– В этом я осмелюсь поспорить с вами, – подала голос Янина, впервые встретившись взглядом с незнакомым персонажем. – Красота зарождается внутри от приятия красоты мира и самостоятельного самосовершенствования. Но бывает красота врожденная, которая становится смыслом для обладающего ей человека, тормозит его умственное развитие, поскольку ничего более ему не кажется необходимым… Разные виды красоты существуют, уж это мое личное наблюдение. И мне несравнимо ближе именно внутренняя красота, которая сквозит в глазах, как бы избито это не звучало. К несчастью, сентиментальные молодые люди превратили эту истину в нечто отталкивающее и вызывающее смешки. – Красота – растяжимое понятие. И когда говорят о красоте как о способе полюбить, имеют ввиду, должно быть, состояние внутри, подлинную прелесть души… Она отражается на теле, но не так, как представляется большинству, обожающему поверхностные суждения, – отозвался Литвинов в некой задумчивости. Янина удовлетворенно и обескураженно улыбнулась. На этом многообещающая беседа смолкла, ибо Дмитрий пригласил за рояль бездельничавшего до того момента музыканта, и, двигаясь в такт начавшейся мелодии, плавно приблизился к Анне и подал ей руку. Янина, и так выплеснувшая больше сокровенных мыслей, чем хотела, умолкла, боясь, что Николай продолжит развивать идеи и сторонясь его. Ей хотелось покоя, а не напряжения в разговоре с новым непонятным человеком, которого нужно было прощупывать, понимать, что он представляет из себя, составлять суждение, после разочаровываться… Приблизившись к Дмитрию, Анна почему-то почувствовала успокоение, хотя по-прежнему робела перед олицетворением, как ей казалось, всех мужчин, которых она знала очень мало. От него пахло мятой и немного дорогими сигарами. Отец курил такие когда-то… Запах из детства окутал ее размягченную теплотой и сытостью душу. Дмитрий, напротив, чувствовал небывалое волнение, убедившись воочию, что близко она так же волнующа, как поодаль, и прикосновения к ее талии, ее теплый едва уловимый запах, лишь усиливали его мужское смятение. Он не получил от танца обычного удовлетворения и подумал вдруг, что с водворением Анны в его жизни уменьшился приток радости и вкушения. Это нужно было решить, и решить немедленно! Пока двое кружились, растворяясь в водовороте друг друга, на пару с интересом и одобрением поглядывал Николай. В некоторой мере его привлекло то, как держит Анну его друг. Дмитрий еще никогда не жаждал ее так, ведь именно сейчас он вплотную приблизился к тому, что она вполне могла стать его. Пленницей, заложницей – не имело значения, важен был только факт. Это было так естественно и страшно – безмолвное обстоятельство превосходства его физической силы над ней установилось почти сразу, без каких-либо препятствий. «Проницательность – это не столько показатель ума, сколько, скорее, того, что ты твердо стоишь на ногах в вихре сотен мнений окружающих», – думал Николай Литвинов, догадываясь, что под сенью этого дома назревает любовная история и не представляя еще, что она коренным образом потопчет и его жизнь в том числе. Янина ненароком заметила, что Николай направил насмешливый, но нисколько ни злой взгляд на танцующих. Насмешливый, скорее, от бушевавшей в нем энергии, чем от неприязни. Но скоро интонация его лица сменилась на нечто более глубокомысленное. Он подрыгивал ногой как-то резко и иронично, сдвигая брови от недоумения и хорошего расположения духа. Янина не могла удержаться от улыбки поощряюще-снисходительной, которой обычно одаривают детей. Лениво – энергичные разливы вальса сотрясли уши Анны, темная музыка клочьями осыпалась на нее. Прокружившись с Дмитрием и прямо-таки физически испытывая на себе то, как он пожирал ее, она ощутила разбитость. Неприкаянно она протиснулась к стене и заняла там скромный стул. Одинокая, ранимая, нежная… Такой видел ее Николай, невольно не сводящий с нее взгляд до сих пор. Да. Такая девушка вполне могла вскружить голову его другу. Быть может, с ней он остепенится… Эта его блажь с похождениями скоро устаканится. Никто