Фрайни бросила свою жестяную тарелку в воду с грязной посудой и взяла у Маттиаса блюдо. – Что опять с Тобби? – Он опять не в себе, – грустно ответил Маттиас. – Бедняжка Тобби. Помешательство от веселья, можно сказать. Ничего не видит и не слышит. Заходи, – пригласил он, когда они подошли к фургону. – Расскажи мне, что стряслось, Ферн. А я пока буду его кормить. Тобби сидел там, где его посадили, на удобном кресле в своем фургоне. Глаза его были открыты. Казалось, что он дышит. Но это был единственный признак жизни. – Откуда ты знаешь, что что-то стряслось? – спросила Фрайни, разрезая твердые кусочки ирландского жаркого. Уродливое лицо с прекрасными серыми глазами повернулось к ней. – Видели, как ты расправлялась с Джонсом за клетками с львами. Потом к тебе приставала мисс Янгер. Ты уложила на месте разнорабочего, который сказал тебе какую-то гадость. Затем тебя нашла Дульчи, которая отвела тебя к Маме Розе. После этого ты исчезла в балагане, возможно с цыганом по имени Ли, или с силачом Саймоном. Потом ты повела Мисси попрактиковаться, отвела ее обратно в стойло, почистила ее, а после этого заснула у Бруно. Открой рот, Тобиас. У нас о-бед. – Ты все это знаешь? – спросила изумленная Фрайни. – Нет. Но хочу знать про тебя все. Я беспокоюсь, Ферн. Что-то затевается. – Конечно, затевается, – сказала Фрайни. Она хотела что-то добавить, но Тобби открыл в этот момент рот, и его застывшие глаза ее испугали. – Я расскажу тебе потом, – проговорила она с трудом. – Ты закончишь его кормить, и мы сможем пойти в твой фургон. – Не уходи, – сказал он тихо. – Тобби никому не скажет. Правда, Тобиас? Глотай, ну вот. Хороший парень. Все кошерное. Баранина с луком и картошка. Ешь, Тобби. Он кормил Тобби с ложечки, пока вся порция не закончилась. Маттиас быстро проглотил свой обед и отвернул Тобби лицом к стене. – А теперь, – сказал он, – если ты мне доверяешь – рассказывай. Фрайни тихим голосом начала рассказывать ему про убийство мистера Кристофера, про неприятности в дороге, которые могли быть подстроены из-за одной главной цели и имели прямое отношение к троим разнорабочим; про то, что половина цирка принадлежит компании «Сладкие сны», про имена служащих компании, про странные намеки в письме Джека Робинсона. – Выход, – задумался клоун. – Кажется, я слышал это слово раньше. Опять-таки, это такое слово, которое часто видишь. В театре, например, на каждой стене. Но смерть – это тоже выход. Может это иметь отношение к похоронным бюро? Скажи мне свое настоящее имя, – попросил он. Фрайни наклонилась к нему, обхватила рукой его голову, захватив ладонью лохматые серебряно-коричневые волосы, и прошептала свое имя ему в самое ухо. – Имя, которое щекочется, – заметил Маттиас. – Ясно, что те трое – исполнители, а Джонс ими командует. Он хочет погубить цирк Фаррела из-за каких-то преступных махинаций. А почему бы нам… просто… не потерять их? Твой Самсон может их узлом завязать и оставить где-нибудь в кустах. Нет? – Нет, – сказала Фрайни. Когда дело заходило об убийстве как практическом способе решения проблемы, она проявляла твердость в отстаивании этических норм. – По крайней мере, мы можем об этом кому-нибудь рассказать, – сказал Маттиас. – Этот Джонс что-то в отношении тебя замыслил, Ферн. Мне не нравится, как он на тебя смотрит. – Мне тоже это не по нраву. Мне есть кому помочь, и другие на подходе, я полагаю. – Она посмотрела в серые глаза. – И еще есть время. – Время для чего? – Чтобы все развивалось, – сказала Фрайни. Губы клоуна сложились в улыбку. Он нежно поцеловал ее в плечо, видневшееся в вырезе лодочкой зеленого, как лайм, наряда. Звонок возвестил о начале представления. Фрайни в сопровождении клоунов вошла в женскую палатку, где Дульчи выдала ей алый костюм, головной убор с перьями и уже побывавшее в починке трико. Джо Джо, который нес две скрипки, смычок, тяжелую сумку, где что-то позвякивало, привел своего брата в помещение за ареной и поставил его, прислонив к стене. – Первое отделение. Выходят Томпсон с собачкой, чтобы разогреть толпу, – комментировал Маттиас. – Ты можешь посмотреть