Она коротко стригла волосы и выпрямляла их, закалывая шпильками и втирая масло, часто повязывала на голову шарф – не привлекательную бандану из разноцветного шелкового платка, а рваный клочок полинявшего ситца, порванный по краям и плотно завязанный. Я видела ее только в рабочей одежде, простенькой и поношенной – бесформенные блузки, прикрывавшие юбки А-силуэта из вырезанной квадратом ткани окутывали худощавую фигуру с длинными истощенными, угловатыми конечностями. Мускулистые, крепкие руки и ноги ни на минуту не оставались без дела, всегда в движении: подметали, перекладывали, вытирали пыль, выжимали и вешали. Разглядеть в ней красоту было трудно. В ту пору я была слишком занята Шарлем и собой и ничего не замечала. И не то чтобы было чем поделиться: счастье двоих для окружающих – смертная тоска. Все же для меня это были золотые денечки, можно сказать, буквально. Каждое утро, до или после завтрака, мы гуляли по берегу, а по выходным лежали на песке, пока жара не становилась невыносимой, и загорали. Стремительный подъем моего бизнеса вкупе с работой Шарля в университете приносили хороший доход. Я нашла старый городской магазинчик, переоборудовала его, и, как у Диора, мои изделия шили на этажах над магазином. В таком непопулярном районе он обходился мне довольно дешево, но магазин оживил улицу. Мы путешествовали по Бразилии, вдоль Амазонки из Белема около устья глубоко в джунгли за Манаус, стояли над грохочущими водопадами Игуасу, наблюдали за дикой природой в обширных болотах Пантанал, проезжали вдоль побережья полосу колониальных городов, ездили на экскурсию в древние города золотодобытчиков Минас-Жерайс с крохотными церквями в стиле барокко, украшенными множеством золотых херувимчиков. Мы покупали россыпи драгоценных камней: алмазы, рубины, сапфиры, изумруды и аметисты, а также полудрагоценные камни, о каких я раньше не слышала: аквамарин, берилл, хризолит, топаз и чудесный турмалин, а также золото для ювелирных изделий. В Рио мне делали из них эффектные украшения, которые я придумывала сама. Так развился еще один бизнес. Когда я покидала Санкт-Галлен с планами преуспеть в Париже, у меня была мечта основать собственную мастерскую. Теперь у меня было целых два успешных дела, будто я нашла баснословные сокровища короля дворфов из сказок моего детства, видимые только в розовом сиянии заката. Я боялась, что наше счастье окажется недолговечным, как закат. Через три года я купила дом на авениде Атлантика в Леблоне. В начале пятидесятых движение было очень маленьким, мы могли перейти дорогу в считаные секунды и оказаться на пляже. Шарль с головой ушел в науку и преподавание и счастливо принял удобства, в которых мы теперь жили, на самом деле их не замечая. Но – потому что, ma chère, всегда существует «но» – мысль о Лорине охватывала меня с бешеной яростью. Но даже тогда, несмотря на мой плач и стоны, Шарль не сдавался. У него детей не будет. Ты, может, посчитаешь это странным, ma chère, что я приняла его решение. Спустя годы я размышляла, почему я просто не забеременела «случайно». Подозреваю, что в душе меня преследовала мысль, что я недостойна быть матерью. Я так и не простила себе, что потеряла Лорина, и, в конце концов, уважала решение Шарля. Однажды утром, когда я собралась на работу, мне захотелось пить, и я направилась в кухню выпить стакан воды. Помню, что была в отличном настроении, ночью мне приснился новый фасон, и я крутила его в голове. Я всегда обожала творческие порывы. Открыв холодильник, я достала кувшин с прохладной фильтрованной водой, что Граса