не заметил, что Николай задумался об Анне, ибо Литвинов не входил в число натур, подлежащих быстрой разгадке и выражающих на лице всю палитру чувств, обуревающих их в данный момент. Не позволит он людям, ничего о нем на знающим… да даже знающим, совать свои поганые напудренные носы в его голову! Он был слишком осторожен, чтобы показать жаждущим всунуть в него когти своего сострадания, поощрения или снисходительного анализа, что эта молодая девица, девица никому неизвестная, взбудоражила его, пробудив в дебрях одинокой души совсем еще нежившего человека нечто похожее на прежние чувства к молодым особам. Отчего-то он распознал в ней родное лицо. Здесь ведь даже не в ее красоте дело. Бывают и красивее. В сущности, что он знал о ней? Что она заинтриговала его друга Дмитрия… Не могло же это преклонение взяться из неоткуда… Не рассказывай тот Николаю, что собой представляет Анна, он и не пытался бы рассмотреть ее ближе. Сейчас же его охватило любопытство и признание, что она хороша, хороша безмерно… К человеку, которым интересуются, посторонний невольно проявляет большее уважение, чем к тому, кто не обладает подобным ореолом. После трапезы старики оставили детей радоваться ерунде и поддаваться новым веяния моды. Разумеется, со временем вся эта дурь выйдет из их прелестных головок… а пока пусть смеются, рыщут счастья. Пустая трата времени. 9 Дмитрий, имея целью своей вылазки именно то, что получил, нашел Анну возле лестницы, где она стояла с неведомо какой целью, и решил сделать вид, что вовсе не для беседы наедине последовал за кузиной, выскользнувшей из наполненной мыслями, чувствами и терпким запахом кофе комнаты. – Неплохой вечер, вы не находите? – спросил он со светской отстраненностью, делая вид, что совершенно спокоен, когда как на самом деле едва не сглатывал при каждом слове, ибо в горле неимоверно пересохло. – Чудесный, – подавшись вперед, подтвердила Анна, доверчиво улыбаясь и приподнимая кончики губ. Внезапно его удивило, насколько размеренность граничит в ней со здоровым озорством, который она обуздывает, потому что все вокруг твердят, что это дурно. Она в своем легоньком, что странно было для тогдашней моды, отошедшей от веяний Наполеона, светлом платьице с заколотыми наверх пушистыми прядями волос казалась такой беззащитной и себе, и другим, что отпугивала нерешительных, предпочитающих не связываться или, быть может, иметь дело с более реальными женщинами. Дмитрий же, поднаторевший на этом поприще, мог не опасаться. По обыкновению не ведая отказов и наказания, он был уверен в собственной силе над женщинами. Будто не чувствовал, какое волнение привносит в милые и бесцельные женские собрания, разрубая спокойствие наседок и будоража подавляемые, но никуда не девающиеся их инстинкты. Что ни делай, природа свое возьмет или станет родоначальницей патологий и истерик. А не возьмет, так он возьмет! – Вы осведомлены, должно быть, о делах, которые мы имеем честь вести с вашим батюшкой? – Вы? Дела с моим батюшкой? Помилуйте, я ни слухом, ни духом… – растерялась Анна. Она понятия не имела, что говорить, когда речь заходила о неведомых ей вещах и всегда то ли робела, то ли испытывала недовольство собой. – Ну так вот, – продолжал Дмитрий быстро, поскольку сердце его начало предательски колотиться в тот момент, – думаю, вам должно быть известно, что я теперь являюсь владельцем вашего поместьица. Анна ахнула. – Неужели прошел срок… – Срок давно прошел, милая, – отчеканил Дмитрий с умилительной улыбкой воспитателя, будто то, о чем он говорил, было вовсе не докукой, способной в корне поменять жизнь целой семьи. Мартынов вообще не любил предаваться унынию и считал, что люди, безостановочно жалующиеся на жизнь, утрируют, и все на самом деле не так страшно, как они пытаются преподнести исходя их наклонностей собственной натуры. Это было весьма удобно при ежедневно подаваемом слугами разнообразном рационе. Анна побледнела. Видно было, как тяжело ей становится хватать воздух ртом. – Вы не оставите нас без гроша… – толи утвердила, толи взмолилась она, прижимая