– Почему? Ира замолчала. И вдруг спокойно, неуклюже повернулась к Люде. – Если будешь со мной, то… – Ирка, молчи, молчи, дура… плохи твои дела, хочешь, я тебе помогу, съезжу с тобой… Ведь что творилось ночью у вас! Ирины глаза вдруг расширились от страха. Она неожиданно вспотела. А вдали, в закутках, уже тихо кувыркался Мефодий. Наступило долгое молчание. Вскоре страх у Иры исчез. Она присела на скамейку рядом с Людой и замерла. Вся её поза теперь выражала бесконечное внутреннее сладострастие. И даже тело чуть колебалось в такт этому сладострастию. Но взгляд был суров, не нежен. – Смотри, девочка! – вдруг повинуясь какому-то голосу, воскликнула Люда и встала со скамейки. Мяч покатился по траве, тронутый её ногой. Люде стало страшно. А Ира уже смотрела куда-то вдаль, в сторону. Люда тихонько ушла. На другой день она решила покинуть свой дворик и съездить в Москву, в центр, к «своим». Люда сначала поехала на трясущемся трамвайчике; проезжая мимо кладбища, она заметила спешившую Анастасию Петровну, всю в чёрном, словно та была монашка теней. «Свои» были разбросаны по всей широкой матушке-Москве, а ведь раньше всё сосредотачивалось в центре. Там и сейчас оставались многие… Приехав, она решила завернуть в тихие арбатские переулочки; там были два великих «гнезда», две квартиры, два «центра», где собирались новейшие искатели Вечности. На одной из них собирались она и её друзья. Они были связаны с индуизмом, с концепцией Атмана, высшего бессмертного Я, заложенного в человеке, которое не только надприродно, но и отличается от человеческого Эго, ума и индивидуальности, ограниченных и временных. Следовательно, по существу – согласно этой доктрине – высшее Я, Атман, есть не что иное, как Бог, Брахман (Абсолют), и высшее Я человека, таким образом, неотделимо от Божественной реальности, которая едина метафизически, но не «математически». Пути к этому высшему Я были известны из древней Традиции. Существовал Учитель, получивший инициацию… И сама их группа была только частью глубинного движения… Но дело заключалось не только в этом. Для многих участников этого движения в начале всего лежал собственный опыт, опыт поиска и реализации в самом себе высшего божественного Я и жизни в нём. Этот их опыт как бы чуть-чуть преображал «традиционный индуизм», в теорию и практику которого вносились существенные дополнения и «поправки». Некоторые даже сами по себе приходили к этой практике, открывая свои методы, и только потом узнавали, что нечто близкое – по цели – существует и в Индии. Да и сама метафизическая духовная окраска, сам опыт своего высшего Я был неожиданно-особенным. Поэтому многие группы считали себя последователями «русского индуизма». Существовали также в этом движении и «ответвления», иногда уже совершенно оригинальные… Люда чуть бледнела от нежности к своему бытию, когда думала обо всём этом… Приближаясь к Арбату, вспомнила она и о другой квартире, где собирались те, у которых она бывала редко, и там творилось порой нечто ещё более таинственное, чем «преображение в Божество». Она слышала там иногда такое ошеломляюще-загадочное, жутковатое, от чего подкашивались ноги и волосы вставали дыбом, но потом всё тонуло в фантастическом смехе – когда она сидела среди них, дружески принятая, за старинным огромным столом. Иногда она слышала что-то подобное от Кости, человека с портфелем, как его называли, который был как бы соединительным звеном между разными метафизическими кружками. Костя часто изумлял Люду: откуда он черпает столько невероятного, когда вдруг перечёркивалось всё и ум отрекался от постигнутого. И подтексты, подтексты, подтексты, которые, как волны, уносили сознание в новые состояния. Люда, охваченная всеми этими воспоминаниями, зашла в уютное арбатское кафе недалеко от метро. Взяла кофейку и сигарет. Огромный великий город жил своей жизнью, в её разных пластах, в том числе и глубинных, неуловимых и странных. Люда вся пронизывалась токами, исходящими от эзотерической Москвы. Она снова вспомнила Костю. Но на сегодня было достаточно подтекстов. Она подумала о себе, о своём спасении в собственном вечном Я и о том, что она должна помочь другим, той же своей Гале, у которой такая верная