– Не знаю. Она его всегда хранила там. – Ну что ж, – Карелла развел руками, – на этом у меня все. Прошу прощения за беспокойство. Большое вам спасибо, Патриция. Старик считал себя особой королевской крови. Он мнил себя государем бескрайних просторов, раскинувшихся перед его взглядом. Город безраздельно принадлежал ему, он являлся его властелином и потому имел священное право на ежедневный сбор дани. Он мог запросто отрядить за этим слуг, но никогда этого не делал – ему очень нравилось собирать оброк самому. Особенно в это время года. Наверное, это было как-то связано с тем, что он сам родился в сентябре. Скорее всего, дальнейшая судьба человека и его отношение к жизни во многом зависят от того, в какое время ему довелось появиться на свет. Представьте, каково родиться в феврале или марте! Ты голый, кругом холодно, доктор шлепает тебя по попке, чтобы ты сделал первый вдох, впустив себе в легкие морозный, колючий воздух. Мысль о таком заставит содрогнуться даже мужественного человека! Старику нравилось проводить ежедневный осмотр своих владений именно в сентябре, когда небо поражает безупречностью синевы, а дуновение ветерка напоминает поцелуй невинной девушки. А подданные в нем души не чаяли! Сколько всякого добра они неизменно подносили ему! Сколько сюрпризов сулил ему каждый день! Он никогда не знал, что будет в оброке, он даже не смел строить догадки о том, что за дары его ждут в переулках, баках и коробках. Сегодня он стал обладателем целой кучи сокровищ. Сперва он не мог поверить своим глазам. Конечно же, ордам варваров в день его рождения полагалось являться в город и подносить ему долю награбленного, складывая добычу у его ног. Но сегодня у него не день рождения! И до Рождества еще далеко. На Рождество подданным христианского вероисповедания, обитавшим в землях на юге и западе, следовало осыпать старого, любящего их государя поражающими воображение богатствами, весившими столько же, сколько он сам. Да, сегодня был самый обычный день, и все же равнина у моста Коз-Корнер была до горизонта покрыта, словно ковром, самыми разными дарами, доставленными сюда преданными подданными. Глаза старика расширились от изумления и радости. Причмокнув беззубым ртом, он поспешил вперед. Пританцовывая в тени моста, он подобрал изломанный зонтик, лежавший на вершине кучи мусора. Ветерок трепал давно превратившееся в лохмотья розовое боа, что висело на шее безумца. Надев пару светло-голубых перчаток и подвеску с треснувшим камнем, он уселся в дырявое кресло, из которого торчала набивка. В свете клонящегося к закату солнца он раскрыл добытую им сегодня книжицу в ярко-красной кожаной обложке. На первой же странице старик прочел отпечатанную крупными буквами надпись: ЭТОТ ДНЕВНИК ПРИНАДЛЕЖИТ Чуть ниже, на специально отведенной для этого строчке, было написано от руки: Мюриэль Старк Имя и фамилия показались старику знакомыми. Наверняка это кто-то из его подданных. Может, он уже читал книгу о ее приключениях? А что же тогда у него в руках? Продолжение? Мюриэль Старк. Вдруг он вспомнил, что пару дней назад видел ее имя в газете, добытой в мусорном баке. Вспомнил старик и то, что девушку убили. Встав с кресла, он сунул дневник в карман черного долгополого пальто. Накинув боа на плечо, старик, не переставая вращать над головой зонтиком, отправился на поиски полицейского. VIII Карелла всегда считал, что человек ведет дневник исключительно в расчете на то, что когда-нибудь его кто-нибудь прочтет. К замочку подберут отмычку, ремешок перережут, дневник откроют, и автор дневника предстанет перед пытливым взором чужака. За многие годы работы в полиции Стивену довелось прочитать немало дневников. И всякий раз детектив убеждался, что автор во многом работает на публику. Некоторые из авторов, четко осознавая возможность того, что их записи в будущем прочтут, использовали шифр. Порой шифром было исписано немало страниц. По всей вероятности, автор считал, что некоторые записи вполне можно прочесть и другим, а содержание некоторых навсегда должно остаться тайной. Впрочем, шифр всякий раз оказывался таким простым, что разгадать его не составляло