Мой голос отдавался эхом в каменной тишине. Я направилась к лестнице, кремовый шелк рубашки развевался при каждом шаге. – Джим! Наверху хлопнула дверь, звук прокатился по мраморной лестнице, и я ринулась наверх к Будде. Джим в развевающейся над брюками рубашке и босиком выскочил из коридора. Мы встретились наверху. На публике, встречах, под давлением Джим всегда был спокоен, сейчас у него в глазах было что-то дикое. Я слишком злилась, чтобы понять, я видела только яркие красные пятна вокруг губ, на шее, словно укусы голодного вампира. – Что случилось? – нетерпеливо спросил он. – Что-нибудь произошло? – Я тебя не понимаю! – крикнула я. – О чем ты? На мгновение на его лице появилось то самое открытое мягкое выражение, какое я видела у него, спящего в Оберфальце. – Почему ты на мне женился? Я не могла остановиться, во мне кипели тревога и волнение. Его лицо стало непроницаемым. – Ты же знаешь… наш договор. И лицо, и голос были безжизненными. Я рассердилась еще больше. – Я всего лишь просила фальшивой помолвки, но ты настоял на браке. Почему? – Ты действительно не знаешь ответа? Лицо у него исказилось от ярости. Он шагнул ко мне. Я выбросила вперед руку и, накрыв ладонью его губы, размазала по щекам красную жирную грязь. Даже в ярости меня удивила мягкость его кожи. Он схватил меня за руку и притянул к себе, но я вырвалась. – Твой подарок, – подавив всхлип, заявила я. – Я даже поверила, что это что-то значит. И отступила, стараясь держать себя в руках – ни за что не заплачу у него на глазах. – Но теперь… Я вытянула руки в красной помаде. – Теперь понимаю, что он ничего не значит. Прежде чем двери лифта закрылись, я оглянулась. Он все еще стоял наверху, наблюдая за мной, вытирая пальцами помаду. Глава 25. Средство для удаления макияжа Ты меня знаешь, ma chère, у меня свои привычки, и я их придерживаюсь. Я очищаю лицо всегда без спешки. Наношу тональную основу, подвожу глаза, наношу тени, крашу ресницы, потом румяна, хайлайтер, шейдинг, снова подводка глаз и три слоя помады, оставляя два первых на салфетке. Но сегодня все бесполезно, взгляни, ma chère, я все перепутала. Я похожа на диснеевскую ведьму, никакой элегантности. Казалось бы, много лет оттачиваешь разные навыки, стили, а получается черт знает что. Слава богу, есть этот небольшой флакон: накапала побольше на ватный тампон и – presto[42] – все стерла, можно начинать сначала. Думаю сегодня обойтись чем-нибудь попроще. Если долго с кем-то не виделся, макияжем лучше не злоупотреблять. Согласна, ma chère? После нашей годовщины я недели две избегала Джима, потом мы с Грасой отправились в тщательно подготовленное путешествие, которое он нам устроил. В Италии забыть о нем было невозможно – он, словно дух, заботливо сопровождал нас повсюду – его планы и договоренности заполнили наши дни. Граса – замечательная спутница, она водила меня по Риму, Флоренции и Венеции, каждый вечер читая об истории, архитектуре и сокровищах искусства, которые нам предстояло увидеть. Изысканный Меран ее очаровал. Кристль встретила ее очень радушно, что меня поразило – тогда в тех местах нечасто можно было встретить человека с иным цветом кожи, поэтому я слегка беспокоилась за Грасу. Мы пробыли там дня два, я нашла подрядчиков и начала реконструкцию виллы. Когда нанятая Джимом машина отвезла нас в горную узкую долину в Оберфальц, Граса примолкла. Машина остановилась перед рестораном. – До́ма! – иронично сообщила я, но, несмотря на это, была искренне тронута тем, что он снова принадлежит мне. – Ты здесь выросла? Во всей этой темноте? Я огляделась. Если взглянуть на окружающий мир глазами Грасы, которая так привыкла к огромным просторам Бразилии, эта альпийская долина, использовавшая на дело каждый ровный кусочек, каждый дюйм на посадки, огороженная темными стенами елей, догоняющих небо и горы, сбивала с толку. За все годы я никогда не переставала считать Фальцталь прекрасным, таким он и был. И все же Граса не ошиблась, это был ограниченный мир, узкий и темный. Неудивительно, что я отсюда сбежала, неудивительно, что не спешила возвращаться. Прежде чем вернуться в Милан, мы остановились на пару дней у Лорина Майера. Мои два самых близких друга сумели найти общий