отсюда, Ферн. Арена цирка залита ярким светом. Томпсон в мешковатых штанах и больших, не по размеру, туфлях уговаривает свою собачку прыгнуть через обруч. Собачка не прыгает. Томпсон опускает обруч ниже. Песик отказывается. Он кладет обруч на землю. Собака не реагирует. В конце концов он поднимает обруч и пытается перепрыгнуть через него сам. Застревает. Собака начинает танцевать на задних лапах. Создается впечатление, что ее это забавляет. Томпсон, согнувшийся пополам, застрявший в обруче, который опоясал его колени и локти, лягушачьими прыжками удаляется с ринга. Аудитория смеется и аплодирует. – Лошади свободы, – говорит Джо. – Стой спокойно, Тобби. – Джо наносит белую краску на неподвижное лицо брата. На ринг выбегают десять лошадей, все абсолютно белые. Фрайни стоит достаточно близко, чтобы заметить белую замазку, скрывающую соответствующие замыслу носок или ухо. В ответ на движение кнута Фаррела, они идут шагом, пускаются галопом или бегут. Потом они останавливаются и кланяются. Мальчик пробегает вдоль строя и прикрепляет кусок материи с номером каждой на спину. Из всех лошадей Фаррел выбирает одну и завязывает ей глаза черной банданой. Он поворачивает лошадь три раза на сто восемьдесят градусов, а потом отпускает. – Леди и джентльмены! Эти лошади так хорошо выдрессированы, что третий номер найдет свое место вслепую. Он снова пустил лошадей галопом. Кобыла с завязанными глазами прислушалась, навострив уши, поколебалась секунд десять, а затем встроилась точно в место между вторым и четвертым номерами, бегущими галопом по арене. Толпа зааплодировала, и лошади удалились. – Каталонцы, – проговорил Джо Джо. – Третий номер, и они того стоят. Фрайни не отрывалась от смотрового окошечка. На арену, кувыркаясь, выбежали девять мужчин и мальчик. Они катились кубарем и подпрыгивали, подбадривая друг друга криками, которые, по всей очевидности, были на каталонском. Один мужчина встал на плечи другому, который на свои плечи поставил третьего. Группа спокойно прошла через всю арену, потом распалась, и все трое благополучно скатились в опилки. Двое мальчиков внесли цирковые шесты. Каталонцы разыграли с ними сцену сражения. Голоса их звучали резко и насмешливо. Затем четверо выстроились в ряд, сцепили руки, трое других запрыгнули к ним на плечи и, побалансировав, застыли. Вся структура немного покачалась, а потом остановилась. Двое мужчин забрались наверх – от плеча к ступне и опять на плечо – и сцепили руки, вытянув шесты. Структура снова обрела устойчивость. Фрайни задумалась о том, какой же вес должен сейчас выдерживать человек, который стоит внизу. Она не могла представить, что же еще здесь может произойти. К этой пирамиде из мужчин с криком побежал мальчик. Ни одна рука к нему не протянулась. Он заскочил на трехэтажное строение из человеческих тел и попал ногами на плечи двух верхних мужчин. Медленно он встал во весь рост. На какой-то миг он, протянув руки в стороны, застыл без движения. Казалось, что это бронзовая статуя ребенка-героя из какой-то греческой легенды. От огней рампы над его черной головой с гладко зачесанными волосами высветился нимб. Аплодисменты сотрясли цирк. – Проволока под куполом, – сказал клоун Джо Джо. – Подержи-ка мне это зеркало, Ферн. – Фрайни подняла зеркало над плечом, но глаза ее были прикованы к окошку, выходящему на арену. – Одну минуточку, – сказал клоун и поцеловал ее в ухо. – Последний шанс, пока я не нарисовал рот, – добавил он с надеждой. Фрайни не двигалась. Проволока была протянута в двенадцати футах от земли. По ней, скользя, шел мужчина. Он дошел до середины. Там он зевнул, потянулся и сел. Затем лег и закрыл глаза. Так как было неудобно, он перевернулся на живот, прокрутился на нем и опять улегся на спину. Отказавшись от попыток устроиться поудобнее, он сел на канате. Разнорабочий с длинным шестом подал ему стул. Он взял стул, установил его на канате, сел на него и помахал сигарой, которую сам раскурил. Потом он отклонился назад, пуская в воздух кольца дыма. Стул держался на самом кончике. Публика затаила дыхание. Стул пошатнулся и упал. Именно в