обновляла каждое утро, и наполнила стакан. Только поставив кувшин в холодильник, я поняла, что не одна в кухне. У двери, на табуретке в конце ряда бесконечных шкафчиков, прислонившись спиной к кремоватой плитке, с закрытыми глазами и мокрым от слез лицом сидела Граса. – Граса! – воскликнула я. – Что случилось? Она вытерла щеки фартуком. – Ничего, – ответила она, порываясь встать. – Нет, что-то случилось. Я могу помочь? – Все хорошо. Она выдавила улыбку, подобрала тряпку со стола и вышла. Я стояла, раскачиваясь на шпильках, потом, проходя к двери, прислушалась к стуку каблучков по мраморному полу, словно слушала ответ на азбуку Морзе. Потом я стала приглядываться внимательнее. У нее все было написано на лице. Она всегда была ненавязчивой, но теперь вообще старалась не попадаться на глаза. Глаза у нее, казалось, уменьшились, стали тускло-коричневыми, и на пожелтевших белках мелькали красные линии, с кожи, которая должна сиять медово-коричневым блеском, усталость стерла цвет, сменив на болезненную бледность. И однажды в понедельник она не пришла на работу. Я заволновалась, она никогда не болела, никогда не прогуливала. Как-то один раз она пропустила день, чтобы отвести двоюродную сестру к врачу, но прислала вместо себя соседскую девчонку. На следующее утро она работала, но избегала меня, выходя из комнаты перед моим появлением, словно у нее было шестое чувство. В среду утром стол был накрыт к завтраку, но ее не было видно. Я прошла по дому, пока не обнаружила, что она натирает пол в гостевой комнате. Он уже был в идеальном порядке, мы ею нечасто пользовались и я нечасто посещала этот уголок. Она от меня пряталась. – Доброе утро, – небрежно поздоровалась я, словно и не искала ее по всему дому. – У тебя все хорошо? – Да, сеньора, – пробормотала она, не поднимая глаз от тряпки на паркете. – Тебе лучше? – Да, сеньора. Она продолжала втирать воск в полированный пол. На темной коже труднее разглядеть синяки, и все же, когда Граса вытянула руку и блузка задралась, я увидела на руке черно-лиловые отметины. Я понимала, что она не повернется. Мой отец, когда напивался, бил нас с Кристль. Мы прятались в доме, пока не исчезали синяки, стыдились. Я вскипела от негодования, но сдержалась. Сейчас лучше оставить ее в покое. На следующее утро мы с Шарлем встали ни свет ни заря, как не вставали годами, сварили кофе и сели за кухонный стол, поджидая Грасу. Открыв дверь и увидев нас, она надолго застыла, и мы разглядели серовато-синий кровоподтек на ее лице, опухшие глаза, покусанные губы и яркие отметины на шее. – Ох, Граса! – Я вскочила и взяла ее за руку. – Кто это тебя так? Ты не можешь работать. В больницу надо. Она только открыла рот, чтобы ответить, потом молча закрыла. Я почувствовала на плече руку. Шарль, как всегда, остановил поток моих мыслей: – Роза, сходи в ванную и принеси спирт, мази, пластырь и бинт. Когда я вернулась, Шарль разливал в чашки свежесваренный кофе, а Граса, сгорбившись, сидела на стуле и смотрела на колени. Я выложила медицинские запасы на стол и села с ней рядом. Раньше мы не сидели вместе. Шарль раздал кофе, потом просмотрел горку флаконов, бинтов, мазей и пластыря. Он взял какую-то мазь и, подняв пальцем ее лицо, молча принялся за работу, обрабатывая кожу антисептиком. Я оторвала кусок ваты и открыла драгоценную бутылочку с арникой, дар Лорина. – Ты не одинока, Граса, – глядя на нее, сообщила я. – У тебя есть мы. Никто не имеет права так с тобой обращаться. Она уставилась на меня, пока Шарль, внимательно изучая, обрабатывал ей лицо. – Мы тебе поможем. Я