голосом низким и отстраненным. – Пожалуйста, Ферн, выпей со мной и скажи, что же именно вызывает твое любопытство. – Мне все любопытно, – сказала Фрайни, ни капли не покривив душой и сделав большой глоток из бутылки. Портвейн был сладок и богат ароматами. – А я сам по себе тебя интересую? – Да. Фрайни сделала еще глоток вина. Краска все еще на его лице: две желтые звезды над глазами, белый рот вокруг его собственного красного рта. И все те же серые глаза, которые смотрят на нее и ничего не упускают. Он присел на кровать рядом с ней. Его нагой бок коснулся ее бедра через легкий халатик. – Возможно, я нахожу, что ты… привлекателен, – добавила она. – Иначе зачем бы я стала бродить в ночи? – Действительно, зачем же еще? – ответил он. – Но ты не из тех детей, что родились в цирке, Ферн? В противном случае ты бы знала… – Знала что? Его близость действовала на Фрайни. Она чувствовала, как его кожа излучает жар, замечала, как напряглись его мышцы, как это напряжение от бедра пошло в пах. Сомнений в том, что клоун рад ее видеть, не было. Однако голос его при этом оставался на удивление спокойным. – Никто не спит с клоунами, – сказал он, передавая ей бутылку. – Это приносит несчастье. Мы неудачники. Мы само собой должны быть грустными. – Почему? – Фрайни положила руку ему на плечо и почувствовала, как клоун затаил дыхание. – Клоун – это средоточие грусти. Поэтому люди и смеются над нами. А как сможем мы быть грустными, если у нас появятся возлюбленные? – задал он резонный вопрос. – Ох! Фрайни погладила его по спине. Твердые мышцы свидетельствовали об исключительной силе их обладателя. – Итак, ты считаешь, что я не имею отношения к цирку? – спросила она, пробежав легкими пальцами от его шеи к грудной клетке и обнаружив напрягшиеся соски. – Нет, не имеешь. Ты хорошая наездница, но ты не отсюда. Почему… Ах… Почему ты здесь? – Знаешь, я не смогу сосредоточиться… – замурлыкала Фрайни. – Да и ты тоже, пока мы с этим не покончим. Давай ты будешь получать поцелуи за ответы. Первый вопрос: кто тебе больше нравится – Фаррел или Джонс? – Фаррел. Джонс негодяй, – сказал клоун, и Фрайни поцеловала разрисованный рот. Грим с его губ перешел на ее, и они окрасились в такой же цвет. – Хорошо, вопрос второй. Ты поможешь мне выяснить, что происходит? – Да, – сказал он, и один красный рот слился с другим красным ртом в долгом поцелуе. – Третий, и последний… – Она дышала ему в самое ухо. И молчала. – Какой? – спросил он, все еще не дотрагиваясь до нее, глядя на ее улыбку, на ее откинутые назад черные волосы, на ее открытое лицо. – Ты хочешь меня? Маска клоуна приближалась, а он тем временем, не отрываясь, смотрел в ее глаза. И тогда он дотронулся до нее впервые за эту ночь.