Однако спохватился: — Э! Про что я говорил-то? Это… Значится так! В окрестностях этой дыры. Фед не глядя обвёл рукой около себя, что должно было по всей видимости олицетворять весь славный городок Счастье. — В этой заднице Мира давным-давно, ещё задолго до Страшного, стоял город большой и храм Священной семьи. Важный был храм, говорят. Так вот… Славился он тем, что священником в нём всегда была ба… Дядька осёкся на полуслове и быстро поправился, глянув на Марику: — Всегда была женщина. Хрен знает сколько поколений менялись настоятельницы. Но перед Страшным, как говорят, храмом заинтересовались Дети Богов. Никто не знает — что они там делали, да только очередной настоятельницей стала одна из Детей. Сейчас уже хрен кто чего знает наверняка, ребятки… Потом началось Страшное. По храму что-то жахнуло, да так, что от него только кучка щебня осталась. Да и городу несладко пришлось. Ну, вы же читывали в школе про то время? Как Дети стали Отверженными? Тогда не только Детей Богов убивали. Простой люд вообще кучами в Алазию отправляли. Так что.. Фед долил стакан и опять приложился к нему, а я наморщил память и вспомнил — что такое «Алазия». Этим словом называли общую для всего Мира Природу-мать, из которой всё живое черпает жизнь, и всё туда же и уходит после смерти. Миряне придерживались концепции переселения душ, веря в то, что чем праведнее человек живет, тем больше шанс у его души возродиться в теле человека, а не какого-нибудь кольчатого червя. Кто жил праведно — тот постоянно возрождался человеком, а грешники, согласно определённой градации грехов, опускались вниз по пищевой пирамиде возрождений. Самые же злостные грешники подвергались своеобразной «дефрагментации». Их душа в конце-концов растворялась в Алазии. Фед тем временем продолжал рассказ; — Прошло дохрена времени и люди снова поселились поблизости. Как водится — в окрестности стали наведываться любопытные. В старых развалинах города много всяких интересных штук можно найти. А уж как вспомнилось, что там храм был, так от старателей и искателей стало непродохнуть. Все надеялись куш сорвать. Лазили по развалинам, вход в подземную часть искали. Вот тут-то и стала Голубая Девчонка людям являться. Кому поможет, а кого — накажет. Пытались всякие долбоклюи её поймать, да разве призрака поймаешь? — Так почему её надо бояться? — Потому! Очень она любопытных не жалует. Может совсем идиотом сделать, да так, что только пузыри пускать будешь и лыбиться. Вот и думайте — надо ли туда лезть? — А ты сам-то её видел? — Я-то? Видел, конечно! Угу, видел он. На дне стакана? А чёртиков он зелёных не видел случайно? Но Марика вполне серьёзно потребовала: — Расскажи. — Эх. Фед залпом выглотал целый стакан, выдохнул, обдав нас волной медовушного прегара и начал свой рассказ: — Давненько это было… Да. Я тогда совсем молодой был, глупый. Всё разбогатеть мечтал по-быстрому. Скорешились мы с одним парнем. Вместе по округе шастали. А тогда как раз затишье с этими развалинами было. В город почти никто не ходил. Ну мы и промышляли со старателями, что рядом с городом самоцветы копали. Один раз в засыпанном подвале нашли ящик, старый такой, железный. Только он совсем не заржавел, а просто краска местами отвалилась. Хотели мы ящик открыть, да куда там! Замков не видно, но хрен откроешь. Помню, тогда Корней-Скупщик нам неплохо за него отвалил… Да. Так вот. Раззадорились мы. Шутка ли — за один ящик столько «капусты» поиметь? Отдохнули пару деньков и снова в город пошли. Как на зло погода тогда испортилась, дождь пошёл. Нам бы в лагерь старателей вернуться, преждать. Но жадность глаза нам совсем закрыла. Вобщем плутали, плутали и вышли к окрестностям Храма. Помню — льёт как из ведра, мокрые оба насквозь. Холодно. И темнеть начало. Вдруг глядим, нора — не нора, дверь — не дверь. Дыра в старой стене. Хоть и страшновато, но замерзать ещё страшнее. Полезли в неё. Напарник первый, я следом. Оказались мы в каком-то ветхом помещении. Хорошо, что у нас фонари с собой были. Посветили вокруг. Со стен вся краска и штукатурка давно обвалились, голые кирпичи одни. На полу кучи мусора. А в дальнем углу блестит что-то. Подошли мы. Мать моя — Шанья! Груда тряпья истлевшего, в нём