– Ты думаешь, она все-таки может меня позвать? В ответ – пожатие плеч. – Иногда ей бывают нужны люди. Приступая к работе над башней, самой высокой из построенных до сих пор, Овидий произнес: – Люди, они как бы ничего, но я в них не нуждаюсь. * * * Больше Лу мне никогда не перезванивал. Ни насчет Овидия, ни насчет Зельды, ни по каким другим пациентам. У меня даже закралась мысль: может, то дело как-то повлияло на наши отношения? Или ему просто перестал быть нужен детский психолог. А может, он ушел на пенсию? Спустя месяц-полтора, все еще любопытствуя насчет состояния Зельды, я набрал ее в «Гугле» и выяснил, что сериал «Субурбия» в начале третьего сезона приказал долго жить. Труппа артистов распалась, кое-кто канул в безвестность. И лаконичный коммент Зельды: «Это случилось». Я продолжил поиск, но о продолжении ее актерского ремесла ничего не нашел. Впрочем, как и сведений о ее финале как личности. Впасть в безвестность: извечный кошмар для актера. Как может с этим справляться такая ломкая натура, как Зельда? Мою голову осаждали мысли одна хуже другой, и я отметал их как мог. В конце концов, она лечилась у Лу, а не у меня; остается надеяться, что его курс как-то ее выровнял. Лучший из вообразимых раскладов: его психотерапия все же пошла ей на пользу и он поставил ее на ноги настолько прочно, что разочарование не может ее повалить. Если б какая-то проблема возникла у Овидия, он дал бы мне знать. На этом и успокоимся. Вскоре после этого стартовал бракоразводный процесс у супругов Чармли, которые взялись дербанить друг друга на части. Оба – и Джули, и Брайс – делали мне предложения с целью заполучить меня свидетелем в суде на своей стороне. Я со всей возможной тактичностью отказал. Результатом стало ледяное молчание со стороны обоих, а Робин никогда больше не слышала от Джули ни ответа ни привета; мы даже как-то раз из-за этого повздорили. Вот вам и скромные радости бесчеловечных отношений. Между тем после оценки Овидия Чейза прошло два с половиной года. И однажды, за беглым просмотром бюллетеня нашего медицинского факультета, я вдруг наткнулся на некролог Лу Шермана. В семьдесят три года, после продолжительной болезни (вот она, причина обрыва нашей профессиональной связи), вдова по имени Морин, детей нет, похоронной церемонии тоже, вместо цветов – пожертвования в фонд борьбы с раком. Я позвонил с соболезнованиями на его домашний номер, надеясь, что абсолютно не знакомая мне женщина не сочтет меня навязчивым. Автомат сообщил, что данный номер не обслуживается. Видно, не судьба. После этого я попытался забыть Лу, хотя про Овидия мне время от времени вспоминалось. Умненький, слегка замкнутый мальчик, эксперт-самоучка по строительству своего собственного мира. Может, и цельный как раз из-за того, что его мать была на грани распада. Или же это все психологические бредни, а мальчугану просто нравилось возиться с конструктором… В конце концов и он выпал из моей памяти. Пять лет без новостей – само по себе хорошая новость. И тут все в одночасье переменилось. Глава 6 Резиденция «ЛАКБАРа» напоминала ровно то, чем это строение было раньше, – комиссионка в спальном районе убогого пригорода. Фасад состоял преимущественно из закрашенных окон – не очень разумно для заведения с психически больными людьми в этой разномастной округе. Знак у входа предупреждал, что здесь ведется круглосуточное видеонаблюдение, хотя камера явно отсутствовала. Еще одним курьезом была закрытая, но крайне хлипкая дверь со звонком. Мне открыли без всякой проверки, и я вошел в пустой вестибюль с еще одним окном, за которым находилась регистратура. Это окно было не закрашено, а лишь припорошено пылью, и за ним виднелась согнутая над клавиатурой компьютера пожилая женщина. Слева от нее находилась дверь с надписью «Вход запрещен». Мое появление женщина заметила, но от работы не отвлекалась. Я постучал по стеклу, и она отодвинула окошечко. – Доктор Делавэр, – представился я, – к Зельде Чейз. Задвинув окошечко, она