– Нет, у меня с ним нет связи, – заколебалась я. Однако его честность дала мне смелость признаться: – Меня изнасиловали. Он резко втянул воздух. – Война? – Да. Наши руки не расплетались, словно вели свой независимый разговор. Я наблюдала за течением реки. – Мне было тяжело одной. И я решила приехать сюда и чего-то добиться в жизни, а потом вернуться за сыном. Я оставила его в хорошей семье и каждую неделю посылаю им деньги. Шарль встал и закашлялся, не отрывая взгляда от реки. Меня затошнило, мне казалось, я ему отвратительна, обесчещенная женщина, а не нетронутый цветок, каким он меня представлял. Он шагнул ко мне. – Роза? У меня еще один вопрос. Я приготовилась к худшему. Я все переживу, даже если мы сейчас распрощаемся. – Я слушаю. – Можно тебя поцеловать? В тот же миг я испытала неописуемую радость, ma chère. Я ничего не ответила, только прижалась к нему, и наши губы встретились. Вскоре он крепко обнимал меня обеими руками, прижимая к груди мою голову. Потом мы на мгновение отпрянули, чтобы перевести дух. – Это хорошо. Поедешь и его заберешь, – заключил он. – Я не могу дать тебе ребенка, но, если он у тебя уже есть, будем жить одной семьей. Мы ведь созданы друг для друга. Он чуть-чуть ослабил объятия, я повернулась, и наши губы вновь встретились. * * * Шарль был настроен решительно. Он отказался спать со мной до свадьбы. И дело не в том, что у него не было желания, по-моему, ему хотелось сохранить восторженное удовольствие, что мы получали при виде друг друга. Но долго мы бы это не вынесли, поэтому он заявил Диору, что у того всего четыре недели, чтобы сшить мне свадебный наряд. Диор с удовольствием принялся за работу, немедленно нарисовал платье и лично следил за выполнением. Он вихрем промчался по ателье, схватил тюль, собрал ткань на талии, словно пачку балерины, и потом улаживал на мне роскошный атласный жакет «Бар». Он изменил фасон жакета, и новая модель появилась в коллекции 1948 года под названием «Верность» – именно этого он нам желал в поздравительной открытке. – Теперь остается решить, что надеть нам, мадам Фурнель, – заявил Диор, втыкая последнюю булавку, – когда я передам ее с рук на руки. Я развернулась, чтобы на него взглянуть. – Не дергайся, – отругал меня мэтр. – Могу я удостоиться этой чести? – Конечно, – кивнула я и его обняла. – Merci pour tous[26]. Шарля мало интересовала суматоха подготовки, но он только попросил, чтобы я съездила в Санкт-Галлен и привезла Лорина, чтобы сразу начать семейную жизнь. Я отправила Шуртерам телеграмму, что еду. Выйдя из поезда в Санкт-Галлене июльским днем, я чувствовала себя королевой. Когда я рассказала Диору, куда направляюсь, он настоял, чтобы я надела рабочие образцы и потом доложила, какое впечатление они произведут вне Парижа. Итак, на мне была одежда из следующей коллекции. Я сделала не больше трех-четырех маленьких шагов, как откуда ни возьмись появился носильщик и предложил поднести чемодан. А всего три года назад неопытной, испуганной и беременной я появилась на соседней улице в поношенной одежде, с небольшой суммой денег и письмом. Я была одинока и всего боялась. Теперь у меня была цель, обеспеченность и куча планов и надежд в голове. Я была уверена, что всего достигну. В гостиницу я не пошла. Мне так сильно хотелось подержать на руках маленького Лорина, что я дала таксисту адрес фрау Шуртер. У меня была только одна смена одежды и ночная рубашка, но чемодан был набит подарками детям, там же лежал костюм от Диора и вечернее платье, которое я сшила сама с помощью Мадлен. Очень хорошо, что я была чем-то занята, потому что волновалась от мыслей, что увижусь с Лорином, как он вырос, светлые ли у него волосы, что он любит есть. Я добавила два лишних сантиметра к швам платья, уверенная, что мерки наверняка увеличились по сравнению с теми, что я хорошо знала. Я считала, что фрау Шуртер наверняка поправилась. С колотящимся сердцем я подошла к двери дома