язык, говоря на невообразимой их смеси, подбирая каждое слово, пока в глазах собеседника не забрезжит понимание. Я предоставила их самим себе, взволнованных и разочарованных, чувствуя себя в их компании как дома. В самолете я стала размышлять, где у меня дом: прекрасная вилла в Меране, где мы с Грасой жили вместе с моей сестрой, старый Gasthaus в Оберфальце, где жил управляющий, дом Лорина Майера с мебелью матери, квартира Грасы в Гринвич-Виллидж, где мы жили вместе, или моя квартира под апартаментами Джима в небоскребе Митчела? В Нью-Йорке я только сильнее разволновалась. Джим всегда был слишком занят, по словам его секретарши, которая звонила мне, чтобы отменить наши еженедельные встречи. Вместе с моей поездкой и этими отменами прошло почти два месяца, как я его не видела. Отмена ни с того ни с сего светских выходов, избавление от нашего общего календаря событий было неправдоподобным, меня не обманешь. Я гадала, как долго он будет меня избегать. Может, уже готовил бумаги о разводе «по обоюдному согласию». Меня мучила бессонница, и я оставалась ночевать у Грасы. Я сказала себе, что не смогу принять еще одну унизительную встречу, но Граса возразила, что у меня нет прав считать это унижением, ведь я сама на такое согласилась. Однажды во вторник моя секретарша соединила меня с секретаршей Джима. Я чуть-чуть помедлила, прежде чем поздороваться, настраиваясь на самый беззаботный тон: – Здравствуйте, Джин. Не извиняйтесь за отмену встречи. Я-то знаю, как он занят. – Ой, нет, миссис Митчел, – его персоналу я позволяла себя так называть, – ничего подобного. Нет, он, конечно, занят… Она была необычно взволнована. И, немного помолчав, выпалила: – Я звоню, чтобы пригласить вас сопровождать его в деловой поездке. Я вздохнула и взяла в руки ежедневник. – Когда? – Завтра. – Завтра? Я уронила ручку. К счастью, она не видела ужаса на моем лице. – Да. У него встреча в Германии. Дело деликатное. Необходим переводчик, которому можно доверять. Я не видела в этой просьбе никакого смысла. Я не получала от него ни строчки почти три месяца после короткой записки: он надеялся, что мне понравилась поездка. Записка была приложена к букету красных роз – красных! Ma chère, какая наглость! – ждавших меня по возвращении из Италии. А теперь командует: срочно, как же, сейчас кинулась. – У меня скопилось много дел, – сухо сказала я. – Я только что вернулась из поездки. – Извините, миссис Митчел, но он не стал бы настаивать на вашем присутствии, не будь это крайне важно. Так он сказал. Джин нервничала. До сих пор он всегда «приглашал», «просил», «умолял», но на этот раз прозвучало «настаивать». – Насколько это важно? – со страхом спросила я. – Ох, миссис Митчел, – напряженно ответила она, – я понятия не имею, в чем там дело. Только, когда ему позвонили из Германии, он побелел как полотно и сказал мне ни с кем его не соединять в течение получаса. – Она понизила голос: – Такого никогда не было. Я заволновалась: что же его так обеспокоило, что он прервал завесу молчания. Отчего же непробиваемый мистер Митчел побелел как полотно? Теперь я сгорала от любопытства. – Хорошо, Джин. На сколько дней рассчитана его командировка? – Он возвращается в воскресенье, то есть на пять дней. Я нахмурилась. Это долго. – Сообщите, что я полечу с ним. – Боюсь, невозможно, он уже отбыл. Сейчас, наверное, в самолете. Он распорядился, чтобы я посадила вас на следующий рейс. Полетите сегодня? Вряд ли он будет встречать меня в аэропорту. Какое бы дело ни привело его в Берлин, оно наверняка срочное, и он просто не сможет меня встретить сам. Когда пассажиры хлынули в зал прибытия, я проверила табличку с моим именем. Однако сразу увидела его в пиджаке и брюках из хлопчатобумажного твида, стоявшего неподалеку от орды таксистов и осматривавшего прибывших пассажиров. Даже в пиджаке он выглядел элегантно. Однако я заметила, что он не одет для официальной встречи. Я пошла ему навстречу, носильщик толкал тележку с багажом – не зная распорядка, я подготовилась на все случаи жизни, взяв с собой пару тяжелых чемоданов. Увидев сначала багаж, потом меня, он приветственно помахал мне газетой. Он было улыбнулся, но при виде моего каменного лица посерьезнел.