– Итак, – сменила я тему, – где же ваш дом? Где вы живете? – Я живу в Нью-Йорке, в Гарлеме. – Ох, а я читала, что музыканты живут в Сохо и Гринвич-Виллидж? Он покачал головой. – В принципе, такое возможно для меня, черного, известного джазового музыканта, но не совсем нормально. Я хочу чувствовать себя свободно там, где живу. Родился в Северной Каролине. Красивое место, но жить там я не хочу. Я глотнула еще вина и немного захмелела. – А где ваш дом? – спросил он, откидываясь на стуле и пристально глядя на меня. – Здесь мне нравится, но это не дом. Я подняла бокал и, глотнув, сжала губы. – Нет у меня дома. Даже не знаю. – А муж у вас из Бразилии? – Нет, из Франции, – ответила я и добавила: – Еврей. Он вскинул брови. – А вы немецкоговорящая итальянка? Я развела руками. – Вы же видите, у меня нет дома. Он сочувственно кивнул. – Ваш муж умер шесть лет назад? – Почти. – Вы с кем-нибудь встречались? – Нет. – А граф? – Я разрешила ему себя сопровождать, впервые, – пренебрежительно махнула рукой я. – Только так я смогла попасть на ваш концерт. Я люблю джаз. Он откровенно засмеялся. Потом опустил голову, и я поняла, что он осмысливает сказанное. – Шесть лет – долгий срок. Я догадалась, что в начале вечера он представлял осторожное свидание с замужней женщиной. – Да. Наверное, слишком долгий, так, по крайней мере, говорит моя приятельница Граса. – Ну, если граф был первым поклонником, то ничего удивительного, что вы с меня глаз не сводили, – засмеялся он и с улыбкой наклонился ко мне. У меня екнуло сердце. – Ваша музыка околдовывает, – призналась я. – Хотелось слушать еще и еще. – Все дело в музыке? – ослепительно улыбнулся он. Тарелки и бокалы опустели, и я расплатилась. Холодно распрощавшись с синьором Лоренцо, говоря по-португальски, а не по-итальянски, я вышла с Исайей Харрисом на темный блестящий тротуар. Пока мы сидели в ресторане, прошел дождь. Швейцар ловил такси, нас окутывал влажный воздух, ласкавший спину. Ждать пришлось долго: карнавал начался, и большинство таксистов, наверное, уже отплясывали за школой самбы. Наконец подкатило такси, и саксофонист на мгновение растерялся. – Где вы остановились? – спросила я. – Отель «Регина». – Отель политиков. Я объяснила таксисту, куда ехать. Исайя Харрис открыл для меня дверцу, потом обошел машину и сел рядом. Ехали молча. В ночном воздухе слышались звуки барабанов, музыка и отдаленные голоса с парада самбы. – Зовите меня Иззи. – А я Роза. Он отбивал ритм на металлической панели крыши такси, положив руку на раму открытого окна. Потом я узна́ю, что сочинять музыку и отбивать ритм для него – все равно что дышать. На перекрестке показалась школа самбы, где-то в квартале от нас. Иззи наклонился, разглядывая танцующих, барабаны, фестивальное шествие. Я понятия не имела, что произойдет, когда мы приедем в отель, и занервничала. Хорошо бы как-то приостановить ход событий. – Хотите пойти на карнавал? – предложила я. – И потерять вас, как Эвридику? Нет. Я не собираюсь вас терять. В темноте в машине он взял меня за руку, и наши пальцы крепко сплелись. Я вспомнила первую ночь с Шарлем: наша связь казалась неизбежной и всецелой. Сейчас все было гораздо проще: мне хотелось близости, любить и быть любимой, и ощущать его тело. Нерешительность исчезла, и наши пальцы изучали друг друга. Мы молча прошли в фойе отеля, где Иззи получил у портье ключи и назвал мальчишке-коридорному этаж. Мы шли по мраморному полу коридора, нарушая тишину отрывистым ритмом его шагов и цоканьем моих каблучков. В номере виднелась двуспальная кровать, рядом зона отдыха с диваном, двумя креслами и журнальным столиком и балконом с видом на море. Я направилась на балкон. – Выпить хочешь? – спросил Иззи. – Нет, спасибо, мне хватит. – Держи. Он подал мне стакан воды. И сам пил из другого стакана. Я выпила и повернулась к морю. Дорога передо мной казалась далекой, оттуда слабо доносились звуки машин и карнавального барабанного ритма. Все мои чувства сосредоточились на Иззи: он стоял за спиной, целуя меня в шею и проводя пальцами по обнаженной спине. На следующий день он улетал в Буэнос-Айрес, уже на рассвете, когда я уходила, стал собирать вещи. В шесть утра я открыла ключом дверь дома, взглянула в зеркало и улыбнулась: из поспешно собранных на затылке волос выбилось несколько непослушных прядей. Губы распухли, и подбородок покраснел от утренней щетины Иззи. Я сбросила туфельки, чтобы не будить Грасу цоканьем по мрамору, но через пару шагов услышала стук кофейника о конфорку. Про ванну и сон я забыла. Через два дня возвращаясь в Нью-Йорк, Исайя собирался по пути заскочить в Рио и пообещал задержаться. Нужно было подготовить Грасу и, как я понимала, признаться. Когда я вошла в кухню, она сосредоточенно выжимала для меня апельсиновый сок. – Доброе утро, Граса, – как можно непринужденнее поздоровалась я. – Доброе утро, сеньора. Вы, наверное, проголодались. На столе лежали фрукты, хлеб и джем. Она не ошиблась, мне страшно хотелось есть. – Ты что, ждала меня всю ночь? – Нет, сеньора, – пряча глаза, ответила она. – Когда я поняла, что вы не придете, я так за вас обрадовалась, что вскочила ни свет ни заря. Она поставила передо мной стакан апельсинового сока. – Обрадовалась? Не рассердилась? У меня словно гора с плеч упала. Она подняла свой стакан сока, словно шампанское, подождала, пока я присоединюсь, и мы со звоном чокнулись. Улыбнувшись, она отпила глоток. – Сеньор Шарль сердился бы, что вы зря тратите жизнь. Она осушила стакан. – Прошло уже много времени. – Он прилетает через пару дней, ненадолго, – нерешительно сообщила я. Она взяла кофейник, наливая кофе сначала мне, потом себе, стараясь не смеяться.