— Да чего в нём такого? Плуг таскать? Так и на быках можно.. Тягачами называли тракторы. От основного их занятия — тянуть. Я решительно тряхнул ветошью: — Пошли тягач глядеть. Мишка пожал плечами и пошёл к мастерской, на прощанье оглянувшись на грузовик. По дороге он всё-таки спросил: — Чего интересного в тягаче? Ржавеет только и место занимает. Разберём скоро, да и всё. — Эх, Миха. Вот всякие пушки, броневики, бомбовозы — мощные машины? — Ага, слыхал про такое. Даже книжку с картинками у дядьки Семёна листал. В ней про это как раз написано. — Те машины только убивать могут. А вот тягач — спасает. Он людей кормит. Мишка согласно покивал, но было понятно, что только для вида. Я же говорил правду. Трактор для меня, как и для многих сельчан моего времени и моих предков — больше чем просто машина. То, чем была лошадь для крестьянина в старину, тем в двадцатом веке для него стал трактор. Сколько людей по всему миру спас трактор от голодной смерти? Именно он, вместе с комбайном, в разы, десятки раз увеличил производительность сельского труда и позволил накормить миллионы людей. Ещё миллионы людей освободил от тяжёлого изнурительного труда и позволил им отправиться к комфортной городской жизни. Это трактор изменил процент городского и сельского населения во всём мире. Но как всегда добро мало кто помнит. Над трактором смеются, его презирают и стесняются. Как много нынешних городских презрительно усмехаются при слове «трактор», не задумываясь о том, что без него их предки так бы и остались в деревне месить навоз, и они, соответственно — тоже. Хотя большинству из них лично я бы не доверил этот самый навоз грузить, не то, что — вносить. Но это уже вопрос качества человеческого материала, а не навоза. Тягач стоял за мастерской. Внешне всё было на месте. Капот, сиденье, руль. Покрышки были интересные, кстати. Из пенорезины. Для быстроходных машин такие не годятся, так как быстро нагреваются и изнашиваются, но для тягача годятся вполне. Зато хоть по гвоздям езди — фиг проколешь. Этот красный, как помидор, трактор напоминал мне владимирский Т-25 ранних выпусков. Примерно в тех же размерностях и вместо кабины тент на подобие каркаса безопасности. А вот двигатель охлаждение имел водяное и, похоже, был низкооборотистый. У таких двигателей только один плюс — охренительный крутящий момент. Ещё бы, с такой длиной шатунов-то, и тяжеленным маховиком! Я обошёл тягач, пытаясь интуитивно определить неисправность. Рулевое вроде в порядке. Двигатель чистый. Мишка ходил за мной в благоговейном молчании. Как же — шаман, однако, приехал! — Семён не говорил — что случилось с ним? — Поинтересовался я у Мишана. Он почесал затылок и неуверенно протянул: — Вроде как со скоростями что-то. — Ага. Надо идти за ключами. Гадом буду — но причину поломки найду. Причина нашлась, как только я снял полик площадки водителя и вскрыл коробку передач. Лопнула одна из вилок переключения. Я осмотрел её и решил заварить. Прочность, конечно, будет не та, но если пользоваться с осторожностью, то ещё походит. Время уже шло к обеду, так что надо было поторапливаться. Вместе с Мишкой мы на двухколёсной тачке привезли от грузовика в мастерскую силопроизводитель и сварочный аппарат. Это были самые габаритные из моих инструментов, особенно — производитель. Парнишка смотрел на них как на вершину технической мысли. Здесь Небесной Силой не пользовались, так что его удивление вполне понятно. Когда мы везли оборудование, с крыльца церкви на нас неодобрительно смотрел бородатый священник в традиционном чёрном облачении. Видимо это и был тот самый отец Пётр. Мне от его неодобрения не было ни холодно, ни жарко, если честно. Хоть я и воспитывался в традициях православных, но на бытовом уровне особо верующим, а тем более фундаметалистом не был. Скорее даже наоборот — при всём традиционном, на уровне верований, восприятии христианства, я был так сказать «верующим атеистом». Как это так? Да так, как и большинство называющих себя православными христианами россиян. Отмечание основных церковных праздников, икона в доме и умение креститься соседствовали во мне с незнанием ни одной молитвы, непосещением храма и с нежеланием соблюдать посты и прочие атрибуты веры. При этом все знают о семи страшных грехах, но с удовольствием грешат. В церковь никого арканом не затащишь, но все с жаром отмечают церковные праздники со всенепременной пьянкой. Многие ратуют за восстановление храмов, но не жертвуют ни копейки на строительство, зато набирают кредитов на всякую хрень. Многие ходят на исповедь к батюшке, а на завтра идут к «магу» и «целителю» делать приворот