– Он тот самый музыкант, американец. – Понятно, сеньора. Мне нужно будет кое-что купить. Граса ничего не сказала, когда я попросила положить дополнительный набор полотенец в ванную, только улыбнулась и прикрыла дверь в комнату для гостей. Она накупила продуктов и целый день перед приездом Иззи провела на кухне. Когда она готовила vatapá de galinha, тушеную курицу с креветками под соусом байя, по дому плыл запах кокоса и специй, потом томила молоко для пудинга. Я три раза одевалась и переодевалась, поджидая его к вечеру, наконец во время переодевания в дверь позвонили. Когда я спустилась на кухню, Иззи, улыбаясь, потягивал свежевыжатый сквош из маракуйи. Он стоял рядом с Грасой, застывшей с чашкой бразильских орехов. Иззи обнял меня и расцеловал у нее на глазах. Потом водрузил потертый футляр на стол и извлек саксофон. И начал играть. Граса не шевелилась. Закончив играть, он поклонился Грасе и мне. Она была поражена. – Объясни ей, что это моя работа. Я сочиняю музыку. Я перевела. Она посмотрела на меня застывшим взглядом. – Вы не говорили, что он черный, сеньора. Он темнее меня. Все это время она старалась не попадаться нам на глаза. Она готовила еду, подавала в столовой, но не садилась с нами и не требовала от меня внимания. Мы пропадали у меня в комнате, пунктуально появляясь к обеду и ужину или выбираясь на редкие экскурсии на пляж или в ночные клубы. К концу второй недели мы перецеловали и исследовали друг у друга каждый дюйм кожи, открывая для себя тайны тела и удовольствия. Мы знали друг друга как свои пять пальцев, и наша связь была чисто физической. А потом он улетел, а я с новым рвением принялась за работу. В следующие месяцы мы сумели встретиться еще три раза: в Чили, Венесуэле и Нью-Йорке. Вернувшись, я огляделась и поняла, что пора уезжать. Рио уже не был прежним, как во времена нашего переселения. В феврале 1964 года, когда я встретила Иззи, Бразилия была влюблена в Жуана Гуларта, президента с социалистическим настроем, однако богачам он не нравился, и с поддержкой американского «большого брата» в стране произошел военный переворот. Холодная война протянула свои липкие параноидальные щупальца из Северного полушария в Южную Америку. Демократические правительства пали одно за другим, сменившись военной диктатурой: хунты возникали и множились, словно губительная зараза. Тридцать первого марта произошел переворот, и к концу года президентом стал военный диктатор Кастелу Бранку, который, не теряя времени, принялся за уничтожение демократии. В стране запретили все политические партии, кроме двух, а новая оппозиция оказалась никуда не годной. Люди начали исчезать. Как бы в одночасье беззаботная атмосфера испарилась и демократия превратилась в привидение. В детстве я пострадала от жестокого режима Муссолини, потом пережила нацистскую оккупацию. И у меня не было ни малейшего желания переживать очередной беспощадный режим. В Бразилии меня ничто не задерживало. Иззи просто подсказал мне направление. Продать дом ничего не стоило. Другие виллы вдоль авениды Атлантика взорвали, и на их месте построили небоскребы. Наш дом подлежал сносу. В Рио я оставила только бизнес. Уж слишком много от меня зависело людей. В конце концов я решила сохранить дом моды, назначив за себя управляющего и главного модельера. То есть начинать дело в Нью-Йорке приходилось с меньшим капиталом, но, с другой стороны, у меня оставалось довольно успешное собственное предприятие. К концу июля я была готова заказывать билеты на самолет. И только тогда отважилась задать самый важный вопрос. – Граса? – обратилась я после завтрака, когда решила не продавать бизнес. – Знаю, что ты его не одобряешь. – Кого? – нахмурилась она, сделав вид, что не понимает. – И ты знаешь, что я улетаю в Нью-Йорк, – продолжила я, не обращая внимания на реплику. – Я просто хочу понять, ты со мной поедешь? – Сеньора, вы вправду решили, что я его не одобряю? Она вздохнула и покачала головой. – Да. Ну, может, не его, но… – Я не привыкла видеть черных мужчин с белыми женщинами. Я была в шоке. Она снова вздохнула. – Но непривычное необязательно запретно. – Вот-вот. Я хочу жить в мире, где то, что мы имеем, считается нормальным, а не из ряда вон. И даже сама не поняла, кого я имела в виду, ее, Иззи или обоих. Она кивнула. – Просто вы могли бы найти и получше. Граф… – Граф – самовлюбленный усталый старик. – Но зато граф. А вы стали бы графиней, – заявила она, и я