намочила ватку драгоценной настойкой арники и вручила Шарлю, который протер все синяки на руках, лице и шее. Потом, довольный, сел. – Ну, Граса, скажи: это в первый раз? – спросил Шарль. Судя по холодному тону, он кипел от гнева так же, как и я, но тщательно скрывал, чтобы ее не волновать. Она покачала головой. – Я так и подумала, – заметила я. – Просто раньше было незаметно. Она смотрела на стол, и мы ждали. Когда она подняла голову, глаза ее гневно горели, и настроена она была решительно. – Сеньор Шарль, сеньора Роза, я пойду и больше не вернусь. Я не могу позорить ваш дом. – Позорить? – сердито воскликнул Шарль. – При чем тут ты? Я взяла его за руку, и он продолжил спокойнее: – Стыдно должно быть тому, кто это сделал. А не тебе. Он наклонился к мойке и налил стакан воды. Граса облегченно откинулась на стуле. – Шарль прав, Граса. Я взяла ее за руку. – Твоей вины тут нет. Скажи, пожалуйста, кто это сделал? Она высвободила руку и заплакала. В тропиках ливень начинается без предупреждения. В одно мгновение нещадно палит солнце, потом небо темнеет, собираются серые тучки – и сразу потоп. Слезы у Грасы лились бурно. Я пыталась ее обнять, но она отстранилась. Потом, неожиданно, словно ветер разогнал тучи, она затихла, вытерла слезы и выпрямилась. – Это Се, – прошипела она. – Жених двоюродной сестры. Она хорошая женщина, сильная. Она не будет с ним спать, пока они не поженятся, но они три года копят на строительство дома. Это началось недавно… он говорит, если я хочу продолжать жить с ним и Габриэлой, когда они поженятся, то должна платить за… квартиру уже сейчас. Говорит, если я ему подчинюсь, он не бросит Габриэлу. Рассказывая, она согнула пальцы и длинными ногтями начала сдирать лак с другой руки. – Мне почти всегда удается его избегать, но иногда, когда он знает, что Габриэлы нет дома, он напивается и приходит в дом. Я никогда не пущу мужчину в дом, если я одна. Это нехорошо. Но ему я не могу сказать «нет». Да он все равно придет, даже если и скажу. Обычно мне удается его уговорить или убежать, но в прошлую пятницу он пил в баре и пришел вусмерть пьяный. Она посмотрела на обшарпанные ногти и прикрыла правую руку левой. – Он пришел злой, такой злой, и, как только вошел, схватил меня за горло. От него пахло кашаса[28]. Я с ним боролась. Изо всех сил. И вырвалась. Но дома теперь ужасно. Я не могу рассказать Габриэле, что происходит. А он не приходит, потому что я его сильно исцарапала. Скоро она забеспокоится и начнет задавать вопросы. Она вытянула пальцы, будто для того, чтобы я полюбовалась ее длинными красивыми ногтями, с которых сошел красный лак, оставляя белые полоски у кончиков пальцев. Я представила, как облупился лак, когда она вонзила ногти в негодяя. Я взяла ее руку и поцеловала в знак одобрения пальчики. – Где он работает? Шарль прислонился к раковине. Его голос звучал невозмутимо, но от того, как побелели костяшки, где он схватился за край, его гнев не утих. – Он работает на «Малуф Экспорт» где-то в центре, – ответила Граса. – Скоро не будет. Идем туда. Вид у Шарля был решительный и сердитый. – Нельзя, – сказала Граса, испуганно глядя то на меня, то на Шарля. – Габриэла узнает. – Ты с ума сошла? Слова слетели у меня с языка прежде, чем я замолчала. Я сделала глубокий вдох и помолчала. Нельзя же злость к нему направить на нее. – Извини, я хотела сказать, подумай. Ты хочешь, чтобы и с ней случилось то же самое? Как ты думаешь, что он сделает, когда они поженятся? – Но, сеньора, он ее любит. – И, я не сомневаюсь, говорит, что и тебя тоже любит. Она кивнула.