никакого труда, – это служило доказательством того, что автор все равно хотел, чтобы дневник прочитали целиком. Наиболее распространенный способ кодировки заключался в замене букв – вместо нужной буквы писалась следовавшая за ней в алфавите. Таким образом, наиболее распространенное в мире ругательство превращалось в «РПЩЖМ ОБ ЦФК». Чтобы догадаться о подлинном смысле записи, вовсе не требовалось иметь семь пядей во лбу. Некоторые из шифров были сложнее, но при этом их все равно можно было достаточно быстро разгадать. Как правило, на исписанных шифром страницах речь шла о сексе или же диких, необузданных фантазиях. Удивительно, но авторы никогда не шифровали записи о жестокости и насилии. Если об этом заходила речь, они писали прямым текстом: «Сегодня я схватил молоток и проломил им голову Чарли». Но стоило коснуться секса, как автор тут же переходил на шифр: «Вчера, когда мы уединились в комнате с Кэрол, я сделал ей ЛФОЙМЙОДФТ». Слово «лфоймйодфт» – не имело никакого отношения ни к голландскому, ни к шведскому языку, ни к проклятиям из арсенала вуду. Оно являлось блестящим образчиком шифра, который можно было расколоть за шесть секунд. Втайне авторы дневников рассчитывали именно на это. В этом они все были очень похожи. С одной стороны, они пытались внушить себе, что доверяют дневнику страшные тайны, а с другой стороны, со всей очевидностью работали на публику. Дневник Мюриэль Старк никоим образом не изменил точку зрения, которой придерживался Карелла. Обстановка, в которой он принялся изучать дневник, оставляла желать лучшего. Инструктажная полицейского участка в десять минут шестого вечера в пятницу мало чем напоминает читальный зал публичной библиотеки. Дневник доставили на патрульной полицейской машине из сто шестого участка, расположенного в Риверхеде. Местный псих по кличке Сумасшедший Том всучил дневник тамошнему патрульному со словами: «Советую вам взглянуть на это, добрый человек». Тот посмотрел на первую страницу и увидел там имя жертвы убийства. Он заподозрил мистификацию, но все равно передал дневник сержанту, а сержант, также заподозривший, что перед ним попытка розыгрыша, отнес его в сто шестой участок. Там сержант передал его дежурному, а тот, в свою очередь, отнес дневник наверх, в следственный отдел, где и вручил детективу третьего разряда Ди Анжелису. У Ди Анжелиса хватило ума не оставлять на дневнике свои отпечатки пальцев – их там и без того было уже достаточно. Водрузив дневник на чистый белый носовой платок, он отнес его в кабинет лейтенанта. Лейтенант, глянув на первую страницу, связался с убойным отделом главка. Там он узнал, что дело об убийстве ведет детектив Стивен Луис Карелла, с которым можно связаться по телефону 7-8024. Лейтенант из сто шестого участка тут же позвонил Карелле и предложил отправить ему дневник на патрульной машине. От души его поблагодарив, Стивен, конечно же, согласился. И вот теперь, натянув белые хлопковые перчатки, он внимательно читал дневник Мюриэль Старк, аккуратно переворачивая страницу за страницей. С каждой минутой он все больше убеждался в том, что девушка, как и все другие авторы дневников, которые ему довелось читать, писала для будущих поколений, будто бы высекая каждое слово в граните. Сложно сказать, действительно ли ее переживания были столь же глубоки, как она об этом писала, или же она просто рисовалась перед невидимой аудиторией – перед теми, кому было суждено прочитать ее дневник. Шифром Мюриэль не пользовалась. Нельзя же назвать шифром пышный, цветистый язык литературных аллюзий. Порой она становилась тошнотворно сентиментальной, порой мрачной, порой строчки были проникнуты жалостью к самой себе. Она с удивительной пылкостью и страстью рассуждала о женской тоске и желаниях, обуревающих слабый пол, но при этом складывалось впечатление, что она не имеет ни малейшего представления, о чем, собственно, идет речь. В апреле она безумно влюбилась и начала делиться с дневником рассказами о «самых незабываемых и волнующих событиях во всей моей жизни». Но при этом, похоже, перед ее глазами стояли фантомы будущих читателей, и потому ее любовник тоже