Сучков как помешанный вскочил с места, поднял гроб, что у обеденного стола, на спину и побежал. Соня осталась одна. Игорь давно исчез куда-то. «Наверное, только ночью придёт, – подумала она. – Кошка и та куда-то пропала». На душе было тревожно не оттого, что назавтра есть ничего не осталось, а от какого-то глобального беспокойства. – Хоть не живи, – решила она. Но тут же захотелось жить. Борис Порфирьич пришёл через полтора часа. С гробом. Еле влез в дверь. – Ну, что?! – вскрикнула Соня. – Морду хотели набить. Ихняя дочка четырнадцати лет так орала, всех соседей всполошила. Дескать, она уже и так вместо кровати спит в гробу, и ей это надоело! Что нам из гроба, толчок теперь, что ли, делать, кричала, хоть папаня на все руки мастер, но хватит уже! И мать её поддержала. Как медведица ревела. Соня вздохнула: – Слава богу, что ноги унёс. – Так бы ничего, но гроб какой-то нехороший. Избавиться бы от него. Остальные я на неделе обменяю на картошку. Знаю где, – проговорил Борис Порфирьич, садясь за стол. – У самого Пузанова. У него картошка ворованная, он её на что хошь обменяет. Ворованного он никогда не жалел. – Да проживём как-нибудь. Игорь уже сам себе пропитание добывает. А что, иначе помрёшь. Не до институтов. Но вот гроб этот какой-то скверный… – Что ты привязалась к нему? Гроб как гроб. Ну да, паршивый. Ну да, бракованный. Но всё-таки гроб. Гробы в пивной не валяются. Всё-таки ценность. Соня посмотрела вглубь себя. – Да ты понюхай его ещё раз, Боря. Какой он? – Ну ладно. Из любви к тебе – понюхаю, так и быть. Сучков подошёл к гробу и стал его обнюхивать и проверять. Даже выстукивать. – Не стучи – чёрт придёт, – испугалась Соня. – Сонь, ведь запах от покойника не может так долго держаться. Ну, допустим, пустили этот гроб налево, – наконец сказал Сучков, – но небось почистили его от предыдущего мертвеца-то, да запах и сам должен пройти, ведь не сразу же его из-под покойника – и на зарплату? Запах должен пройти. – Должен. А вот этот не проходит, – заупрямилась Соня. – В том-то и подозрение. Почему запах трупа так долго держится? Неужели ты не чувствуешь? – Кажется, чуть-чуть, – остолбенело проговорил Сучков. – Не кажется и не чуть-чуть, – решительно ответила толстушка Соня, подходя к гробу. – Я тебе скажу прямо, Боря, как бы тебе это ни показалось сверхъестественным: от этого гроба прямо разит мужским трупом. Вот так. Я женщина и завсегда отличу по запаху мужской труп от нашего, бабьего. – Заморочила! – вскрикнул Борис Порфирьич. – Не хулигань, Соня. Гроб, скажу резко, дерьмо, а не гроб, но трупом почти не пахнет. Что ты законы химии нарушаешь? – Останемся каждый при своём мнении, Боря, – спокойно ответила Соня. – Пусть Игорь придёт и понюхает. Он человек трезвый. – Он по уму трезвый, а придёт пьян. Чего он разберёт? Давай лучше в картишки сыграем, – предложил Сучков. И они сыграли в картишки. Темнело уже; Соня поставила самовар, достала из-под кровати запас сухарей. Кошка не приходила. Часам к восьми постучали. Борис Порфирьич открыл. Всунулось лицо Мустыгина. – К вам гость, Соня, от дядюшки вашего. – От Артемия Николаевича! Из Пензы! – вскрикнула Соня. Из-за спины Мустыгина появился невзрачный старичок, рваненький, лохматенький, совсем какой-то изношенный, потёртый, весь в пятнах. – Проходите! – откликнулась Соня. Сучков вопросительно посмотрел на жену. – Да, дядюшка всегда был чудной, – рассмеялась Соня. – И люди вокруг него были чудные. Вы проходите, старенький! Старичок оглянулся, высморкался. Мустыгин исчез за дверью: ушёл к себе. – Отколь ты такой, дед? – немножко грубовато спросил Борис Порфирьич. Старик вдруг бросил на него взгляд из-под нависших седых бровей, сырой, далёкий и жутковатый. И вдруг сам старичок стал какой-то тайный. Соня испугалась. – Из того гроба я, – сурово сказал старик, указывая на тот самый пахнущий гроб. Супруги онемели. – Мой гроб это. Я его с собой заберу. И старик тяжело направился к гробу. – Чужие гробы не надо трогать! – жёстко проговорил он и, взглянув на супругов, помахал большим чёрным пальцем. Палец был живее его головы. Потом обернулся и опять таким же сырым, но пронизывающим взглядом осмотрел чету. – Детки мои, что вы приуныли-то? – вдруг по-столетнему шушукнул он. – Идите, идите ко мне… Садитеся за стол. Я вам такое расскажу… Сучковы сели. Наутро Игорь, трезвый, пришёл домой. Дома не оказалось ни родителей, ни гробов. Всё остальное было в целости и сохранности. Потом появилась милиция. Супруги Сучковы исчезли навсегда. Крутые встречи В глубоком отдалении от Москвы, в домике, затерянном на лесистом участке, но поблизости от шоссе и деревни, собралась небольшая компашка. Один – урод с двумя головами, точнее, то были слипшиеся братья, но слиплись они до такой степени, что представляли, пожалуй, одно тело с двумя головами. Второй оказался просто трупом, и он неподвижно полулежал в кресле. Третий был человеко-мужчина с виду