утробность и интуиция, но столько провалов… Она, например, смутно, не вплотную улавливала всю пропасть между бытием в форме так называемой жизни и надприродным вечным бытием внутри высшего Я… Люда встала и вышла из кафе. Через десять минут она была во дворе у небольшого деревянного уютного домика, затерянного среди громад новых зданий. Постучалась. Раздался весёлый голосок хозяйки одного из дополнительных «неофициальных» салонов, где часто устраивались читки. – Как ты вовремя, уже собрались, – хихикнула хозяйка, – даже Костя объявился, как с гор. Люда вошла. В комнате за большим круглым столом сидели несколько человек, другие бродили по комнатам. Костя, разливая чай, хмуро-внимательно посмотрел на Люду. Чай как-то сгармонизировал обилие вина. На этот раз «сборище» было чисто литературное, в очень редком составе. Никаких крайне метафизических разговоров, понятных лишь посвящённым. Читать должен был молодой человек, чуть-чуть восторженный, свою прозу. То был начинающий подпольный писатель, но уже отмеченный вниманием знаменитых «неконформистов», в том числе метафизиков. Один рассказ назывался «Лунный знак голого человека», второй – «Пузырь в лесу». Сразу как-то стемнело, то ли закрыли окна, то ли ещё что; вспыхнули свечи на столе; все затаились; некоторые расселись по углам, на полу, со стаканами вина. Люда только-только успела усесться и глотнуть полстакана, как Виктор (так звали писателя) начал читать. Читал он одновременно искренне и артистично, иногда переходил чуть ли не на крик, но тем не менее получалось отлично. Первый рассказ был про смерть эксгибициониста. Про скандальную смерть. Кто-то хихикал в углу в ответ на сценки в рассказе; девушка в зелёном плакала; кто-то бесшумно пил стакан за стаканом – так уж действовал рассказ. Под конец чтения Люда поцеловала писателя. Комната была уже в дыму, почти во мраке, только лишь в островках света. Чтение перешло в бессвязное, чуть истерическое обсуждение: одни твердили Виктору о его герое и о своих печалях одновременно, другие укоряли его за ужас, третьи наливали ему в стакан вина, чтоб он отошёл. Беседа то вспыхивала общая, то распадалась по маленьким кружкам из трёх-четырёх человек, то перекидывалась от Гурджиева до Достоевского или до личных видений… У Люды уже возникло полубезумное настроение. Однако Ира часто вставала пред её глазами. В тихом бреду она начала рассказывать одной своей приятельнице об эротико-оккультной ситуации Иры и о том, как её спасти. – Да, если с любовью и милосердием – всё можно, – отвечала та. – Только дурость должна быть во время этого спасения; если по-умному делать, ничего не получится – съест она себя… Дурости побольше. – Это вы точно заметили насчёт дурости, – бросил на неё взгляд подвернувшийся Костя. – Нет-нет, – вмешался вдруг толстый человек в очках, художник. – Извините, я слышал ваш разговор и всё понял. Её, Иру, нельзя спасти, слишком её утроба демонична. – О боже, какая у вас интуиция, чутьё, но что вы о ней знаете, демонолог этакий… – Да я и говорю, что эксгибиционизм героя, – вдруг потянул за руку Люду откуда-то появившийся лохматый человек со стаканом вина, – не носит характер некрофилии, хотя обнажается герой Виктора фактически перед своей собственной смертью; нелепо тут видеть трупный эксгибиционизм макаровских героев, Виктор – это не Макаров. Тут эксгибиционизм жизни, сексуальное заигрывание со смертью с целью как-то выжить, чёрт побери, выжить на эротике… – Да, и я говорю, что Виктор – не Макаров, – отвечала Люда. – Нельзя, нельзя так, господа! Всё равно ждёт что-то страшное… – Страшное надо сделать смешным… – Никогда, никогда это не удастся, пока есть страх за Я… – А если он будет побеждён? Опять вмешался художник: – Ваша Ира, Людочка, ужасна не своей похотью, а разумом… Но пусть, пусть, ищите экспертов, чтоб её спасти… – Но Витёк определённо талантлив, – раздался голос слева. – Конечно, у него нет этой… сверхдостоевщины, но всё же для начала очень недурно… даже блистательно. Наконец Люда, повинуясь новому порыву, отвела в сторону Костю и рассказала ему об Ире – он, Костя, великий «соединитель», подумала она, он проникает во все кружки, самые странные, и может посоветовать по большому