напоминал фантом. Она ни разу не упомянула его имени и воздерживалась описывать его внешность. Заводя о нем речь, Мюриэль использовала столь неуловимо образный язык, что облик ее возлюбленного растворялся в нем подобно утренней дымке. – Да убери ты, на хрен, от меня свои грабли! Я тебе, пидору, что сказал?! Карелла оторвал взгляд от дневника и увидел, как Мейер Мейер тащит какого-то здоровяка к камере-клетке в дальнем конце инструктажной. Руки задержанного были скованы за спиной наручниками, однако, несмотря на это, он не оставлял попыток боднуть Мейера головой. После очередного тычка мужчина летел вперед, преодолевая где-то полметра, после чего разворачивался, наклонял голову и, словно баран, кидался на Мейера. Всякий раз, когда задержанный бросался в атаку, детектив выставлял руки, блокировал удар, после чего разворачивал упрямца и награждал его очередным пинком в сторону клетки, возле которой у гостеприимно распахнутой двери уже ждал Хэл Уиллис. С лица Хэла не сходило изумленное выражение. Ему подумалось, что из Мейера мог бы получиться прекрасный тореадор. – Твою мать, да отцепишься ты от меня или нет?! – заорал задержанный и, снова наклонив голову, бросился в атаку. На этот раз Мейер решил действовать иначе. Сперва врезав нападающему ребром ладони по шее, он следом тут же двинул ему коленом в грудь. Затем, сграбастав смутьяна, детектив отволок его в клетку и со злостью захлопнул дверь. – Сукин ты сын, – простонал задержанный. – Заткнись! – отрезал Мейер. – Что он натворил? – поинтересовался Уиллис. – Выколол отцу глаз пестиком для колки льда, – буркнул Мейер и, достав платок, вытер лицо, сморкнулся и, полыхнув взглядом, посмотрел на мужчину в клетке. Покачав головой, Карелла вернулся к дневнику. Субботним днем в мае возлюбленный повел Мюриэль в кино. Там они впервые поцеловались. По словам девушки, поцелуй был «сладок, словно падающий с неба дождь» и у нее «от восторга остановилось сердце». Через два дня возлюбленный встретил Мюриэль после работы. Девушка вновь объяснила на страницах дневника (хотя уже и делала это раньше), почему она ушла из старшей школы. Она опять поведала дневнику (и своей воображаемой аудитории), что ей ужасно нравится работа счетовода и как она горда, что приносит в дом деньги. При этом Мюриэль признала, что ей буквально силком приходится заставлять тетю Лилиан и дядю Фрэнка забирать ее зарплату. Впрочем, они брали деньги, и это было здорово – так она себя чувствовала независимой. Она обеспечивала себя сама – разве это не прекрасно? Но больше всего ее радовало осознание того, что у нее есть любимый. Его прикосновения возносили Мюриэль к «рассвету сладостного предвкушения. Сколько еще ждать, когда он возжелает воспарить со мной к самому пику райского наслаждения? Я дам ему все, что он пожелает. Я полностью раскроюсь перед ним, ибо он мое сердце и моя любовь». На столе Клинга зазвонил телефон, и Карелла снова поднял взгляд от дневника. Берт сорвал трубку и проговорил: – Восемьдесят седьмой участок, Клинг слушает. Да, бумажка где-то у меня на столе. Погоди секундочку. Дженеро, ты что, не можешь подождать? Ну вот и жди. Ага, вот, нашел. У тебя есть чем писать? Слушай, тут вот какая незадача. Огонь могли вести из двух разных револьверов. Да, Дженеро, ты меня правильно понял. Слушай, чего ты кипятишься, я тебе просто зачитываю результаты баллистической экспертизы. Охота пособачиться – звони в лабораторию. Эксперта, с которым я там разговаривал, зовут Фирбишер. Фирбишер, говорят тебе. Ф-и-р-б-и-ш-е-р. Так вот он сказал, что диаметр канала ствола составляет чуть больше десяти миллиметров, а шаг его нарезов – сорок сантиметров. А теперь, Дженеро, слушай, что это значит. А означает это, что стрелять могли либо из кольта калибра девять целых восемь десятых миллиметра, либо из кольта девять целых две десятых миллиметра. У этих револьверов одинаковый диаметр канала ствола и шаг нарезов. Как такое может быть? В каком смысле? Вот может, и все тут. Слушай, Дженеро, откуда я знаю, каким местом он проводил баллистическую экспертизу? Я тебе что – эксперт? Черт его знает! Наверное, он сунул пулю под