Она налила кофе, добавила молока и помешала. Потом предложила кофе мне, и я с благодарностью взяла чашку. – Фрау Шуртер, что же мне делать? Она поставила свой кофе на стол и засмеялась. – У меня нет ответа. Мне повезло, у меня не было других желаний, кроме как выйти замуж за хорошего человека с хорошим счетом в банке. Оттмар – управляющий банком, мужчина моей мечты. Она со вздохом взглянула на меня и пожала плечами. – Но у вас, Роза, талант. Это совсем другое дело. Вам нельзя оставаться здесь, в Санкт-Галлене, или сажать деревья на полях Палестины. Вам нужно в Париж. Если вы добьетесь там успеха, то станете как Коко Шанель, богатой женщиной, и сами сможете обеспечить и Лорина и себя, без мужчины. Новомодная идея, да, но после войны многое изменилось. По всей Европе женщины трудятся за мужчин, многим вдовам приходится работать. Я смотрела на нее, прикусив губу. – Конечно, вы не поедете в Париж немедленно, – продолжала она, – придется начать здесь, найти клиентов, может, открыть мастерскую, приобрести связи, а потом, набравшись опыта, поехать в Париж. У вас получится. Я верю. И словно свеча во тьме, передо мной возникло блестящее будущее, о котором я не смела даже мечтать. В мерцающем свете нарисованной ею картины внезапно мелькнул выход, дорога вперед. Потом он погас так же мгновенно, как и появился, стертый суровой реальностью. – С Лорином ничего не получится. Ему лучше жить в семье. * * * В ту ночь я не спала. Фрау Шуртер была права. Я была талантлива и не без честолюбия. Я набрала много клиентов. Все больше поступало заказов на пошив платьев с нуля, а не подгонку и переделку готовых. Дамы доверяли мне самой подбирать фасон, а не копировать из журналов мод. Я уже нюхом чуяла, что, будь у меня возможность, я в этом преуспею. Вопрос только – где? Я любила профессора как отца, наставника и опекуна, но не мужа. Передо мной стоял выбор: либо я остаюсь с профессором и обеспечиваю Лорина семьей и хорошим отцом, но при этом жертвую своими мечтами и страстями, или же мы идем своим путем. Я рассудила так: уж если я пережила изнасилование, то интимная жизнь с профессором хуже не будет. Когда надо, можно закрыть глаза, а со временем, глядишь, все утрясется. Будем жить в безопасности, заботливо растить ребенка, хоть и в чужой стране. Разумнее решения не найти, но душа, как ни странно, противилась. Снова и снова проигрывая разные варианты, я поняла, как мне нужно поступить. Из Оберфальца я ушла сама, теперь профессор мог оставить меня здесь одну. Трудно, но не смертельно, хотя придется найти способ сводить концы с концами, платить ренту, покупать продукты, ухаживать за Лорином и за собой. Остаток ночи я просматривала счета, хранившиеся в тетради, вычисляя затраты, растущие доходы и расходы, оценивая, с чем придется столкнуться без профессора, но, как бы я ни урезала расходы, чем бы ни жертвовала как недоступной роскошью, ничего не выходило. Нужной суммы не набиралось. Без финансовой поддержки профессора я не могла ни снять квартиру, ни удовлетворить наши нужды, ни открыть мастерскую. Нужно было копить деньги и совершенствовать навыки. Но профессор ясно дал понять, что времени на это у меня нет. Я вспомнила слова фрау Шуртер. Раньше я мечтала о Париже, но никогда не воспринимала это серьезно. Чем больше я об этом думала, тем больше убеждалась, что фрау Шуртер ошибается. Останься я в Санкт-Галлене, времени уйдет слишком много. Нет, сначала я должна поехать в Париж и броситься в омут с головой, работать и копить, а уж потом возвратиться и открыть мастерскую. Она была права в том, что Лорин любит ее и Макса и что герр Шуртер хороший человек. Приняв решение, я стала действовать, зная, что если задержусь, то кому-нибудь проболтаюсь. И тогда приду в себя и поступлю разумно. А пока я поддалась порыву, инстинкту выживания. Сейчас люди говорят о борьбе или побеге. Единственной возможностью бороться для меня оказался побег. Я вошла в кабинет профессора и взяла бумагу. Когда слова закончились, сняла подаренное профессором золотое кольцо. На бумаге обручальное колечко казалось очень маленьким. Я положила письмо и кольцо в конверт. Собралась я быстро, вскоре на улицах появятся люди. Пришив потайной карман к пальто, я положила в него денег с расчетом продержаться с месяц, а остальные сбережения положила в носок и завернула его вместе с одеждой Лорина в одеяло и положила сверток на решетку под его коляской. Главное, чтобы Лорин не шумел, потому что профессор обычно просыпался от его криков, но, к счастью, ребенок не шевельнулся. Оказавшись на улице, я