взялась за телефонную трубку, а затем снова занялась печатанием. Через какое-то время в регистратуре появилась тощая молодая брюнетка в белом халате и стала о чем-то говорить с регистраторшей. Вновь прибывшая отличалась короткой стрижкой под машинку и челкой бронзового цвета. Халат был ей велик и обвисал мешком поверх майки и джинсов. Эту особу я видел впервые, но уже знал и имел о ней подробное представление, так как она любила внимание, а ее персональные данные были разосланы по всему киберпространству. К своим двадцати пяти годам Кристин Дойл-Маслоу успела окончить Вассарский балакавриат в области городских исследований. Единственный ребенок отца, практикующего гештальт-терапию в Ньютоне, штат Массачусетс; мать живет в Бруклайне и преподает биопсихиатрию в университете Тафтса. Любительница экологически чистых коктейлей. Список любимых групп «открывает новые горизонты в неизвестности». Любит эфиопскую кухню, в частности «леф с тыквой»; придерживается убеждения, что государственная политика – это «контактный спорт». Последние пару лет стажируется в Управлении городского развития, занимаясь «разработкой и внедрением позиционных документов по связям с общественностью». Опыт в области психологии или какой-либо другой области психического здоровья отсутствует. Продолжая разговаривать с печатающей регистраторшей, она повернулась и окинула меня взглядом. Молодая, но уже с отяжеленным, зажатым лицом, которое быстро старится. Не помогают и очки в металлической оправе а-ля «конторские служащие пятидесятых». Просмотрев несколько распечаток на столе регистратуры, через белую дверь она наконец вышла в вестибюль. Под белым халатом на майке проглядывала зеленая надпись «ЛАКБАР – Служим обществу со стилем» (ну а как же иначе). К груди был пришпилен непомерно большой бэйдж со всей предназначенной миру информацией, но тем не менее она представилась голосом, соперничающим в звучности с тромбоном: – Кристин Дойл-Маслоу. – Очень приятно, – отреагировал я. – Как она там? – Под словом «она» вы имеете в виду мисс Чейз? Подавив в себе соблазн ответить что-нибудь вроде «нет, Марлен Дитрих» или «нет, Мэрилин Монро», я ответил: – Да, ее. – Особых проблем не возникало. Веским, демонстративным жестом она извлекла связку ключей, отперла белую дверь и впорхнула в нее, оставляя мне ловить рукой дверное полотно. Следом за Дойл-Маслоу я прошел в сквозистое безлюдное пространство, разделенное на кабинки, но без всякой мебели или офисного оборудования. В нос шибал запах свежей краски. На задах помещения обнаружилась еще одна белая дверь с табличкой «Посторонним вход запрещен». – Ваш проект начался недавно? – поинтересовался я. – Сейчас мы на стадии разработки. – Но вместе с тем у вас есть стационар? Дойл-Маслоу остановилась, поправляя очки. – На данный момент там всего один пациент. Ваш, – бросила она и продолжила свое шествие. – Постойте, – окликнул я, стараясь говорить спокойно, но тайные пружины противодействия все равно сказались на громкости и жесткости тона. Плечи Кристин Дойл-Маслоу на ходу вздрогнули, хотя сам ход не сбавился. – Мне нужно объяснение, что здесь происходит. И немедленно, – припечатал я. Она остановилась ко мне вполоборота. – Вы же психолог. Значит, объяснять – это ваша работа. – Ну а ваша, извините, в чем? – Я исполнительный директор «ЛАКБАРа»… – Это что? – Концепты и организация. Челюсть у нее выпятилась, но твердости в голосе убыло, а глаза за стеклышками очков беспокойно ерзнули. – Тогда потрудитесь объяснить, каким образом у вас оказывается человек под грифом «пятьдесят один пятьдесят», а вокруг словно болото. Ничего не делается. – Не вижу, как это соотносится. У нее обострение, она спрашивала вас, и я связалась. – С кем? – Я же говорила. Больница Рейвенсвудского университета. Нетворкинг с местными юр- и физлицами, осуществляющими уход, – один из наших основных рабочих постулатов. – Ее что, судебным решением перекинули к вам? – Нас сочли идеальными для данной ситуации.