Шуртеров и позвонила. Дверь была тяжелой, деревянной, я напрягла слух, стараясь уловить звуки изнутри, хотя бы стук каблучков фрау Шуртер по паркетному полу. Но я ждала в полной тишине, пока она открыла дверь. – Фройляйн Кусштатчер, входите, – сухо пригласила она. Я вздрогнула, она всегда звала меня Розой. Протянула руки ее обнять, но она отступила, и я смущенно покраснела. Впустив меня, она закрыла дверь. Мы изучали друг друга. Она выглядела чудесно, два лишних сантиметра можно было не добавлять. Я знала, что она видит – парижскую даму, мисс Диор, не бродяжку в чужих обносках, которую она помнила. Неудивительно, что она относится ко мне по-другому. – Они в саду. Вы хотите его видеть? Мы прошли через дом, который, казалось, не изменился с тех пор, как я была здесь, через кухню. Она открыла дверь, ведущую в сад, и до нас донеслись крики играющих детей. Мои каблуки не годились для более сложных дорог, чем парижские бульвары с собачьим дерьмом, и мне пришлось сосредоточиться, спускаясь по ступенькам и ступая по неровной грязной садовой дорожке. И только остановившись, я подняла голову и увидела двух малышей, игравших с палкой с лошадиной головой и трехколесным велосипедом. В конце лужайки стояла коляска с пухлым ребенком, смотревшим на мальчиков. Мы стояли незамеченные, наблюдая, как они катались по очереди, ссорясь и крича от восторга. Лорина я сразу узнала, он был светловолосый, как я, и, надо признаться, Шляйх. Мой малыш стал маленьким мальчиком. Я потеряла дар речи. Меня переполняли радость и вина. В конце я только могла сказать: – Он так вырос. Такой же большой, как Макс. – Люди спрашивают, не близнецы ли они. – Это нелепо! – возмутилась я. – Да ну? Она сказала это угрюмо, я никогда раньше такого от нее не слышала. Я скрестила руки на груди. – А малышка? Я даже не подозревала, что вы беременны. – Вы думали, я поправилась, но это была Френи. Когда вы уехали, я была беременна почти три месяца. – Вам, наверное, было тяжело. – Да, моя семья увеличилась с одного ребенка до троих за полгода. – Я не знала. Она приняла Лорина, когда уже была беременна – мне стало стыдно. – Мне очень жаль, Ида. И я вам благодарна, – сказала я, назвав ее по имени. – Я не могла взять его с собой, не справилась бы, я знала, что вы его приютите. – Да, сначала нам было трудно, фройляйн Кусштатчер, – ответила она, намеренно подчеркнув фамилию. – Он так плакал. Его спас Макс, он его очень любит. Мы тоже. Он наш. – Спасибо вам, – униженно ответила я. – Вы поступили правильно, – уже мягче сказала она, – может, не тем способом, но правильно. Он ни в чем не нуждается. А вы были так молоды. А теперь посмотрите на себя – вы бы никогда этого не добились… Она отвела взгляд от играющих детей и махнула рукой в мою сторону. – …если бы он держался за вашу юбку. – Вы были тоже правы. Я бы никогда не стала здесь счастливой. Я должна была чему-то научиться. Это была настоящая борьба, сначала все давалось нелегко. А потом мне повезло. Но я понимаю, сколько я пропустила. – Да, пропустили. Такова цена успеха, и назад этого не вернуть. Она не злилась, просто говорила правду. Потом мальчики побежали к нам с криками: – Мама! Мама! Я смотрела на маленькое личико: он бежал по траве и глядел на меня. Его кудрявые золотистые волосы разлохматились, щеки разрумянились, голубые глаза были полны любопытства. – Мама! Мама! – снова закричали оба. Я встала на колени, готовая к его объятиям, и сердце мое учащенно забилось. Но Лорин подбежал к фрау Шуртер, мимо моих протянутых рук. Он крепко схватился за ее юбку и прижался к ноге. Макс стоял рядом с ним. – Лорин, – позвала я, – это я! Он спрятался от меня за ее юбку. Я неловко встала. Я столько раз представляла себе этот момент. В мечтах я опускалась на землю и хватала его в объятия, он прижимался ко мне. Но таких, чтобы он меня не узнал, не было, и чтобы испуганно прижимался к «маме». Я закусила губу и не могла вымолвить ни слова.