или снимать порчу. Когда чёрный кот дорогу перебегает — мы крестимся, при этом плюём через левое плечо. Наверное это вековая черта русских — всё приспосабливать под себя. Только нам удалось совместить в себе христианство, язычество, атеизм и суеверия. И никто от дискомфорта не страдает, надо заметить. Около восьмидесяти процентов русских считают себя православными христианами, при этом только процентов десять являются практикующими верующими. Нормально ли это? Не мне судить. Можно ли верить в Бога и при этом скептически относиться к церкви? А кто его знает? Мы не западники, чтобы однозначно отвечать на сложные вопросы. У нас справедливость выше закона, на авось надеемся наравне с Богом, радуемся и Пасхе, и Масленнице, в драке не помогаем — а в войне побеждаем. В этом наша Сила. Но я-то художник не местный — попишу и уеду, как говорится. А вот за Мишку немного тревожно. Как бы ему отец Пётр не инкриминировал «сотрудничество с врагами церкви». Но об этом я подумаю вечером, а пока займусь делом. По идее надо бы сделать так называемый «кондуктор» — устройство, удерживающее свариваемые детали от деформации из-за неравномерного нагрева. Но в тягаче коробка передач довольно грубая и отклонение в пару миллиметров ничего не даст. Поэтому я просто зажал ту часть вилки, которая больше, в тиски, а меньшую доверил держать Мишке, показав предварительно — как правильно её держать. Завёл производитель, включил аппарат. Приставили общими усилиями вилку к направляющей, я велел парню зажмуриться и начал процесс. Знакомо запахло окалиной и горячим шлаком. В пару касаний «прикапнул» один фрагмент к другому. Отстранил Михаила, проверил правильность. Более-менее соответствует. Минут десять проваривал. Главная проблема была в том, чтобы вилку не «увело» во время остывания. Мишка предложил: — Может водой полить? — Ты что? Закалишь по месту сварки — станет хрупкой. Я заглушил генератор, сел отдохнуть. Мишка присел возле сварочника и хотел что-то спросить, но так и остался с открытым ртом, потому что увидел нечто удивительное. Я проследил за его взглядом и усмехнулся. По дорожке к нам шла Калинина — собственной персоной. И не в дарёном домотканом платье, а в полевухе. Только без куртки. Я так понял, что поэтому Мишку и переклинило — зелёная футболка здорово натягивалась на третьем размере нашей «конторщицы». А в шестнадцать лет женские сиськи поинтереснее железок будут. Марика подошла к воротам мастерской, с ходу брякнув: — И чего пялитесь? Мишка только закрыл рот и нервно сглотнул, а я широко улыбнулся: — И вам поздорову… Жалко что-ли? Красиво же. — Всё понятно. Извращенец и пацан озабоченный. Хорошая компания. Я тут не показами занимаюсь. — А чем, позвольте поинтересоваться, уважаемая свогра? — Э… Может вам помощь нужна? Твою дивизию! Что же такое творится? Об этом я и спросил Марику. Оказалось, что местные женщины начали приставать к ней с намерениями обменяться секретами домоводства, а под это дело и вызнать подробности наших приключений. Бедняжки! Откуда же им было знать, что Калинина и домоводство — вещи трудно совместимые. Она отбрыкивалась и отнекивалась, а в конце концов сбежала, переодевшись в привычную одежду. Но Калинина не была бы собой, если бы не сделала хитрый ход. Чтобы совсем не ссориться с кумушками, настроенными на устный вариант нашей эпопеи, она оставила вместо себя замену. Вернее — цинично и безжалостно прикрылась щуплым тельцем Нюты Фэ, оставив её женщинам с жирным намёком на то, что эта девчонка является непосредственной участницей многих интересных событий. Ню не смогла сопротивляться ни Калининой, ни — тёткам. За что теперь была терзаема чаем с вареньем и бесконечными расспросами. — Ты страшный человек, Калинина. — Знаю. А это что за мальчик? — Это Михаил. Степанов. Мишка засопел на «мальчика», но буркнул: — Здравствуйте. Я представил противоположную сторону: — Это Марика Калинина. — Привет. Так что, Фрам? Помощь нужна? — Ну… Не вижу смысла заставлять тебя мазаться в ходовой смазке. Можешь просто компанию украшать и развлекать приятной беседой. Пожал я плечами. Марика подбоченилась, невольно приняв позу манекенщицы, показывающей новую коллекцию нижнего белья — как бы уже начав украшать компанию, но при этом прищурилась: — Хочешь сказать, что я плохо понимаю в технике и должна мебелью тут быть? Я тебе что — домохозяйка какая?! Я неопределённо пожал плечами, с трудом сдерживая смех. Марика как всегда поддалась на мою подначку. А что до домохозяек — женская природа часто оказывается сильнее представлений о полном равноправии. Довольно большой процент женщин, не смотря на почти