тоненькие пальчики к его рукавам. Своими длинными порочными пальцами он взял ее за подбородок. – Это зависит от вас, кузина. Ну что ж, самое вопиющее было произнесено, оставалось только подлатать дело. Смешно, но волновался он как в первый раз, будто снова стал тем пятнадцатилетним мальчиком в публичном доме, куда старший кузен отвел его в качестве подарка на именины. С тех пор сфера его интересов переместилась на женщин отборного сорта, и единственное занятие, которое Дмитрий выполнял прилежно, регулярно и очень хорошо, составило сомнительное увивание за особами прекрасного пола. Впрочем, подобный образ жизни и особенно полнейшее бездействие в понятиях, которые более деятельные и целеустремленные люди назвали бы полезным трудом, самосовершенствованием, приносили ему истинное удовольствие. Последовало молчание. На лбу девушки выступило несколько морщинок. – От… меня? Я всего лишь… – От вас и ни от кого более, – непреклонно продолжал Дмитрий, понимая, что вот они и добрались до кульминации и с удовольствием предвкушая завязку их общей драмы, – зависит благосостояние ваших родных. Вам решать, будут ли они давиться жалкими крохами и потеряют ли всякую надежду когда-либо выплыть. Вам и никому более. – Каким же образом? – выпалила Стасова, чуя неладное и расширяя глаза от каждого его слова. – Ах, кузина, я бы оставил вам право проживания в имении и на доходы от него, если бы только вы уступили моим мольбам и моей страсти, – закончил он главную свою мысль на протяжении уже стольких дней, безучастно будто поглаживая ее по плечу. По моде оно втиснуто было в объемные буфы, смотрящиеся странно на хрупкой белокожей дворянке, настоящей английской леди. Анна, обомлев, не находила, что сказать. Неотвратимость происходящего неожиданно свалилась на нее и придавила тяжестью своего уродства. «Быть не может, что я слышу подобные гадости наяву!» – запротестовало ее сознание, но неумолимость его напряженного тела говорила, что все происходящее реальность и деваться ей некуда. – Что вы позволяете себе? – смогла, наконец, выдавить из себя Аннушка, готовая провалиться сквозь землю, но только не слышать этого. – Кузина, я лишь помогаю вам найти способ исправить то, что по неосторожности и наивности наворотил ваш батюшка. – Нет! – закричала Анна. – Вы настолько забыли честь, что хотите, чтобы я стала вашей любовницей! Это неслыханно! Что вы за человек?! Она расколола его распыляющуюся страсть пощечиной. – Какой же вы подлец… – процедила она, точно до нее впервые дошло, что представляет из себя ее достопочтенный кузен. – Дорогая, – мягко, но с какой-то зверино – несогласной подоплекой отчеканил Мартынов, трогая расплывающуюся колющуюся щеку, – решать вам. Я лишь предложил. Его задели ее слова об отсутствии у него чести. Можно было подумать, что не ей нанесли смертельную обиду, а ему. Первым делом, прибежав в свои покои, Анна завалилась на высокую постель и что есть мочи зарыдала. Перед ее мысленным взором, не желая успокаиваться и улетать, навязчиво носились картины нищеты, пьянства, падения, презрения, забвения и отупения. Они до сих пор не были слишком богаты и уважаемы, но то, что она знала о самом низшем слое в Российской империи, позволяло ей думать, что им еще есть куда скатываться. А что такое дворянин без имения? Удручающее зрелище. Если бы еще папа имел профессию, которой можно заработать на хлеб… А Янина, что с ней будет? Без приданого даже ее драгоценный Федотов может пойти на попятную и отвернуться от нее. Ах, почему они не сыграли уже свадьбу?! Все чего-то ждали! Более того, вдруг почтенный Денис Федотов не знает всех подробностей их положения? И не возьмет Янину… Нет, допустить этого никак нельзя! Пролежав в темной хорошо отапливаемой камином и каменной печью в углу опочивальне добрых несколько часов без сна, а в каком-то забытье, не спя, но и не бодрствуя, Анна уже не представляла действительность так враждебно, как вначале. Пусть лучше ей одной выпадет пострадать за семью, чем втягивать в это еще и сестру. Быть может, одна поможет другой когда-то… Тем более, без денег их все равно ждет судьба содержанок, и Дмитрий Мартынов здесь не самый последний вариант. Он, по крайней мере, не жаден… Отцу отплатить добром тоже не мешало бы, ведь он не бросил дочерей после смерти матери, не отдал их с сестрой на растерзание мачехи или в приют. С трудом поднявшись с постели, Анна кое-как омыла опухшее от слез лицо и шею, которую кололо влагой, скатывающейся со щек, в графине. Сама себе в тот момент Анна показалась удивительно отталкивающей. Грешным делом она подумала, что, увидев ее такой, кузен откажется от задуманного. 