тот момент, когда показалось, что разбитая спина неизбежна, артист вывернулся, зацепился ногами и встал на канате, с дымящейся сигарой в зубах и с пойманным стулом в руке. Публика вздохнула с облегчением. Что-то с ними не так, подумала Фрайни. Влажные губы, глаза горят. Они облизывают губы… – Они хотели, чтобы он упал, – голос Джо Джо прозвучал рядом с ее ухом. – Этого всегда хотят. Это – толпа. Поэтому-то он и устраивает трюк с падением. Удержать их в напряжении. А теперь Тобби. Ты готов? Быстрым движением он поправил костюм Тобби, достал скрипку и смычок и передал их Тобби. – Готов? – спросил Маттиас. – Наш выход, брат. Дадим им возможность подготовить львов к выходу. Казалось, в глазах Тобби появилось осознание собственной значимости, словно его влили в Тобби из кувшина. Он сделал глотательное движение и сказал: – Да, Мэтт. – Ни пуха ни пера! – сказала Фрайни, и братья Шекспиры вышли на арену на волне затихающих аплодисментов в адрес канатоходца. Заинтересовавшаяся Дульчи заглянула в смотровое окно через плечо Фрайни. – Джо Джо и Тобби! – объявил ведущий и щелкнул кнутом. Джо Джо показал, будто ему больно. Тобби выразил свое несогласие с поведением ведущего. Он подошел к нему и жестом указал на кнут. Ведущий щелкнул им еще раз. Тобби засучил рукав на своей худой руке и погрозил ведущему кулаком. Фаррел пригрозил ему кнутом, и он вернулся на середину арены, достал скрипку и положил ее на плечо. Джо Джо проявил интерес. Он попытался забрать скрипку у Тобби, но Тобби его ударил. Он упал. Когда Джо Джо поднялся, Тобби нокаутировал его во второй раз. Джо Джо сел на полу и заплакал. Но ему в голову пришла новая идея. Он порылся в потрепанной сумке и извлек свою собственную скрипочку. Тобби провел смычком по инструменту, и длинная нота прозвучала сладким звуком. Джо Джо скопировал его движение, но без смычка. Потом он опять порылся в сумке. Извлекая один предмет за другим, он пытался поиграть на скрипочке крикетной битой, растянутым чулком, карандашом, губкой и пилой. Тобби заиграл арию Баха так проникновенно, что Фрайни задумалась о том, почему он клоун, а не концертный исполнитель. Звук пилы нарушил сладостную игру. Джо Джо уяснил для себя, что играть на скрипке, распиленной пополам, невозможно. Он сел на пол и завыл, держа в каждой руке по половинке скрипки в позе, которая символизировала трагедию. Аудитория визжала от хохота. Брат не обращал на него внимания и продолжал играть. Из его скрипки лилась очаровательная музыка. Через некоторое время Джо Джо сложил вместе две половинки своего инструмента и стал пальцами пощипывать струны. Музыка звучала невероятно сладостно. Очарованного музыкой рыдающего Джо увели с арены… Толпа смеялась и аплодировала. Пока клоуны выступали, внесли клетки с тиграми. По всей арене были поставлены железные ограждения, и Великолепный Ганс пригласил на выход своих зверей. Каждый из названных по имени садился и рычал. – Сара, Сэм, Бой, Кинг, Куини, Принс! Фрайни и раньше видела укротителей львов. Львы ей и вправду не нравились. Клоун остановился около Фрайни. – Вы очаровательны! – сказала Фрайни. – Просто великолепны! – Ты слышал это, Тобби? – спросил Джо Джо. Он похлопал брата по щеке и помахал рукой у него перед глазами. – О боже! Он снова ушел в себя. А теперь о тебе, Ферн. Ты как? Нельзя тебе оставаться с таким лицом. Просто неприлично. Я сейчас поставлю Тобби вот здесь и нарисую тебе лицо. Мы больше будем подходить друг другу, правда? Подними подбородок. А теперь – стой спокойно. Никогда еще Маттиас не наносил грим так профессионально, как сейчас. Тщательно смешав на своей ладони грим номер пять и девять, он мягкими движениями наложил его на кожу Фрайни. Затем нарисовал ей глаза, подрумянил щеки, подкрасил губы и заправил выбившуюся прядку черных волос под перья. – Прекрасная птица, – сказал он, – посмотри теперь на себя! Фрайни посмотрела на лицо в зеркале и не узнала его. Краска убрала черты, с которыми она свыклась и к которым притерпелась, и превратила ее в цирковую наездницу, родившуюся в грузовике и ничем от других не отличающуюся. Она