микроскоп и посмотрел на нее. Слушай, ты просил меня записать результаты баллистической экспертизы, если позвонят из лаборатории? Я записал. Вот их я тебе и зачитываю. Слушай, Дженеро, ведь ты ведешь это дело, а не я. Да, ты. Да, совершенно верно, его ведешь ты. Я именно это только что и сказал. Естественно, ты, а не я. Кто сует нос не в свое дело? Знаешь, Дженеро, что я тебе скажу? От тебя у меня скоро появится геморрой размером с кулак. Вообще не понимаю, как тебя допустили к детективной работе. Да. Я совершенно серьезно. Ах, ты это запомнишь? Ну, запоминай, раз память хорошая. Надеюсь, Дженеро, ты это никогда не забудешь. Кстати, надеюсь, ты больше никогда ни о чем не будешь меня просить. А если все же рискнешь, то знаешь, что я тебе скажу? Нет! Да, именно это я тебе и скажу. Я пошлю тебя подальше. А теперь, если не возражаешь, позволь мне заняться своими делами. У меня и без тебя работы по горло. До свидания, Дженеро. С грохотом повесив трубку, Клинг покачал головой, проворчав под нос: «Сука неблагодарная». Вдруг до него дошло, что в метре от него сидит Карелла и наблюдает за ним. – Дженеро, – буркнул Берт, как будто это все объясняло, и снова принялся печатать. Ну а Карелла вернулся к дневнику Мюриэль. «Рассвет сладостного предвкушения» продолжался весь май. Карелла все ждал, когда Мюриэль наконец лишится девственности. Напряжение неуклонно росло. Детектив, затаив дыхание, внимал напыщенным рассуждениям девушки о бессмертной любви, гадая, когда же безымянный возлюбленный покусится на ее невинность и они оба «воспарят к пику райского наслаждения». Неужели «рассвет сладостного предвкушения» затянется до лета? Добравшись до конца мая, Карелла начал сомневаться в том, что возлюбленный Мюриэль в действительности существует. Детектив все больше убеждался в том, что Мюриэль его выдумала, он был плодом ее воображения, фантомом, созданным для того, чтобы придать некоторую остроту содержанию дневника. Ну а если возлюбленный и существовал на самом деле, тогда он был человеком стеснительным и робким. Пока он ограничивался лишь тем, что касался «нагих» грудей Мюриэль, «забираясь под бюстгальтер». С наступлением июня девушка стала гадать, когда же объект ее воздыханий наберется храбрости «забраться куда-нибудь ниже пояса». К этому моменту Карелла от всей души желал, чтобы возлюбленный Мюриэль убрался куда-нибудь подальше, предпочтительнее на Аляску. Стивен все листал и листал дневник, мучительно продираясь через этот скучный порнографический трактат, лишенный всякой художественной ценности. Когда Стив читал о «сладостных муках», «дрожи» и «трепете», охватывавших Мюриэль выше (и ниже) пояса, он не мог избавиться от мысли, что если бы безымянный возлюбленный заглянул в дневник хотя бы одним глазком, то он бы надругался над Мюриэль при всем честном народе среди бела дня. Увы, большую часть июня ее возлюбленный оставался слепцом, даже не подозревая о том, что Мюриэль жаждет «утонуть в урагане страсти». Образно выражаясь, цветок уже распустился, и давно пришла пора его сорвать. Тяжело вздыхая, Стивен одолел подробный рассказ о том, как дрожащая рука воздыхателя скользнула Мюриэль в трусики и коснулась «вожделеющего ласк женского естества». Это случилось в субботу, двадцать восьмого июня. Четвертого июля, в День независимости, небо – в прямом и переносном смысле – расцвело красками праздничного салюта: Мюриэль потеряла девственность на пустынном пляже в Сэндс-Спит. Запись, посвященная столь знаменательному событию, была сделана четвертого июля, но прямо под напечатанной датой девушка написала: «На самом деле сейчас уже пятое июля, три часа ночи, и я только что вернулась из Сэндс-Спит». Затем следовал подробный рассказ о соблазнении, которое на протяжении многих месяцев, затаив дыхание, ждали незримые читатели дневника. Следовало отдать должное, Мюриэль не жалела красок и, описывая случившееся, превзошла саму себя. Рассказ занял всю страничку, предназначавшуюся для событий четвертого июля. Места девушке не хватило, и потому окончание обнаружилось в самом конце дневника, в разделе «ДЛЯ ЗАМЕТОК». Вдруг стиль повествования резко