10 Дмитрий в одиннадцать часов вечера не куролесил, как обыкновенно в это время суток, у актерок или с военными, а смиренно сидел в отведенной ему части дома, подозрительно близко расположенной к покоям сестер, и раскуривал кальян, не о чем, собственно, не думая. Не помня себя, ощущая лишь распухающую боль в голове и глазах, Анна постучала в дверь. Слуги уже почивали, а дом был настолько большим, что ее крадущиеся шаги едва ли кто-то услышал. Он быстро, с какой-то дрожью отпер дверь ее тихому скребу и уставился на кузину, не зная, что сказать. Анна бы со своей чуткостью к прекрасному непременно оценила бы его восточный халат и благовония, расплывающиеся по спальне. Если бы не была сама не своя от внутреннего негодования, выраженного лишь убитым горем видом, который не только не растрогал, а, напротив, еще больше распылил намерение Дмитрия. Дмитрий не нашел ничего лучше, чем просто посторониться, дабы дать ей незаметной пойманной пташкой проникнуть глубже. Когда птичка оказалась в клетке, а Мартынов предусмотрительно запер дверь, опасаясь, что Анна передумает, он повернулся к ней, неприкаянно смотрящейся в огромной шикарно обставленной комнате с кругом диванов посередине и колоннами из мрамора. Посчитав ее очень милой с такой отрешенностью во взгляде и позой, словно молящей о защите, Дмитрий широко улыбнулся, и его щетина, которою он не сбрил с утра, поскольку целиком захвачен был обдумыванием своего туалета на вечер, расползлась в некоем намеке на усы. Через его слегка распахнутое от жара зала одеяние пробивалась обнаженная грудь, поросшая курчавыми волосами. Волосы Анны странно мерцали в тишине, пока она, не зная, что следует делать, проскользнула на огромную постель с балдахином, словно у принцессы, и стала оправлять волосы, чтобы чем-то занять руки. Дмитрий, дрожа от предвкушения, приблизился к ней и начал трогать ее плечи, отодвигая ткань и обнажая бархатистую белую кожу шестнадцатилетнего воплощения миловидности. Анна попыталась отодвинуться, но потом затихла, предоставив кузену свободу действий. Он откинул ее на кровать и, действуя все порывистей и неосторожнее, попытался освободить ее от платья. Порвав его, Дмитрий почти с яростью, но все же улыбаясь и продолжая целовать кузину долгими огневыми поцелуями, которые казались ей слишком влажными, освободил пленницу и от платья, и от нижних юбок, оставив ее лишь в корсете и панталонах. От унижения; от сознания, что ничего не исправить уже и остается лишь подчиниться; оттого, что первый мужчина, который видит ее такой, без прикрас – это не муж, а совсем чужой человек, барышне Стасовой хотелось плакать, но словно что-то сдавило даже жалость к себе, и она молчала. Долго, предательски молчала, глотая слезы, которых не было. Анна, приглушенная, раздавленная, внешне безропотно уступила этому наплыву, поскольку внутри уже пережила всю боль и стыд от процесса, должного произойти нынче, и от его возможных последствий. Принимая это неотвратимое, она испытывала только парализующий страх, граничащий с безразличием и неверием в то, что это вообще происходит. Сбывающееся для нее было туманом, несчастливым сном, а не совершающимся фактом. Анна по праву посчитала это самым позорным моментом своей недолгой жизни, не слыша себя и представляя, что играет чью-то несчастливую роль. Ее страх, щиплющая боль, его тело, экстаз и отказ считать ее живым человеком завершили тот сложный вечер и открыли для двух соединяющихся тел новую эру познания действительности. Обреченность и унижение затмили для Анны физическую боль, она почти не чувствовала своего тела. Под утро она, с трудом двигаясь, неслышной тенью проскользнула обратно к себе в комнату и повалилась на постель, не раздеваясь. 