пара скелетов! Один побольше, взрослый, а другой-то детский!. В руке маленького лежит прозрачный блестящий шар, примерно в два кулака. В шаре искорки какие-то плавают, что-то мелькает. Напарник подошёл поближе и шар тот в руки взял. Я испугался тогда, говорю, что не по-людски это — у мёртвых воровать. Напарник только смеётся, мол за такое диво Корней тоже хорошо заплатит, а мёртвым вещи уже ни к чему. Любитель выпивки осушил ещё один стакан и продолжил: — Вдруг смотрю — он глаза вытаращил и куда-то за спину мне показывает. Жутко мне стало, чуть в штаны не пустил. Хочу повернуться, а ноги словно отнялись. Напарник только рот открывает да закрывает, словно рыба на берегу. Слышу — сзади голос: — Нехорошо. Люди. Уходите. Плохо. Очень. Плохо. Плохие. Люди. А голос-то девчоночий! Тихий такой, но аж мороз по хребту. И тишина вокруг. Фед это сказал так, что я сразу вспомнил момент из фильма «Неуловимые мстители», где было про летающий гроб с покойничком, «а вдоль дороги мёртвые с косами стоять. И тишина…». Так и захотелось сказать как в фильме: «-Брехня!». Но я сдержался, а сказочник-алкаш продолжил: — Не знаю, как получилось повернуться. Смотрю, а прямо возле меня стоит девчонка — руку протяни. Невысокая такая, босая, в платьишке коротком, с длинными волосами. Всё бы ничего, да только девчонка полупрозрачная. Ага. Вся такая словно из голубого пара или дыма. Глаза голубыми огоньками светятся. Жуть! У меня чуть сердце не остановилось от страха. Призрак самый настоящий! Тут я и вспомнил все байки о последней настоятельнице старого Храма. А Голубая Девчонка рукой на дыру в стене показывает, а сама на нас смотрит. Вдруг снова голос: — Плохие. Люди. Уходите. Я. Расстроена. Вон. Отсюда. Быстро. Говорит Девчонка, а губы у неё не шевелятся. Наоборот — сжаты в струнку. И лицо всё мрачнее становится. Тут ноги мои сами меня до дыры донесли, оглянулся. Напарник шар осторожно так на пол положил. Девчонка приблизилась к нему, прошагав прямо по мусору, но как бы проплыла над ним. Вдруг руку к напарнику протянула и я голос снова услышал: — Очень. Плохо. Человек. У. Мёртвых. Воровать. Нельзя. Напарник затрясся, словно в лихорадке, и тут голос как грохнет: — Нельзя!! У меня чуть голова не лопнула! Словно ветром из дыры вынесло! Я не помню, как из города выбрался, как по темноте и дождю до лагеря старателей добрался. Еле меня успокоили, но я так ничего вразумительного и не смог сказать. А утром все пошли по моим следам, напарника моего искать. И я с ними. Только в город зашли, а напарник сам нам навстречу идёт. Подошел поближе, смотрим — а он лыбится, словно ему миллион на халяву подарили. По подбородку слюни стекают. А башка седая вся! Мы к нему, мол что да как? Только он нас словно и не видит. Идёт и лыбится. Связать его хотели, да он всех расшвырял, словно детей. Откуда что взялось. И пошёл. Мы за ним. А он прошел сотен пять сед и упал, словно мёртвый. Но дышит и сердце бьётся. Мы его в Счастье отвезли, в больницу. Его потом в Большой Рассен отправили. Больше я о нём не слыхал. Вот так, ребятки. А в город я никогда после той ночи не ходил. Пьяница замолчал, задумчиво глядя на кувшин, потом вылил в стакан остатки напитка и так же задумчиво их выпил. Я мысленно почесал макушку. Занятная сказка. Словам алкаша я не верил ни грамма. Обычная небывальщина для доверчивых приезжих. Какие-то Голубые Девчонки, развалины. Фигня короче. Марика покивала головой и сказала: — Спасибо, свогр Фед. Вы очень помогли. — Да всегда пожалуйста, краса! Ну, не буду мешать вам, ребятки. Пойду. Алкаш встал, покачнулся и нетвёрдой походкой отправился на выход. Я посмотрел на кузину: — И что это было? — Нормальная история. Ты что, страшилок никогда не слышал? — Э… Ну. — Поехали. Ещё заправку искать. Вот и поговорили. Бляха медная, про заправку-то я и забыл! В лагерь мы вернулись с продуктами, заправленные «под завязку» и с бочкой компреста. Лекс был на совещании, Ню помогала варить ужин. Я занялся осмотром грузовика. Слазил под раму, осмотрел карданы. Всё вроде в порядке. Пошёл к нашим. Мишка помогал Нюте у кухни, другими словами — пинал балду. Пошёл к командирской машине. Там Марика делала какие-то упражнения. Это необычно, время не