– Пришлите мне счет, – сказала я, пригвоздив покрасневшего мужчину холодным взглядом. – Ваши услуги по акушерской помощи не понадобятся. Через полчаса мы стояли в фойе здания, читая на доске перечень различных офисов в поисках консульства Бразилии. – Граса, тебе не нужно регистрировать свою беременность. – Знаю, но хочу выяснить все, что можно, про гражданство ребенка. Она была взволнована, полна планов и замыслов и болтала без умолку. – Я боюсь что-нибудь упустить. И нам все равно нужно будет регистрировать брак, об этом тоже нужно узнать. – Луис сказал, что сам обо всем позаботится, – заметила я. Я все еще боролась с собой, рассказывать ли ей о случае на диване, но мне так хотелось, чтобы она была счастлива. Она изучала доску, а я осматривалась. В фойе здания кипела жизнь, люди толпами входили и выходили из лифтов, которые обслуживали столько этажей. Я машинально смотрела на суетливый поток людей, прислушивалась к ритму открывающихся и закрывающихся дверей лифта. – Думаешь, он обрадуется? – Она взяла меня под руку. – Конечно, – ответила я, гладя ее по руке. Из лифта вышла другая толпа работников и посетителей, и когда поток схлынул, вышел последний пассажир. Луис остановился и осмотрел фойе. Наши взгляды встретились. Он медленно облизал губы и вышел на улицу. Граса его не заметила, и я ничего не сказала. * * * – Я беспокоюсь о Грасе. Я положила голову Иззи на грудь, а он гладил меня по спине. – Почему? Он нашла себе человека, который хочет на ней жениться. И хорошо, что беременна. – Да, я знаю, что она счастлива, что ждет ребенка, но… Ох, Иззи, не верю я ему. Он перестал меня ласкать. – Ты ей не мать. Ты слишком все преувеличиваешь. – Нет, – ответила я, опершись на локоть. – Тут все гораздо хуже… Я знаю, что ничего хорошего из их брака не выйдет. – Как это? Ну приведи мне пример. Я заколебалась. Мне не хотелось ему рассказывать ни о предложении Луиса, ни о завуалированной угрозе. Его слова врезались мне в память. Томас и Шарль любовью излечили мое чувство, что я грязная и порочная, запятнанная Шляйхом, и вот нарочитое неуважение Луиса что-то затронуло во мне. И, по правде говоря, я не знала, как отреагирует Иззи. Он давно забыл о трезвости, и настроение у него менялось непредсказуемо. Рядом со мной был другой человек. – Ну не знаю, – с разочарованием в голосе наконец призналась я, – просто чувствую. Только посмотри, как он сделал из тебя картежника… – Я замолчала, понимая, что еще немного, и разворошу осиное гнездо. Я вздохнула: – И, похоже, пьяницу. Я не вижу, как ты пьешь, но запах никуда не денешь. Иззи убрал руку совсем. Мне бы остановиться, но меня уже понесло: – Поэтому я беспокоюсь. Уверена, что вы встречаетесь, когда ты уходишь. Ты плохо выглядишь, осунулся, похудел. – Вот уж не думал, что до этого дойдет, но… – заявил он, поворачиваясь на бок и глядя мне в лицо: – Ты лицемерка. – Что? – поразилась я. – Тебе нравится, что у тебя есть мужчина, а любовь и преданность Грасы ты принимаешь как должное, но, как только у нее появляется что-то свое, личное, ты выходишь из себя. – Он еще никогда так не злился. – Не можешь смириться, что он обращает внимание на нее, а не на тебя. – Неправда! – возмутилась я, прежде чем хватило ума остановиться. – Что, думаешь, ты ему тоже нравишься? Вообще всем? Даже тем, кто любит других женщин? Он отвернулся, свесил ноги с кровати и сел ко мне спиной. – Послушай, он не такой, каким кажется. Я провела рукой по позвоночнику, в самом низу, как он любил. Иззи отодвинулся. – Он говорит, женщины, как собаки. Одним нужен длинный поводок, другим – короткий, но, пока ты подчиняешь их себе, они счастливы. Иззи встал. Лицо его превратилось в злобную гримасу. – Говорит, что ты считаешь себя хозяйкой положения, а мне нужно напоминать, кто ты на самом деле – просто сучка. Он перевел дыхание. Казалось, он сам был в шоке от того, что наговорил. – Иззи! – заплакала я. – Давай взгляни правде в глаза, здесь всем заправляешь ты, и в этом вся беда, – уже спокойнее заявил он, казалось, раскаиваясь, но не останавливался. – На Грасу обращают больше внимания, чем на тебя. И не хнычь, не поможет. Я не сдерживала слез. – Чепуха. – Нет, чепуха то, что я тебя больше не устраиваю и тебе нужен другой мужчина. – Неправда. Теперь слезы лились стремительным потоком. – И это неправда. – Я редко играю с Луисом в карты, но ты хочешь, чтобы я их бросил только потому, что развлекаюсь без твоего участия. Где же справедливость? – Дело не в этом, а в том, что ты сам на себя не похож. Почти три года ты не брал в рот ни капли, а теперь вдруг… Он подошел к кровати, наклоняясь надо мной. – Признайся, Роза, ты просто избалованная и завистливая. Он занес кулак, готовый ударить меня, и закричал: – Я тебе не мальчик на побегушках. Я ахнула и прикрыла рот рукой. Он застыл в бойцовской позе, потом словно внезапно очнулся и неловко уронил красивую руку. Он поднял с пола одежду и натянул на себя. Никто из нас не промолвил ни слова. Он ушел, даже не попрощавшись. Я часто размышляла, а расскажи я ему, что Луис ко мне приставал, может, все вышло бы по-другому? Но я не рискнула. Хоть я и не соглашалась с Иззи, мне не хотелось разрушать жизнь Грасы. Луис предупредил меня, что его не сто́ит недооценивать, и я послушалась. В молодости я наделала столько ошибок, что не взялась бы тебе что-нибудь советовать, ma chère, однако, если бы я высказалась откровенно, того, что случилось потом, можно было бы избежать. Хотя вряд ли бы мне поверили. Откровенно говоря, я и сама была не уверена. Мне нужно было подумать: а не было ли в словах Иззи неприятной правды? Вернувшись в тот же вечер домой без Иззи, я увидела в кухне за столом заплаканную Грасу. – Что случилось? – спросила я, сев с ней рядом и взяв ее за руки. – Сказала ему, – хрипло ответила она. Я помолчала, подбирая слова. – Обрадовался? – Сказал, что слишком рано. – И все? – Нет, сказал, что не хочет детей, – быстро выпалила она, – что любит меня и хочет сохранить меня для себя, а я эгоистка, если подумала, что он поделится мною с каким-то ребенком. Она смотрела на меня с растерянностью и неверием. – Луис, наверное, был ошеломлен, – наконец сказала я. – Я не понимаю. До сегодняшнего дня он был так добр ко мне. И вдруг словно подменили – злой, жестокий.