поняла, что она меня дразнит. – Чего-чего, а уж снобизма в тебе я не подозревала, – усмехнулась я. – Я черная и бедная, по-другому и быть не может. Она поджала губы, чтобы не рассмеяться. – Иззи – гений. – Главное, что вы с ним счастливы. Она потянулась через стол и взяла меня за руки. – И я за вас рада. – Так ты едешь со мной? – с надеждой спросила я. – Прежде чем я отвечу, – серьезно заявила она, – хочу знать, почему вы не возвращаетесь в Европу. Раз уезжаете отсюда, разве ваш дом не там? Я посмотрела на кофейную чашку. – В Европе меня не ждет ничего, кроме грустных воспоминаний. Я бы хотела вернуться, но при других обстоятельствах, вот только… Лорину будет девятнадцать, он обо мне ничего не помнит. Так что бесполезно. Я даже без понятия, знает ли он обо мне или о том, что я его мать. – Иззи предлагает мне будущее, нечто другое, не тени прошлого. – Ваши доводы разумные, не какое-то сумасшествие. – Да уж пора. Так что скажешь? – Ох, Роза, – вздохнула она. Она назвала меня просто по имени, и я возликовала. Граса редко опускала обращение «сеньора», а по имени звала в самых задушевных беседах. – Как вы могли подумать, что я не поеду? Если бы он мне не нравился, я бы все равно поехала, чтобы о вас заботиться, а так я поеду с радостью. И опять на ее лице появилось то упрямое выражение, и я приготовилась к неприятностям. – Конечно, придется учить английский. А он не будет возражать, если я послушаю его репетиции? Я схватила ее руки и сжала. – Он будет играть специально для тебя каждый день. Я продала все, что было в доме. Граса пыталась меня остановить, но мне хотелось начать сначала. Я вспомнила, как покинула Оберфальц, потом Лорина в Санкт-Галлене с одним чемоданчиком и снова его вытащила и набила потертый чемодан памятными вещами, письмами и фотографиями, с которыми не могла расстаться. Мы упаковали несколько чемоданов с одеждой, книгами и пластинками и послали их морем вперед нас, пока я распродавала мебель и ненужную одежду. Словно сеньора Дюмаре умерла и ее дом освобождали от вещей. Все это я оставляла позади, а впереди меня ждала новая страна и новая жизнь. Мы уехали из бразильской зимы и прибыли в Нью-Йорк в последние дни лета. Здесь все было наоборот. Берега и пляжи Нью-Йорка и Нью-Джерси были блеклыми по сравнению с густыми тропическими лесами, обрушивающимися с гранитных скал в синеву южной части Атлантического океана, к которым я уже привыкла. Выгодная продажа моего дома застройщикам позволила мне купить приличную, немного меньшую квартиру в Гринвич-Виллидж. Той осенью я не раз задумывалась, не совершила ли глупость с переездом, когда вытягивала шею, чтобы увидеть маленький кусочек неба над узкой улочкой и кирпичным зданием, что составляли мой вид на Манхэттен, и сравнивала его с видом на мерцающее море и огромный синий купол южного неба, которыми я наслаждалась из моей тогда уже снесенной виллы. Квартира, по крайней мере, была пентхаусом в многоквартирном доме, построенном в 1930-е. Комнаты, хоть и не громадные, были просторны и имели правильные пропорции. В этом переполненном городе все, кроме жилья, можно было купить большого размера, и я заказала самую просторную кровать и поставила ее на толстый темно-синий ковер. Первые несколько месяцев мы с Грасой ходили по улицам в поисках красивой мебели и возвращались домой с пустыми руками. Когда покупки нас утомляли, мы изучали музеи и галереи. По вечерам, если Иззи был в городе, я или слушала, как он выступает в Виллидж, или мы оставались дома. Он сохранил квартиру в Гарлеме, но ночевал в основном у меня. Я не знала до сих пор, что можно быть такой откровенной, чувственной. Не смотри на меня так, ma chère, думаешь, я не заметила, сколько времени вы с мужем проводите за «занятиями». Мы обе знаем, что в самом начале возникает ненасытный голод. А я голодала годами. Я почти шесть лет была в трауре. Теперь, в тридцать шесть лет, мой аппетит к жизни снова вернулся. В первую неделю, обходя Пятую и Шестую авеню в поисках вещей для уютного дома, я чувствовала, что чего-то не хватает. А потом поняла, что это. Такое же насущное, как раковина, ванна, унитаз. Как только я поняла, чего не хватает, то срочно наняла сантехника и декоратора. И в обычное время для меня это было так же важно, как вымыть руки, а в начале наших с Иззи отношений с бурной жаждой наслаждений тем более. Десять дней мастера работали круглые сутки, перестраивая ванну и устанавливая биде.