11 Нареченный Янины, Денис Сергеевич Федотов, от души желая ближе сойтись с родными своей недавно приобретенной невесты, а в особенности Дмитрием, пленяющим людей более слабохарактерных или даже впечатлительных, одурел от радости, когда удалось не только быть представленным родоначальнице Мартыновых, но и оказаться в числе счастливчиков, удостоенных чести провести на даче их почтенного семейства целое лето. От Дмитрия и ему подобных неизменно тянет неназойливым ароматом неопровержимости и непогрешимости, что бы они ни делали. От природы скромному и сдержанному Денису это казалось чудом, и он сотворил все вообразимое, чтобы давнее поверхностное знакомство переросло в нечто большее. «Как славно, что у Янушки такие связи!» – не без самодовольства размышлял он, благосклонно принимая приглашение Мартыновых, поданное с достоинством и недюжинным самомнением. Больше радости в тот миг он ощущал скованность от рьяных попыток не уронить себя в их глазах. Мартынов, ожидая гостей, благоухал. Не имея возможности без скандала избавиться от матери, к которой питал сыновние чувства лишь урывками, он не придумал ничего искрометнее, чем позвать на распланированные увеселения старика Стасова. Сий помятый господин на время, казалось, оправился от своего униженного положения, с наслаждением вкушал плоды роскошной жизни, нисколько не задаваясь мыслями о будущем. У Ефросиньи Петровны имелись и другие вассалы, но в последнее время она стала чрезмерно брезглива к чужим. А ее насмешки и скрытые намеки исподтишка мог вытерпеть только такой совершеннейший пень, как Стасов, готовый пресмыкаться перед кем угодно в ожидании снисхождения. Ибо занят он был лишь крепкими напитками и реформированием своего образа франта. Впрочем, безудержное веселье в кабаках пришлось на время прекратить, ибо стремление выглядеть прилично и изрекать непреложные истины оказались сильнее пагубных замашек. Дмитрий никогда не предавал особенного значения своим отношениям с семьей… Таким уж он уродился, что ничто на свете не занимало его мыслей больше меры, не становилось целью, смыслом или хотя бы страстью. Мать он терпел. Никого из людей не принимал он в глубине души за родное существо, хотя поразительно, если копнуть уж совсем низко, нуждался в опеке и ласке, но действовал изначально провально, ища и привлекая не тех, кто способен был на сильную привязанность и настоящую преданность. С детства Дмитрий чувствовал в Ефросинье Петровне некую фальшь и платил ей и всем остальным, даже ни в чем не повинным, той же монетой. Любвеобильностью пытаясь компенсировать недостаточную любовь матери и не оценивая из-за пристрастия к побрякушкам женщин, способных на чувство, в глубине души ему необходимое, он сам отталкивал счастье. И не задумывался, насколько это замкнутый круг. Если бы он понял, что хочет любви, ему несложно было бы найти достойную для создания семьи женщину. Ведь в таком случае сам он служил чем-то вроде посыла о том, что приготовился к глубокому сокровенному чувству и всем сопутствующим ему трудностям. Но любовь как таковая не занимала в списке видимых приоритетов Дмитрия главенствующего места. Вернее, любовь истинная, а не повод развлечься на некоторое время. Хоть он и называл и то и другое одинаково. Ответственности он не терпел и не жаждал, чтобы кто-либо проявлял заботу о нем. Но Дмитрий не мог проникнуть вглубь своего поверхностного сознания, не представляя, из чего истекают его проблемы и вовсе не думая, что вообще в чем-то ущемлен. Как и большинство Казанов, он был глубоко несчастен в душе, сам себя затуманивая собственной успешностью. Ведь, в сущности, единственное счастье человека, не подчиненного глобальной идее власти, искусства или науки сводится лишь к в той или иной мере преломленному желанию быть любимым и нужным. И повезет тому, кто все же осознает это.