улыбнулась, затем нахмурилась. Перед ней была незнакомка. Кнут щелкнул изо всей силы. Львов забрали, и наступил перерыв. Толпа потоком потекла наружу, в поисках леденцов на палочке, сосисок и мороженого в брикетах. – Лучше мне отвести бедняжку Тобби в его каморку, – сказал Маттиас. – Скоро вернусь, Ферн. Не пропусти воздушных гимнастов. Уж очень они хороши. Фрайни знала, что ей нельзя уходить далеко от палатки. Поэтому она взяла чашку чая и села на траву, поразмыслить над своей ситуацией. Слишком многого она не знала. Она могла приписать большинство несчастных случаев, происшедших в цирке Фаррела, этому отвратительному Джонсу и трем его пособникам. Высокому, темному и мужчине с пластырем на руках. Это было ясно. Не ясно было – почему. Если Джонс хотел свою половину, так он ею уже владел за три сотни фунтов. А что, если Джонс направлен сюда компанией «Сладкие сны»? Фрайни считала, что так оно и есть. Слишком большую власть обрел он над Фаррелом, не имея финансовой или иной ставки в шоу. Мистер Бертон, мужчина очень сообразительный, считает, что дело в деньгах. Итак, мистер Джонс и компания «Сладкие сны» владеют половиной. Почему они так себя ведут? Зачем было убивать мистера Кристофера? Да и они ли его убили? Фрайни почувствовала, как в ней закипает ненависть к убийцам мистера Кристофера. Кристофер/Кристина – он был в афише. И теперь он вычеркнут, женщина-мужчина, замечательная пара для мисс Янгер. Она больше никогда не найдет человека, подобного ему. Фрайни почувствовала острую жалость к мисс Янгер. – Не вешай носа, Ферн! – предупредила Дульчи. – Бивансы на выходе. Воздушные гимнасты уже были на своих местах. Два молодых человека в разных концах шатра вытягивались и выгибались на канатах, протянутых от двух гигантских шестов. На них были телесного цвета трико и куртки, и все они были расцвечены блестками. С земли казалось, что ноги, грудь и руки у них голые. Они отстегнули ремни и стали лениво покачиваться на перекладинах, совсем как дети на качелях, только высоко над головами зрителей. Один соскользнул вниз и продолжал качаться. Другой тоже соскользнул, с резким, леденящим кровь выпадом, который, надеялась Фрайни, был сделан для пущего эффекта. Они раскачивались на одной руке, одной ноге, вперед и назад. Молодая женщина в накидке забралась по шесту с такой легкостью, будто прошлась по рампе. Поравнявшись с гимнастами, она расстегнула накидку и бросила ее вниз. Та, пропархав, распласталась на земле. Казалось, она падала очень медленно. Очень большое расстояние пролетела. Зрители проводили ее глазами. Еще двое мужчин поднялись по канатам к потолку, прямо под горячие прожектора. – Начали, – услышала она голос самого крупного из гимнастов, висящего вниз головой на согнутых коленях. Что-то вроде манжета прикреплено было к его лодыжке и к трапеции. Легко покачиваясь, первый мужчина лениво оторвался от планки и взлетел в воздух. С такой же ленцой и с абсолютной точностью во времени ловивший поймал его за запястья. Толпа визжала. Поймавший, качнувшись назад, доставил первого гимнаста на стойку. Следующий Биван сделал кувырок в воздухе. Третий продемонстрировал двойной кувырок. Пятеро поменялись местами на трапеции и стойке, двигаясь с уверенностью птиц в естественной для них среде. Молодая Линн летала беззаботно и легко; ее грациозное тело, как голубая стрела, блестело и переворачивалось в воздухе, а надежные руки ловили его. – Леди и джентльмены! – произнес Сэм Фаррел. – Прошу тишины. Теперь мисс Линн Биван, чтобы доставить удовольствие публике, сделает попытку совершить самый опасный прыжок, который когда-либо делали воздушные гимнасты. Тройной переворот! Аудитория зааплодировала. Фрайни отвернулась, чтобы не видеть их горящих глаз. – Называется смертельный трюк, – продолжал ведущий. – Считается невыполнимым для человека. А теперь я прошу полной тишины. Барабан пробил дробь и затих. Казалось, что девушка в голубом невероятно высоко и невероятно хрупка. Она не может преодолеть гравитацию на такое время, за которое можно перевернуться три раза. Фрайни не дышала. Публика тоже затаила дыхание.