изменился. Прежде чем лишиться невинности, Мюриэль писала в дневнике практически ежедневно. Первая запись после четвертого июля датировалась пятнадцатым числом того же месяца. Карелла листал пустые страницы, борясь с чувством разочарования. Неужели дневник обрывается на столь подробно описанном эпизоде грехопадения? Стив вновь начал подумывать, что вся сюжетная линия с возлюбленным является плодом воображения Мюриэль. Неужели девушка все это придумала, чтобы доставить сомнительное удовольствие будущим читателям? Пролистав дневник до пятнадцатого июля, Карелла с нарастающим чувством растерянности принялся читать дальше. Складывалось впечатление, что теперь дневник вел совсем другой человек. Представьте, что вы читаете роман (Карелла до сих пор не мог избавиться от ощущения, что многое в дневнике выдумка), написанный автором, к стилю которого вы уже привыкли, хотя и не начали им восхищаться. Вдруг на середине писатель бросает работу над книгой, и, чтобы ее закончить, приглашают другого человека. Теперь записи отличались краткостью. За одиннадцать дней, минувших с четвертого по пятнадцатое июля, пышные образы словно по мановению ока исчезли. Тон дневника стал сдержанным и… обеспокоенным. Карелла никак не мог понять, что явилось тому причиной. Неужели событие, которое Мюриэль с таким нетерпением ждала, начиная с первого поцелуя в кино в цветущем мае, обернулось для нее столь сильным потрясением? Ответ на загадку скрывался в записи, датированной первым августа. Из той же записи Стивен узнал, кто был возлюбленным Мюриэль, и понял, почему она с такой настойчивостью избегала упоминания его имени. Она долго хранила тайну, но со временем бремя стало для нее столь невыносимым, что девушке пришлось поделиться секретом пусть только со своим дневником. С первого августа дневник стал ее исповедником и наперсником. Карелла не сомневался, что, начиная с этой даты, Мюриэль стала запирать его на замочек. Что бы там Стивен раньше ни думал о Мюриэль (и прочих авторах дневников), детектив резко изменил свою точку зрения. Он видел, что девушка записывает в дневнике свои мысли, силясь найти ответы на терзавшие ее вопросы. Увы, вплоть до последней записи, сделанной вечером пятого сентября, за день до убийства, Мюриэль так и не получила ответы, что столь отчаянно искала. Пятница, 1 августа Я уверена, что беременна. Сегодня я ему об этом рассказала. Сказала, что не говорила об этом раньше, потому что была уверена, что придут месячные. Сейчас у меня почти неделя задержки, если точно – шесть дней, и потому пришлось ему рассказать. Он отреагировал очень спокойно. Сказал, чтобы не волновалась, сходила к врачу и сделала анализ. Говорит, надо сперва выяснить, точно ли я беременна, а потом уже думать, что делать дальше. Я ему говорю: «А что мы будем делать, Энди? Что нам делать, если я беременна? Мы же двоюродные брат и сестра». Господи, если Ты меня слышишь, сделай так, чтобы у меня пришли месячные. Суббота, 2 августа Вся беда в том, что я его очень люблю. Но так нельзя. Мы это оба понимаем. Что мы натворили? Не надо было этого начинать. Он говорит, что мне надо записаться на прием к врачу. К какому? К кому мне идти? Я жутко стесняюсь. Что мне сказать врачу? Правду? Или сказать ему, что Энди просто мой парень? Скрыть, что он мой двоюродный брат? Понедельник, 4 августа Сегодня утром я спросила Хейди, есть ли у нее на примете хороший гинеколог. Сказала ей, что у меня там зуд, врачей я не знаю, а к тете стесняюсь обращаться. Хейди двадцать четыре года. Она сказала, что с восемнадцати лет ходит к одному врачу – доктору Генри Келлеру. Он ей впервые в жизни поставил противозачаточную диафрагму. Я позвонила ему во время обеденного перерыва. Медсестра сказала, что раньше десятого он меня принять не может. Я сказала, что у меня неотложное дело, она спросила какое. Я говорю: «Мне кажется, я беременна». А она такая: «Хотите сдать анализ?» Я отвечаю: «Да, именно это мне и нужно». Тогда она спросила, какая у меня задержка. Я ответила, что сегодня уже девять дней. На это она сказала, что, если завтра месячные не придут, в среду мне надо явиться прямо в