покатила коляску к дому фрау Шуртер. На какой-то момент, глядя на Лорина, любимого сыночка, я засомневалась в своем решении. Круглолицый бутуз со светлыми волосами, вьющимися вокруг сонного личика, он был похож на херувима с церковной фрески. Такой красавец! Поцеловав его на прощание, я постучала в дверь и побежала на станцию. Первый поезд на запад отправился сразу после посадки. Когда городок остался позади, я открыла чемоданчик, который герр Майер нес для меня через перевал в Швейцарию. Среди платьев я нашла маленькую картонную коробку, что он вручил мне на прощание. – Швейцарское лекарство, – пояснил он. – Удивительно, но оно лечит от многих недугов. Еще никогда в жизни я не искала облегчения от боли, как тогда, поэтому, открыв пакет, достала маленькую белую таблетку. Сомневаясь, что она избавит меня от жгучей боли, пригвоздившей меня к месту, я дала сладко-кислой таблетке раствориться во рту. Аспирин – известный целитель от всех болезней. И пообещала, что вернусь за Лорином. Боль никогда меня не отпускала. У меня в шкафчике до сих пор лежит аспирин. Глава 7. Номер пять Может, тебя это удивит, в этот момент я применяю парфюм. Да, ma chère, я пока не одета, но мне нравится капнуть им здесь, здесь, здесь, здесь и здесь. Всегда с обеих сторон: симметрия в запахе так же важна, как и во внешности. За ушками, на внутренней поверхности запястий, капельку в ложбинку между грудями. Ты замечала, как один и тот же парфюм пахнет словно писсуар у одной женщины и жимолостью и жасмином у другой? Так бывает, когда аромат парфюма смешивается с запахом тела. Мне, например, не идет Chanel No. 19. Я быстро это поняла в первые выходы в свет по неприязненным взглядам, беспокойному сопению и сморщенным носам. За годы проб и ошибок я выбрала несколько изысканных спутников. Крохотные флакончики, да? Просто я никогда не покупаю туалетную воду, которая в основном состоит из спирта, или даже парфюмерную воду, которая чуть лучше. Я предпочитаю духи с высочайшей концентрацией аромата. Пяти капелек хватает на весь день, более высокое содержание парфюмерных масел благоприятно для кожи по сравнению с дешевой пикантной спиртовой дымкой, испаряющейся через несколько часов. И ты ведь понимаешь, ma chère, что, несмотря на бешеные цены, несколько капель жидкости того стоят. Как большинство качественных продуктов, они выпускаются по роскошной цене в крошечных флаконах, словно маленькие хрустальные банковские сейфы. Взгляни на изысканный дизайн, цвета, формы, как они отражают свет, каждый сам по себе – произведение искусства. На мой взгляд, каждый создает атмосферу. Аспирин был не единственным сокровищем в маленьком чемоданчике, с которым я покинула Санкт-Галлен. Предметом вожделения среди моих пожитков был первый взрослый подарок, первая дань почитания меня как женщины. На день рождения профессор подарил мне простой прямоугольный флакон с настоящей хрустальной пробкой, наполненный первым ароматом Коко Шанель. С тех пор и по сей день Chanel No. 5 всегда со мной. Духи такие женственные, начиная с густого аромата цветов померанца, плавно переходящего в сладковатый запах жасмина и стойкий и нежный шлейф сандалового дерева. Задолго до того, как фрау Шуртер заставила серьезно задуматься о поездке, этот парфюм наводил меня на мысль, что в Париже решится моя судьба. Если мне суждено стать портнихой, лучше города, чем столица моды, просто не найти. Я мечтала поработать в ателье, подучиться приемам, стежкам, кройке. И, подобно фрау Шуртер, восхищалась, как Коко Шанель удалось самой всего добиться. В 1946 году туристы еще не наводнили Европу, как сегодня. Она лежала в руинах, грудах булыжника с остовами разрушенных зданий, будто одна безбрежная гора обломков. Однако Париж был по-прежнему величественным, несмотря на шрамы фашистской оккупации. День и ночь я мерила шагами город в поисках работы и пристанища. Улицы были засыпаны мусором, каждые несколько шагов приходилось обходить на тротуарах собачий помет, но каждое здание, мимо которого я проходила, ветхое или запущенное, казалось мне дворцом. Я восхищалась высокими окнами и массивными дверями, любовалась через открытые створки со вкусом обставленными комнатами с высокими потолками. Пачка денег, спрятанных в потайном кармане пальто, таяла день ото дня. Остановившись в дешевой гостинице у лионского вокзала, я покупала хлеб и сыр в магазинах и пила воду из-под крана, но затраты меня пугали. Я не забыла первые дни и ночи в Санкт-Галлене. Денег оставалось недели на две. К концу первой я стала экономить на еде, брала тарелку