– Говорит, что я свожу его с ума. Прямо не знаю, что и делать. От горя и отчаяния она перешла на шепот. В это мгновение я поняла, что нужно сделать, и вскочила. – Я сейчас оденусь. – Сеньора Роза, – замялась она, обдирая ногти. – Ну зачем вам вмешиваться? – Почему бы и нет? – Вы не совсем понимаете. Это мое дело. Все так ужасно. – Граса, – ответила я, снова беря ее за руки и заставляя посмотреть мне в глаза, – кто-кто, а я знаю об этом больше, чем тебе кажется. Она посмотрела на меня, и ее лицо в синяках отразило твердость, с которой она боролась против насильника. – Я давным-давно поклялась, что не позволю мужчинам творить такое безнаказанно, – продолжила я. – Особенно если могу помочь. Она не сдвинулась с места, но покачала головой. – Я испорчу себе репутацию. Лучше ничего не делать. Я взглянула на нее, потом мягко спросила: – Ты знаешь кого-нибудь с его работы? – Нет. – Тогда это не имеет значения. Важно его остановить. Она умоляюще сложила руки. И прикрыла опухшие глаза. – Выходим через десять минут. Она побледнела. – Сеньора Роза, не могу же я выйти в город в таком виде. – Ничего страшного, у нас с тобой один размер. Одежду я тебе одолжу. – Нет-нет, я вот о чем. Она вытянула пальцы, показывая ободранные ногти. – Не могу же я пойти вот так. И тут меня осенило. Любая женщина, любая, хочет выглядеть на все сто. Со временем я это осознала полностью, но я пришла в мир моды через природные способности шить, создавать новые фасоны. И – стыдно признаться – воспринимала красоту как нечто само собой разумеющееся. Я, по глупости, считала, что все могут выглядеть как я, если захотят. Тогда я не понимала, что люди вынуждены одеваться по обстоятельствам, по материальному положению. Граса прилагала усилия, доступные ей, чтобы лучше выглядеть, и ни за что не вышла бы в город с ободранными ногтями. Она научила меня большему, чем я ее. – Ой, погоди минуточку. Тогда у меня было только два вида лака – ослепительно-красный и телесно-розоватый. Я взяла оба, бежевое льняное платье и жакет, которые, по-моему, очень подходили под цвет ее кожи. Она рассмотрела пузырьки и наконец решила: – Розовый. Когда она переоделась, мы сели за стол, и я сняла старый лак и накрасила ей ногти элегантным розовым. Шарль с яростным выражением лица шагал по кухне, потом скрылся наверху. От ритуала красоты Граса, казалось, успокоилась. Она ждала, когда ногти высохнут, и ее распухшее лицо в синяках выглядело странно умиротворенным. Для нее выбрать лак для ногтей было столь же важно, как для других – туфли. Теперь она была готова выйти в свет. Без маникюра она чувствовала себя раздетой, а с ним, даже избитая, она обрела уверенность в себе. На следующий день я положила начало коллекции лака для ногтей. Глава 12. Бритва Ну вот, ma chère, теперь мы подошли к вопросу о волосах на теле, быть им или не быть? Это немного похоже на лак для ногтей. В Оберфальце мягкий пушок, покрывавший мои юные руки и ноги, никогда меня не беспокоил. В Санкт-Галлене я обнажалась пару раз в воскресные поездки к озеру, но там у всех женщин на теле были волосы. В Париже в красивой одежде я никогда не ходила с голыми ногами. Шарль тоже не жаловался. Он зарывался носом мне в подмышку, обнюхивая, как собака, и говорил, что волоски удерживают парфюм и что аромат, который он создал для Диора, уступает только моему естественному запаху. А по сравнению с его кожей моя гладкая, как у розового бразильского дельфина. Хоть мы и редко оголяли конечности, кроме невыносимо жарких дней, и выцветшие на солнце волоски не сильно выделялись на фоне загара, в Бразилии их считали дурным тоном. Были бы деньги, а для избавления от волосков существовало много способов, и самый дешевый и в то же время ненадежный – перекись водорода. Ногти и губы всегда красили, а кожу подставляли солнечным лучам. Никто никогда и словом не обмолвился на вечеринках у бассейна, когда я поднимала руку за бокалом шампанского, прибывшего из самой Франции, никто не отпускал замечаний, оглядывая мои ноги, пока я играла в волейбол на пляже. Но постепенно я стала присматриваться, как ухаживали за кожей местные женщины, и, согласно их эстетическим вкусам, я