полное отсутствие препятствий для карьеры в большинстве профессий, добровольно становились домохозяйками, сосредотачиваясь на ведении хозяйства и занятии детьми. Причём процент становился тем выше, чем выше была социальная планка. То есть среди обеспеченных женщин процент добровольных домохозяек был выше, чем среди малообеспеченных. В среде так называемой аристократии почти сто процентов женщин занимались исключительно домом и детьми. Этому способствовало устройство образования Рассена. Главный принцип его гласил: не важно — как и кто учит, главное — чему. Дети вполне могли обучаться на дому, просто раз в стод они проходили обязательную аттестацию по определённому обязательному минимуму знаний. После окончания обучения каждый ребёнок сдавал государственные экзамены в учебных заведениях, либо при местных отделах ведомства просвещения. И всё. Начальное образование (примерно на уровне наших семи — восьми классов) было обязательным. Дальше по желанию. Хочешь — работай, хочешь — учись. Большинству нужных для общества и государства профессий можно было обучиться в государственных училищах. То же самое с наукой. А для всех желающих странного существовали платные негосударственные заведения. У коммерсантов и прочих самозанятых товарищей тоже были свои заведения. Платные, разумеется. Для учившихся в госзаведениях существовало распределение, но если за учёбу заплатить, то можно вполне законно в нём не участвовать. Справедливо, на мой взгляд. Страна восемь лет тебя грамоте учила, потом ещё три-четыре года — профессии. Будь добёр отплатить стране работой там, где она попросит. А если не хочешь, то отдавай бабки за обучение и вали на все четыре стороны. Что-то меня опять в политику потянуло. Тем временем Калинина с вызовом смотрела на нас. В основном на меня. Мишка просто завис, как старый «Пентиум». Ещё бы, баба прилюдно мужику перечит!. И сиськи!! Я продолжал глумиться: — Ну не знаю, Калинина. Ты в тягачах что-нибудь понимаешь? — Можно подумать — ты у нас земледелец! — Не земледелец, но квалифицированный ремонтник. Приедем домой — свидетельство покажу. Марика фыркнула, пожав плечами. Взгляд её упал на Мишкин «трофей». — Вот это аппарат! Восхищённо выдохнула она и немедленно взобралась на сиденье. Мишка был счастлив и безмерно горд, словно генеральный конструктор корабля «Восток» в апреле шестьдесят первого. Я поплевал на остывающую вилку. Не шипело, значит можно ставить на место. Пока Калинина осматривала драндулет, а Мишка отирался рядом, я тихо ушёл к тягачу. Установил вилку на место, закрыл крышку, закрутил болты. Пришёл Мишка, а за ним Калинина. Она обошла вокруг тягача и уселась на чурбачке неподалёку. Мы с Мишкой поставили площадку водителя, подсоединили тяги. Встал вопрос — как заводить? На тягаче двигатель запускался с помощью маленького искровика, который в моей бывшей реальности на слэнге механизаторов назывался «пускачом». Но когда я попробовал завести искровик, то понял, что и его ремонтировать надо. Был вариант — запустить с буксира, но сейчас только размесишь двор. Я решил ремонтировать «пускач». Время тем не менее подошло к обеду. Жрать уже хотелось, но не бросать же работу в паре шагов от завершения? — Миха, поесть бы не мешало, ага? — Угу. — Может принесёшь чего-нибудь перекусить? — Э… Ладно. Мишка ушёл, а я стал оттирать с рук грязь. Марика вздохнула. Я спросил, макая тряпку в компрест: — Ты чего? — Надоело тут сидеть. Скорей бы уже домой. — А где он — твой дом? — В Синереченске у меня есть квартира. Или ты думаешь, что я в машине живу? — Да нет. Просто я же не знал. — Получила как сирота. У меня же родители на госслужбе были, когда… Когда погибли. Я не рассказывала разве? — Нет. Говорила, что приютская. — Да? Странно. Я думала, что рассказывала. Они были жизнеиспытателями, служили в ведомстве по борьбе с заразными болезнями. На одном из заданий они заразились, спасая население одного из приграничных районов, и умерли. Меня отдали в приют, потому что не знали о родне… Ты чего? — Ась?.. А… Ну… Мои родители так же погибли. Слушай, может это редкое совпадение, но если они в одной команде были?.. Твои где были перед… Ну.. — В Зелёных Холмах. — Оп-па… И мои там же. Это я вспомнил о родителях Фрама. А действительно — наши с Марикой истории были на удиление схожи. — Марика, тебе сколько стодов от роду? — Семьдесят два с половиной примерно. А что? Подозрительно спросила она. Даже лицом изменилась, а в голосе послышались нервные нотки. Я задумчиво ответил: — Мне семьдесят шесть. У нас разница в возрасте совсем небольшая. Как звали твоих родителей? — Ты же не думаешь, что..