супа в день в недорогом кафе, где можно было посидеть и передохнуть. С раннего утра до позднего вечера, выйдя из гостиницы, я обходила улочки квартала Сантье – тихие закоулки, где работали за закрытыми деревянными дверями ателье мастера по вышивке, плюмажу, изготовлению пуговиц, плетению кружев. Я ходила от двери к двери, внимательно разглядывая медные таблички с именами и названиями компаний на полированном металле, звонила, искала работу и каждый раз получала отказ. И каждый день, теряя надежду, чувствуя себя глубоко несчастной, возвращалась в гостиницу. Я отправилась в Париж, мечтая чего-нибудь добиться, а на деле только изнашивала купленные профессором туфли. Я стольким пожертвовала ради мечты, но чем дольше я искала работу, тем больше меня охватывали безнадежность и отчаяние. Я скучала по Лорину и все же каждый день продолжала стучаться в двери, спрашивая и получая отказы, и напоминая себе, что нужно быть сильной, как валькирия, как называл меня Томас, и не прекращать поиски ради сына. Заканчивался еще один день напрасных поисков, весенний ветерок шевелил на деревьях едва появившиеся листочки на улице Тикетон, когда я свернула за угол на улицу Монторгейль. Из тех редких случаев, когда меня приглашали обсудить условия возможной работы, я узнала, что очень часто студии располагались на самом верху здания, где помещения были дешевле и лучше освещались, поэтому я научилась стучать и ждать, потом стучать еще раз и еще ждать, прежде чем сдаваться. Я уже собиралась уходить после очередного стука в дверь, когда дверь приоткрылась и угрюмый мужчина окинул меня взглядом. Вид у меня был довольно жалкий, но я подняла голову и спокойно посмотрела на него. – Слушаю вас, чем обязан? – нерешительно спросил он с заметным акцентом. У него были темно-карие глаза, черные волосы, острый длинный нос и кожа на порядок смуглее, чем у французов. – Я ищу работу, – попробовала я спросить по-итальянски. – Отличная портниха, модельер и закройщица. Он пристально смотрел на меня. Я понимала, что он видел не землячку, а отчаявшуюся дешевую работницу. – Входите, – буркнул он без намека на вежливость или дружелюбие. – Посмотрим, что вы умеете. Он широко распахнул дверь и показал на широкую витую лестницу. – Мы наверху, – сообщил он и зашагал через две ступеньки. Я ринулась за ним, невзирая на голод и усталость. Летняя жара ушла, в холодном ателье рано темнело, дни стали короче, воспоминания о голоде и бездомных скитаниях заставляли меня корпеть над стежками. Маэстро улыбался только, когда клиенты приходили понаблюдать, как идет дело, или забрать заказ. Мастерская специализировалась на вышивке вечерних платьев бисером и блестками. Хозяин взял меня, потому что ему была нужна лишняя пара рук для простейшей работы. Жалованье было мизерным, но справедливости ради скажу, что я многому научилась, хозяин стал поручать мне более сложную работу и разрешал ночевать на кушетке у дальней стены. Работала я усердно, хотя пришивать бисер по рисункам других было совсем неинтересно. Я проводила время в полном одиночестве, не ища компании, представляя, что сейчас делает малыш Лорин. Я все время о нем думала и, хотя он был далеко, почти физически ощущала его присутствие, словно фантомную боль в ампутированной конечности. Каждую неделю я посылала письмо фрау Шуртер в Санкт-Галлен, умоляя ее рассказывать Лорину, как я по нему скучаю, как люблю, и вернусь, как только хорошенько научусь, чтобы открыть свою мастерскую. Каждую неделю я заворачивала заработок между страницами бумаги, оставляя себе только на самое необходимое. Ответов я не получала, никому не сообщая обратного адреса. К Рождеству поток клиентов возрос, женщины заказывали к празднику что-нибудь особенное. В канун Рождества я работала как в обычный день. В Париже я жила уже почти семь месяцев, но так и не приобрела друзей, с которыми можно было праздновать. Весь день я работала и с приближением ночи гнала от себя мысли о Рождестве. В прошлом году Лорин вряд ли понимал, что происходит, но в этом году он будет поражен. Я представила, как он ходит вместе с Шуртерами вокруг елки и поет рождественские песни. Отложив работу, я прошлась по улицам, подглядывая в кафе и бары за счастливой жизнью, бурлившей вокруг. Кругом царило особое ликование, больше, чем в обычные праздники. Назад, в мастерскую, я поднималась по лестнице целую вечность. К моему удивлению, в мансарде горел свет, хотя я, уходя, все выключила. Из кухни послышался шум, и, когда я вошла, появился маэстро с двумя сколотыми бокалами и бутылкой вина в руках.