утреннее. Но мало ли какие тараканы её на это сподвигли. У неё этих тараканов целый термитник в башке. Я уселся прямо на землю и стал наблюдать. Всё-таки Марика красиво двигается. Не зря она с детства занимается борьбой. Движения то плавные, текучие, то резкие, стремительные. Не разбираюсь я в рукомашествах и ногодрыжествах. Однако всё равно смотреть интересно. Вот она прыгнула, приземлилась, низко припав к траве. — Ой! Я аж вздрогнул. Марика села, схватившись за лодыжку: — Фрам! Кажется я ногу подвернула. Она зашипела от боли и я рванул к медицинской машине. — Эй! Откройте!.. Эй! Я колотил в дверь «КУНГа», словно заведённый. Сам не знаю — чего я так испугался. От вывиха голеностопа вроде никто ещё не умирал. Тем временем дверь распахнулась, чуть не звезданув меня по лбу. В проёме возникла встревоженная Лани в синем комбезе: — Что случилось?! Фрам? — Лани, пойдём скорее. Марика, кажется, подвернула ногу. — Сейчас. Подожди секунду. Она скрылась внутри фургона и спустя некоторое время появилась вновь, с чемоданчиком в руках. Я подал ей руку, помогая спуститься по лесенке, она помощь приняла и мы быстрым, очень быстрым шагом пошли к месту происшествия. Марика так же сидела на траве, держась за ногу. Завидев нас, она отпустила лодыжку и облегчённо произнесла: — А. Вроде бы ничего страшного. Мне показалось. Марика встала и, совершенно не хромая, подошла к нам: — Извините за беспокойство. Но я уверена, что вам есть о чём поговорить. Проходя мимо вэйты, она что-то шепнула девушке на ухо. При этом у Лани глаза немного расширились, хотя было непонятно — куда уж шире? Калинина ушла, беззаботно насвистывая, а мы стояли как придурки. Я хотел выругаться, но вовремя вспомнил о девушке-вэйте и только обескураженно пробормотал: — И чего теперь? Лани выглядела не менее растерянной. Ещё бы — летела на помощь, а оказалось, что вызов ложный. Она беспомощно обернулась ко мне и хотела что-то сказать, но я опередил: — Лани, прости меня. Вэйта запнулась на почти вылетевшем полуслове. Не знаю, что она хотела сказать. Услышал только: — Эх. Я опустился на траву и голосом, полным раскаяния, сказал: — Лани, я понимаю твои чувства. Поверь — мне они очень дороги и приятны. Ты нравишься мне, и даже очень. Именно поэтому я не могу обманывать тебя и тем более использовать твои чувства. Лани, я боюсь тебя потерять, однако ещё больше боюсь выставить себя скотом и сволочью, боюсь тебе врать. Лани… Трудно подобрать слова. Вэйта стояла словно заворожённая, помоему даже не моргая. Я не мог выносить этот полный надежды взгляд. Твою ж дивизию! Но… Сейчас — или никогда! Второй раз я на такой разговор не решусь. Опустив голову и глядя на траву под ногами, сказал: — Ты хорошая, ты самая лучшая из всех девушек, которых я знал. Мне всё в тебе нравится, однако… Я не могу назвать эти чувства любовью. Пока не могу… Прости. Я ожидал плача, проклятий, звука удаляющихся шагов. Ожидал чего-то плохого, но… звук упавшего чемоданчика, шорох комбинезона. И вот тёплые ладошки ложатся на мои щёки и поднимают мою голову. Лани смотрит мне в глаза своими солнечными. Да! Солнечными! Наконец-то я подобрал слово! Смотрит глазами, полными солнечной радуги. Она улыбается, хоть в уголках глаз и блестят слезинки. Тихий, чуть дрожащий голос шелестит, словно деревце на ветерке: — Всё хорошо, Фрам. Всё просто отлично! Я очень рада и даже счастлива. — О чём ты? Почему? — Одно слово, Фрам. Ты сделал меня счастливой одним своим словом. Спасибо. Пока я мысленно прокручивал свой монолог в поисках чудодейственного слова, Лани стоявшая передо мной на коленях, неожиданно чмокнула меня в щёку и легко вскочила на ноги, подобрав чемоданчик. Блин! Неделю щёку мыть не буду! Вэйта тихо рассмеялась, глядя на мою ошарашенную морду лица. Я тоже улыбнулся. Ничего не понял, ну и ладно! Гроза миновала. Вот и всё, а ты боялся. Я поднялся, отряхнул штаны. Лани смотрела весело и ожидающе. Ладно, будем действовать по обстоятельствам: — Лани, давай я тебя провожу до фургона. Можно? — Можно. Любезно согласилась вэйта и мы пошли. Не за ручку, но рядом. Мне шлось намного легче и спокойней, чем раньше. До медфургона мы дошли в молчании. Лани кокетливо, как мне показалось, сказала: