– А вы умны, сеньора Роза. Подождите минуточку. И вышел. Вернулся он с молодым человеком в рабочем комбинезоне. Его закатанные рукава и открытая шея выставили крепкую мускулистую фигуру. Бороться с ним было бы трудно, и все же царапины на лице и руках свидетельствовали о сопротивлении Грасы. – Сеньора Роза, это Хосе Рибейро да Сильва. Я встала и неторопливо осмотрела мужчину с головы до ног, от густых темных кудрей, лица в шрамах до драных сандалий. Он в ответ оглядел меня, явно наслаждаясь вниманием. – Сеньор Малуф, я сейчас вернусь, – сказала я и вышла. Граса увидела, как пришел Се, и спряталась в дальнем уголке мастерской. Он, наверное, даже не узнал ее в моей одежде. – Пойдем. Он тебя не тронет. Я его крепко привязала. – Не хочу. Она впервые мне не подчинилась, но в глазах ее был не вызов, а страх. Я взяла ее за руку, но она сопротивлялась. – Так надо, – доказывала я. – Иначе так и будешь жить в страхе. Он должен увидеть, что тебя трогать нельзя. Я тянула ее за руку, пока она не пошла со мной в кабинет Малуфа. Едва переступив порог, она закрыла за собой дверь и сразу к ней прислонилась. Она держалась рукой за ручку двери, готовая выскочить в любой момент. Се взглянул на нее, потом отвернулся, прежде чем снова повернуться и уставиться на даму в бежевом льняном костюме, и его лицо просветлело – он ее узнал. – Да Сильва, не удивляйтесь. Думаете, у Грасы нет друзей? Она… – Сеньор Малуф, я… – перебил меня Се, обращаясь к боссу. Малуф прервал его на полуслове: – Заткнись и слушай сеньору Дюмаре. – Граса рассказала нам, что случилось, – суровым голосом пояснила я. – Вы пытались ее изнасиловать. Избили, когда она стала сопротивляться. Я видела синяки. Какой же вы мужчина? Вам бы ее защищать не только как кузину вашей невесты, а потому что она женщина. Ей нечего стыдиться, она должна гордиться тем, что сумела за себя постоять. Но вы, вам должно быть стыдно. Вы не мужчина. – Сеньор Малуф, – испуганно взмолился Се. – Не верьте словам сеньоры. Он вызывающе смотрел на меня. – Да кто она такая, чтобы меня обвинять? Я с ней никогда не встречался. Лицо сеньора Малуфа выражало брезгливость и решительность. Он погладил стол. – Не выводи меня из себя, парень. А то я не вижу синяки у дамы на шее и лице и царапины на твоем. Слушай сеньору Дюмаре, если хочешь добра. – Благодарю вас, сеньор, – вежливо ответила я и повернулась к съежившемуся хулигану. – Знайте, сеньор Малуф хотел вас уволить, но я убедила его не выгонять, и пусть все узнают, какой вы. Конечно, вы можете захотеть уволиться, но мы с сеньором Малуфом напишем на вас характеристику новому хозяину и сообщим все, что знаем. И конечно, сообщим в полицию. – Или ты останешься здесь, и я буду следить за каждым твоим шагом. Се надулся и открыл рот. Интересно, он еще и дурак в придачу к жестокости и будет метать громы и молнии? Но он только прикрыл глаза и сжал губы. Потом опустил глаза и, похоже, утратил уверенность. Когда он снова поднял голову, стало ясно: до него дошло, что он в ловушке. Я улыбнулась Грасе. Мы победили. Шарль отвез нас в Дону Марту, где мы собрали нехитрые пожитки Грасы. В тот же день она перебралась к нам. Во всех старых домах есть половина для прислуги за кухней, и она там счастливо устроилась. Не смотри так потрясенно, ma chère, для нее на самом деле это был большой шаг вперед. Большая чистая комната с ванной, водопроводом и туалетом, и через пару дней с мебелью и матрацем, которые она сама выбрала. В хижине кузины была всего одна комната с тонкой ширмой вдоль стены для ее кровати и общественная уборная на улице да колонка с водой. Больше всего меня поразило невыносимое зловоние. Одна из плотских радостей жизни – вдыхать приятные ароматы. В тот день, вернувшись из Дона Марты, преследуемая ужасной вонью, я нашла убежище в похожих на розы, белых цветах индийского жасмина в вазочке на комоде. Некоторые ароматы настолько нежны, что их трудно уловить. Словно в медитации, само желание получить удовольствие его отпугивает. Еще труднее было стряхнуть нежелательный запах нищеты. Вот я и зарывалась носом в вазу с цветами, одурманенная, когда нечто меня сильно поразило, такое, на что я до сих пор не обращала внимания. От Грасы исходил постоянный, слегка мускусный запах, аромат, который выделяется порами при работе и усталости, не от спортивных занятий и удовольствия. У пота много запахов, много эмоций: страх горек, усталость уныла и кисла, а восторг едок, а не сладок, как казалось бы. От Грасы всегда пахло, будто она часами стояла в автобусах, полных раскачивающихся тел, навьюченных и истощенных от недосыпа, долгих поездок, когда все стоят вплотную друг к другу в расплавленном воздухе Рио. А потом она приезжала, переодевалась в рабочую одежду, меняя один вид на другой, и принималась за работу. Когда она шла по дому, за ней тянулся шлейф едкого запаха автобуса из фавел. Я выпрямилась, отрывая лицо от обаяния лепестков, и ждала, прислушиваясь. Граса где-то работала или распаковывала вещи. Я нашла ее в прихожей, где она чистила зеркала. Женщина не должна выходить из дома, пока не проверит, как выглядит, по крайней мере, раза два, со всех сторон: сзади, спереди и с боков. У меня было четыре зеркала в полный рост (столько же до сих пор – пара на каждую проверку) и маленькое увеличивающее, на уровне головы у двери, чтобы в последний момент проверить помаду. Граса чистила зеркало, не обращая внимания на внешний вид и видя не свое отражение, а пятна и точки. – Остановись, – сказала я. Она поколебалась, потом остановилась. – Взгляни, – велела я. Она посмотрела. – Что ты видишь? – мягко спросила я. Она внимательно рассматривала зеркало перед собой, глядя на стекло, а не на отражение. – Сеньора, я же еще не закончила работу, – ответила она, старательно вытирая пятно. – Через несколько минут оно засияет. – Ох, Граса! – воскликнула я. – Посмотри хорошенько. Она снова стала всматриваться в стекло. Я уже сказала себе: «Терпение, только терпение». На все нужно время. Я встала перед другим зеркалом и проверила, как выгляжу. На мне был наряд персикового цвета. Наверное, была осень, может, май. Тропическая осень, время послабления после напряженного, надоевшего лета в Рио. Я несколько минут ничего не делала, покачиваясь с носка на пятку, чтобы плавные волны всколыхнули шелковую юбку. Остановилась, как научилась в доме тридцать на авеню Монтень, и осмотрела свой силуэт, похлопала по плоскому животу, проверила волосы. – Сеньора? – нерешительно спросила она. – Вы хотите, чтобы я посмотрела на себя, не на стекло? – Да, – ответила я. – Я хочу, чтобы ты себя увидела. – Ой, – она села на корточки. – Ой! Лицо у нее было избитое и в синяках, правый глаз распух и открывался только наполовину. Волосы были зачесаны назад и заколоты. Бесформенная блузка на ней стиралась и перестирывалась столько раз, что рисунок на ткани угадывался с трудом, белый цвет превратился в пепельно-серый. Свободная зеленая юбка выгорела на безжалостном бразильском солнце. А кожа казалась тусклой и увядшей. Она вглядывалась и вглядывалась не шелохнувшись. Потом выпрямилась и вздохнула. – Что ты видишь? Она повернулась и улыбнулась мне, но так печально. – Я не вижу того, что видите вы, сеньора, когда смотритесь в зеркало. – Я не спрашиваю, что вижу я. Что видишь ты? Она уставилась на свое отражение и с каждым словом говорила все тише: – Вижу синяки. Рваную одежду. Бедную избитую женщину. – Я хочу это изменить, – заявила я, встав перед ней и положив руки ей на плечи. – Изменить? – криво усмехнулась она. – Сеньора, это невозможно. Вы попросили меня увидеть, какая я. Я такая. По ее щеке покатилась слеза. – Я ведь не принцессой росла в замке. Я опустилась на колени рядом с ней. – Да, – подтвердила она, глядя на мое отражение в зеркале. – Ты даже не представляешь, что пережила я. – Может, и не представляю, только я не во дворце выросла. Совсем наоборот. Я вздохнула и поняла, что хочу поделиться своими тайнами, поведать Грасе про свою жизнь. Серьезный шаг. – Отец меня бил, а мать совсем не обращала внимания и… ну, стало так плохо, что в шестнадцать я убежала из дома в чем была. Бродила по улицам, работала, как ты, шила и сама выбилась в люди. Тогда я решила, что ни один мужчина больше не разрушит мне жизнь. Она смотрела на мое отражение. Ей было девятнадцать, мне двадцать четыре, она была невинна, я замужем. Она приехала из деревни. Я повидала мир. Однако по ее взгляду было ясно, что она начинает понимать: несмотря на разницу, мы просто две молодые женщины. – Встань, пожалуйста. Я протянула руку. Она неохотно встала перед зеркалом.