Он вздохнул. – Мы живем в маленькой альпийской деревушке, но газеты читаем, и теперь у нас есть и телевизоры. Он театрально вскинул брови. – Сколько из Южного Тироля вышло богачей, известных по всему миру? Я не знала. Райнхольд Месснер еще не прославился как лучший альпинист конца двадцатого века. Джорджио Мородер еще не сотрудничал с Донной Саммер. Гилберт и Джордж только начали работать вместе. Лорин встал и подошел к пачке газет на серванте. – Что случилось-то? – спросил Джим. – Ох, – покачала я головой. – Я выставила себя полной дурой – все, и в гостинице, и в ресторане, знали, кто мы, с самого начала. Вот тебе и анонимность. Джим задумчиво смотрел на меня. – Да ладно, это чепуха. А вот это важно. Он показал на Лорина, листавшего кипу газет. Лорин вытащил старый номер местной газеты и, подойдя к столу, развернул ее и положил передо мной. На первой странице была фотография нас с Джимом на ступеньках церкви после свадебной церемонии. Заголовок гласил: «Роза снова выходит замуж», и статья поясняла: «После многих лет траура Роза Дюмаре, урожденная Кусштатчер (из Оберфальца), вновь обрела любовь в лице магната Джима Митчела». Я читала статью, которая вкратце рассказывала о моей жизни и карьере. Внутри было больше материала, и снимок, сделанный в аэропорту Хитроу рядом с купленными Грасой чемоданами Луи Виттона. – Так ты знаешь все? – спросила я. – Нет, не все, хотя у меня есть еще вот это. Он вернулся к туалетному столику и открыл дверцу. Передвинув вазы, кувшины, свечи, он достал полинявший, обтянутый джутовой тканью альбом и вручил мне. Листы в альбоме едва держались, вероятно, его часто листали. Черные страницы полиняли и по краям стали коричневыми, газетные вырезки пожелтели и отклеились. – Альбом твоей матери. На первых фотографиях я была с Диором. Я остолбенела. Мне и в голову не приходило, что мать по мне скучает, не то что следит за моей жизнью. Этого я не понимала. Она никогда не пыталась меня найти, не писала. Я взглянула на Лорина. Если этот чудесный человек видел в ней хорошее, любил ее, значит, она была не так уж бессердечна. И тут мне пришла в голову грустная мысль: вдруг она считала, что без нее мне будет лучше? И поэтому не пыталась меня разыскать. Я ведь и ребенка бросила по той же причине. Я оттолкнула альбом. – Ты была совсем юная, Роза, такая юная, – сказал за моим плечом Джим, пугая меня. Я и не заметила, как он очутился рядом, сжимая спинку стула и наклоняясь через мое плечо. Из своих поисков он знал все этапы моей жизни, но видеть фотографии – совсем другое дело. – И такая красавица. На фото я выглядела совершенно по-дурацки: молодая женщина, утонувшая в метрах ткани, свисавшей с руки человека намного старше меня. – Мы были с ним хорошими друзьями и коллегами. Только я могла ему возражать, спорить с ним, хотя в этом часто не было необходимости. На других страницах была Бразилия. Здесь фотографий было мало, только небольшие вырезки о моем растущем бизнесе, расширении зоны сбыта, и фотография, где я, убитая горем, опираюсь на руку Грасы после похорон Шарля. Я не помню, чтобы там была пресса, но меня чуть не на руках отнесли к машине, когда я потеряла сознание после открытия крышки гроба. В альбоме была только одна фотография, снятая в дымном джаз-клубе, на которой я в жутко яркой, мудреной помаде томно смотрела на сцену. Заголовок гласил, что я влюблена в музыку. Потом мелькнуло несколько заметок о росте моего бизнеса в Нью-Йорке. Статьи о Нью-Йорке лежали не наклеенные. – После смерти твоей матери я сначала их вырезал, но потом… Лорин замолчал. – Теперь ты можешь заняться этим сама. Я закрыла альбом и отодвинула в сторону. Джим сел и взял его в руки. – Не знаю. Я встретилась с Лорином взглядом. – Не знаю, сколько мы здесь пробудем. – Ты, наверное, очень обиделась. Твоя мать надеялась, что ты вернешься. Она не простила себе Шляйха. Так и не простила. У меня не было слов. Я вертела в руках пустую рюмку и подняла, чтобы посмотреть, не осталось ли в ней капель. Джим рассматривал старые вырезки, но Лорин следил за мной. – Я читала про мыльного человека, – наконец сказала я. – Она знала? – Нет. Она умерла раньше. Он опустил глаза. Я никогда не видела его неуверенным в себе. – Лорин, была война! – воскликнула я, потрясенная, что он чувствовал свою вину. – Ты меня спас! – Я не об этом жалею, – сказал он, глядя на Джима. Я растерялась. – Тогда в чем дело? – Я сам должен был это сделать, – тихо заметил он. – Это был не ты? А я думала… – Томас настоял, что это его дело. Что это касается воинской дисциплины. Я прикрыла рот рукой. – И что произошло? – Я заманил Шляйха в пещеру, сказав, что ты его ждешь. Он от нетерпения не стал и раздумывать. Внутри его поджидал Томас с винтовкой и веревкой. Все произошло довольно легко. Томас накинул ему на шею веревку, я держал его за руки, пока Томас душил. – Можно пройти в туалет? – спросил Джим. Мы говорили по-немецки, и его вопрос вклинился, как нож в мрачную сцену наших воспоминаний. Лорин отвел его и вернулся. – Спасибо. Я всем обязана только тебе. Он взглянул на руки. – Не помню, кто затянул веревку, но я помогал и видел, как он умер. Я взяла его за руки и прижала их к своим губам. – Иногда зло просто необходимо. Я это хорошо выучила. – Поэтому мы так и поступили. – Вы спасли мне жизнь. Я никогда этого не забуду. Мы долго смотрели друг на друга. Он кивнул, потом встал, убрал пироги и кофе и принес карты. – Теперь, Роза, мы все потихоньку наверстаем, но мы совсем забыли про твоего мужа. Когда Джим вернулся, Лорин предложил на английском: – В картишки перекинемся, в рамми? Следующий час мы играли в карты. Джим быстро наловчился и во второй партии уже вовсю менял карты и составлял комбинации. Увидев, сколько он набрал очков, он заулыбался. Старика ему побить не удалось, но меня он разгромил. Лорин убрал карты и посмотрел на часы. – Джим, иди в гостиницу за чемоданами. Останетесь у меня. В этом доме. – Мы не останемся здесь. Зачем причинять вам столько беспокойства, – возразил Джим.