вела себя неправильно – уподобляясь мачо. И само слово «депиляция» мелькало на каждом шагу: в витринах магазинов, на вывесках и плакатах, в рекламе жизненно важной услуги – удаления волос. Сначала мне пришло в голову самой избавиться от нежелательных волос. Я взяла бритву Шарля и попыталась побрить ноги и подмышки. Это была резня, достойная Нормана Бейтса. Так вот, вопрос «быть или не быть» уже плавно перешел в «каким образом». Если у тебя, ma chère, когда-нибудь возникала иллюзия, что красоту поддерживать легко, я ее развею. И удаление волос – хороший тому пример. От Индии, Ирана до арабских земель наши сестры сучат и прядут прекрасные хлопчатобумажные нити так быстро, что выдергивают нежелательные волоски. Женщины Ближнего Востока предпочитают раскатывать на ногах сахарную пасту. Волоски прилипают к массе и отделяются партиями. В Нью-Йорке я избегаю электролиза, не представляю, как можно электрическим током избавляться от волос. По-моему, это и больно, и долго. Депиляторы я тоже пробовала, они, скорее, инструменты пыток, а не косметической помощи: вращающиеся лезвия визжат и жужжат, улавливая стойкие волоски, на обработку ног уходит целая вечность, и непрестанно дергают, словно набежавшая волна боли. Что касается мазей, то достаточно ядовитых испарений, чтобы понять, что хорошо, что плохо. Нельзя втирать в кожу крем, от которого волосы выпадают очень быстро. Еще одно химическое решение, которое я попробовала в Бразилии, – пена перекиси водорода. Она обесцветила и истончила волосы на ногах. Однажды, обсуждая, как обесцветить разные ткани и какой урон наносит обесцвечивание шелку и льну, я поняла, что не сто́ит применять ее на коже. Постепенно я решилась и пошла в салон. Пока мне заливали кожу горячим воском, я дрожала, но, по крайней мере, при ваксинге боль через мгновение заканчивается. Теперь у меня есть подаренный Шарлем пинцет, чтобы выдергивать отбившиеся волоски под бровями, воск для ног и линии бикини. А для подмышек, где он ловил мой запах, я каждый день пользуюсь бритвой Шарля. К этой бритве он относился особенно бережно. Раньше она принадлежала его отцу и была одной из вещичек, сохранившихся с его детства. Друг семьи оставил небольшой чемоданчик с вещами консьержу их довоенного парижского дома, здраво рассудив, что если кто-нибудь из семьи выживет в концлагере, то первым делом вернется сюда. Профессор хранил портреты и фарфор, а Шарль – эти памятные вещи из утраченной жизни при себе. Я никогда не спрашивала, как покончил с собой его отец, но иногда, вставляя новое лезвие в инкрустированный золотом и слоновой костью станок, я задумываюсь о том, как непринужденно оно скользнуло бы по коже и как легко полилась бы кровь. Хотя Шарль и не распространялся о прошлом, оно его не отпускало. Его решение не иметь больше детей было ответом на то, что он когда-то видел, и точно так же его отвращение к любому насилию призывало его к действию. Он уже нагляделся, что получается, когда хорошие люди бездействуют. В то утро, когда мы поджидали Грасу, Шарль исчез наверху, пока я красила ей ногти. Он спустился чисто выбритый, одетый в самый красивый костюм и присоединился к нам за столом. Мы молча наблюдали, пока она вытянула руки с растопыренными пальцами, словно розовым звездным салютом в канун Нового года. – Я готова, – сообщила она, тщательно исследовав розовато-кварцевые ногти. – Пойду поймаю такси, – сказал Шарль. – Нет, тебе не нужно ехать, – спокойно сказала я. – Что? Он бросил на меня сердитый взгляд. – Послушай, mon amour, ты злишься. – Еще бы. Я изобью его до полусмерти! – закричал он. – Он у меня за все заплатит! – Это точно. Поэтому тебе ехать нельзя. – Граса, – попросил он, – вразуми ее. Мы с Грасой переглянулись. – Если ты поедешь, то обязательно будет драка. Потом он вернется домой и отыграется на том, кто слабее его. – Она права, сеньор, – тихо подтвердила Граса. – Он изобьет Габриэлу. Шарль промолчал. – Шарль, – сказала я, – ты хорошо залечиваешь раны и знаешь, как я умею общаться с людьми. Я сделаю так, что он больше никогда на это не отважится. Наконец Шарль кивнул. – Вы обе так считаете? Мы обе кивнули. Он пошел к двери.