нормальный, но на самом деле выходец из другого мира, весьма жутковатый дух, вселившийся в человеческое тело. Четвёртый (он угрюмо ходил по комнате) – медведь, бывший когда-то в предыдущем воплощении и в других мирах существом, наделённым разумом, но преступником, прошедшим через ад и вышедшим оттуда в обличье медведя. И вот все они собрались в комнатушке средних размеров, обитой дорогой вагонкой, с выходом на террасу. Одно окно смотрело в сад с роскошными кустами сирени. В саду лихо пели птички. Был полудень, полувечер. В углу комнаты приютился телевизор, старый, чуть ли не хрущёвских времён, и на его экране отражалось какое-то научное заседание. Толстый академик бубнил что-то о человечестве. Но звук был приглушён, так что он не мешал нашим собеседникам. Они сидели за старомодным круглым столом в центре комнаты, на столе пыхтел дедовский самовар, рядом – чашечки, блюдечки и варенье. Кресло медведя пустело, а он, как уже было упомянуто, мрачновато ходил вокруг стола, поворачивая морду в углы. У входа протянулся книжный шкап. Книги были в основном по философии. Человек, мужчина «с виду нормальный» (его называли Павлуша), вынул потёртую колоду старинных карт – они были весьма необычные. – Ну что ж, погадаем, господа, – произнёс он. Все вдруг замерли. А из уст трупа раздался свист, в котором различимы были слова: – О чём будем гадать? О прошлом или о будущем? – Заглянем сначала в прошлое, в предыдущие жизни в других мирах, ибо здесь повторений не бывает. Может быть, кто-нибудь серьёзно подзабыл их… Тогда напомним, – улыбаясь, произнёс Павлуша. Урод неодобрительно покачал одной головой, другая же его голова, напротив, согласилась. Медведь чуть-чуть привстал на задние лапы, но на это никто не обратил внимания. Труп засопел и вздрогнул. Павел начал раскладывать свои нечеловеческие карты со странными фигурами на них и звёздным небом. Наступила тишина. Медведь покорно опустился на лапы и застыл. – Сначала гадаю о прошлом Арнольда и Эдуарда, – промолвил Павлуша, указывая на урода. – Хотя речь идёт не о нашем мире, буду говорить в человеческих выражениях и формах, иначе ничего не понять… Начинаем… Так… Да… Да… – тихо продолжил он и погрузился в себя. Потом пробормотал: – Космический указатель идёт направо… Богиня звезды… Над головой… Цвет ада… Хорошо, хорошо… Круг голодных духов… Так, так… Ну, молчу, молчу… А теперь всё ясно… Говорить? – обратился он к уроду. В ответ два глаза на лицах того наполнились слезами, третий остался равнодушным, а четвёртый смеялся нежно-голубым дымчатым смехом. Павел оценил этот смех как согласие. – Дорогой друг, – торжественно обратился Павлуша к двухголовому, который даже похорошел на одно мгновение, – напоминаю вам вашу предыдущую жизнь. Повторяю, буду выражаться по-человечески, насколько могу. Вы, Арнольд, – обратился он к левой голове, – были по земным понятиям плотоядным чудовищем, но в реалиях того мира, где вы пребывали, вполне нормально-заурядным существом. Даже милым, не без слезы. Эдик, – гадатель бросил взор на правую голову, – жил там же, в той же реальности, что и вы, Арнольд. Вы полюбили друг друга с невиданной вселенской яростью. Всё было забыто ради этой любви, даже поклонение богам бреда, которым вы обязаны были поклоняться, живя в том мире, и что соответствовало вашей природе тогда. Вы также отказались от помощи высших чудовищ. Ваша любовь не знала конца, и теперь – здесь на Земле – вы пожинаете её плоды, вы неразлучны, вы слились, вы слиплись, – вдруг взвизгнул Павлуша. – Такова ваша карма. Вдруг левая голова вспыхнула, покраснела и плюнула в правую голову, но, поскольку тело было, по существу, единым, левая голова, Арнольд то есть, почувствовала, что плюнула в самоё себя. – Браво, браво! – захохотал труп. – Вот ведь как всё мудро устроено во Вселенной. – Не ёрничайте, мой ангел, – прервал его Павлуша. – Не думаю, что вам будет приятно выслушивать ваше прошлое. Труп присмирел. Был он синеват, в каком-то диком мундире, и трупные пятна явственно виднелись на его лице. Но некая сила вдохнула в него то, что в просторечии называется жизнью, и труп мог рассуждать, даже покрикивать. Глаза медведя вдруг осмыслились, словно сквозь звериность глянул призрак его прежнего преступно-разумного воплощения. Арнольд и Эдуард смутились и, сдержавшись, приступили к чаепитию. Одна голова подносила ко рту чашку, другая откусывала сахарок. И была во всём этом какая-то тайная гармония. – Ну-с, с вами пока всё, – вздохнул Павел. – Мне, господа, действительно жутко бывает вспоминать некоторые свои жизни – и волосы у меня встают дыбом при этом. Внутрь кожи причём. В отличие от вас я их прекрасно помню, без всякой магии и гадания… Ну-с, приступим к трупу. – Он посмотрел на синеватого в человечьем мундире. (Условно будем называть труп Евгением. Имя благозвучное.) Павлуша, то есть жутковатый дух, воплощённый в человека, стал испытывать свои карты.