лабораторию, чтобы сдать мочу на анализ. Она дала мне адрес лаборатории, которая делает анализы на беременность, я поблагодарила и повесила трубку. Энди встретил меня после работы, и я сказала ему, что жду еще один день, после чего буду делать анализ. Он согласился. Когда мы шли к машине, я выразила надежду, что я не беременна. И спросила, что мы будем делать, если я залетела. «Посмотрим», – ответил он. Вторник, 5 августа Месячные так и не пришли. Я позвонила в лабораторию и договорилась, что завтра во время обеденного перерыва подъеду к ним, чтобы решить вопрос с анализом. Энди выглядит очень обеспокоенным. Уверена, вся семья чувствует, что творится что-то неладное. Среда, 6 августа Я буквально прыгаю от радости! Сейчас всего семь утра, но я хочу написать об этом, прежде чем начну собираться на работу. Ура! Ура! Ура! Слава тебе, Господи! Сейчас постучусь к Энди – надо его разбудить и обрадовать. Наплевать, что нас могут услышать. Вернее, нет, мне, конечно, не наплевать. Господи, как же я, черт подери, счастлива! Четверг, 7 августа Сегодня Энди мне сказал, что если бы я действительно забеременела, то он бы на мне женился. Да, мы двоюродные брат и сестра, ну и что с того? Он заявил, что подумывал рассказать матери, что мы собираемся пожениться. Я ему сказала, что выложить все матери – не самая лучшая мысль. А он такой: «Почему? Ты что, Мюриэль, меня не любишь?» Я ему ответила, что люблю его больше жизни. И это правда, это святая истина. Но мне не хотелось, чтобы он пугал мать разговорами о нашем браке. Да, он решил, что я беременна, ну и что? Кроме того, я сказала, что двоюродному брату и сестре нельзя жениться друг на друге – об этом даже что-то сказано в Библии. Он тут же спросил, где именно в Библии это написано. Я ответила, что точно не помню, но при этом я уверена, что Библия такие браки не одобряет. Суббота, 9 августа Сегодня я ходила на прием к доктору Келлеру, но не для того, чтобы выяснить, беременна я или нет. Слава богу, нет. Я сходила к нему, чтобы он выписал мне противозачаточные таблетки. Я решила принимать таблетки, чтобы больше ничего не опасаться. Энди по-прежнему хочет сказать матери, что мы любим друг друга и собираемся пожениться. Вот только я не сомневаюсь, что она тут же встанет на дыбы. А если об этом узнает дядя Фрэнк, то он немедленно вышвырнет меня из дома. Доктор Келлер оказался пожилым господином, за шестьдесят. Он без лишних слов выписал мне рецепт, прочитав при этом маленькую лекцию о вреде беспорядочных связей. На это я ему сказала, что помолвлена, скоро выйду замуж, а он ответил, что рад это слышать, и пожелал мне всяческих благ. Я сказала ему, что месячные у меня начались шестого, и он порекомендовал мне принять первую таблетку одиннадцатого, после чего принимать их дальше, пока у меня не кончатся все двадцать восемь штук. Потом через несколько дней у меня придут следующие месячные. Затем мне надо отсчитать пять дней, начиная с того дня, когда начались месячные, после чего снова принимать по таблетке каждый день. Вроде все очень просто. Четверг, 14 августа Я и не подозревала, что Энди такой ревнивец. Сегодня я ждала его после работы минут десять, потом он объяснил, что попал в пробку. Пока он не подъехал, я болтала с мистером Армстронгом, начальником счетного отдела. Он очень милый человек, но на самом деле годится мне в отцы. Правда-правда. Ему минимум тридцать лет, он женат, у него маленькая дочка. Одним словом, мы стояли, трепались, убивали время, и тут подъезжает Энди. Я попрощалась с мистером Армстронгом, кстати, я даже не знаю, как его зовут по имени, села в машину, и Энди первым же делом осведомился, с кем это я разговаривала. Я ответила, что это сотрудник треста, начальник счетного отдела, мистер Армстронг. Тут Энди захотелось узнать, о чем это мы с ним разговаривали. Я говорю: ни о чем, я просто стояла на тротуаре, мистер Армстронг меня увидел, подошел ко мне, и мы начали болтать – вот, собственно, и все. Но Энди уперся: нет, мол, я хочу знать, о чем вы разговаривали. Я ему: «Да зачем тебе? Ты что, ревнуешь?» А он сказал, что если я закручу роман с другим, то он меня убьет.