счёту… Костя спокойно выслушал её и после молчания, которое вошло в неё как метафизический подарок, вдруг сказал: – Думаю, что найду такого человека, который мог бы ей помочь… Вполне вероятно… А может быть, сейчас махнём к Петру? Что-то здесь слишком шумно. Отсидимся за чаем. Люда согласилась. Правда, расставаться со всеми было жалко, и вместе с тем Люде хотелось побыть в спокойствии. После бесконечных поцелуев, вздохов, как будто прощались на полмесяца, а не всего на несколько дней, Люда выбралась на улицу вместе с Костей… …Пётр быстро впустил своих эзотерических друзей к себе в квартиру; идти пришлось мимо комнат родителей, которые добродушно-недоброжелательно относились к знакомствам своего сына, астронома по специальности. – Буржуазны, как Эйфелева башня, – шутил о них Пётр. Ритм отключений сразу увёл всех троих. Разговор заметался от совершенно сумасшедших и диких историй, случившихся с разными людьми, до утончённых нюансов, связанных со спонтанной реализацией абсолютного Я. В историях же всегда был заложен смысл, тайно-невероятный смысл, далёкий и от логики, и от добра и зла, и от всего «человеческого», тайный смысл, превращающий эти истории в какой-то космологический бред, как будто такие случаи словно специально подкидывались нашим героям. Одна история, впрочем, не такая уж значительная, почти обыденная, совсем умилила Люду. Речь шла о малыше из дома, где жил Пётр, мальчике, который хотел покончить самоубийством и падал для этого с низкого второго этажа, но таинственным образом не повреждался. В течение месяца раза два-три в неделю он так упорно падал, точно в заколдованном круге, будучи не в силах добиться своего, пока секрет его не открылся. Один мальчуган с соседнего двора так и прозвал его потом – «павший ангел», и эта кличка прилепилась к нему. Но после всей этой истории он вдруг стал необычайно умнеть, словно ум для него оказался формой его любимого занятия: самоубийства… А потом дух её возвращался к бытию, к тому бытию – высшему – такому неуловимому, такому сладостному и вечному, точно бездна, скрывающаяся за формулой «Я есть Я»! И вместе с тем всё время в сознании Люды мелькали загадочные картины, провалы, нет, судьба Иры немного отодвинулась, но вдруг возникли на первом плане все наиболее невероятные личности или «существа» её последних встреч: Мефодий, «Настенька» и один их непонятный «знакомый», затмивший всё приходившее ей на ум. И слышались, вспоминались намёки на его «логово», на каких-то странных созданий там… На волнах всех этих бесед, внутренних намёков, надежд, воспоминаний Люда покинула своих друзей, чтоб возвратиться домой… И всё неожиданно спуталось в её уме, и вместе с ясным знанием о свете вечного собственного Я в душе Люды, необозримой и бесконечной, плыли другие бездны и тёмные провалы… «Чувствую, что-то со мной происходит, – думала она. – Неужели… Неужели… Как страшен мир! Но как невероятна Россия!» По дороге, в метро, ей попалась одна очень дальняя знакомая, девчонка лет двадцати трёх, с парнем; оба они были полупьяные и возвращались с другого чтения, кажется, самого Макарова. Она остановила Люду, её звали Вера, и что-то долгое говорила о секретной астрологии и о том, что должен родиться ребёнок, который… Рядом безумствовал парень… Люда потом мучительно вспоминала, где она последний раз видела эту девочку, кажется, на поэтическом вечере, после которого говорили о гаданиях по предыдущим воплощениям… Наконец Люда выбралась из метро. Полил тёплый ночной дождик, и было радостно и умилительно, словно кто-то согревал землю. Поздний трамвайчик возвращался на круг. Мелькали деревья, крыши, сады, она была недалеко от дома. Войдя во двор, она заметила, что в квартире Вольских горит свет. «Видно, бродит Ира», – подумала она. Глава 10 Между тем в квартире Зои творилось чёрт знает что. Пока Люда бродила по Москве, слушая подпольные чтения, у Вольских произошли самые чёрные события. Началось всё часов за пять-шесть до возвращения Люды домой. Старушка Софья Борисовна уже спала в своей комнатке, заставленной непонятными фотографиями. Володя тихонько пил водку, Ира исчезла в ванной, а Зоя только что возвратилась из кино. То, что ванная была заперта, взбесило её. – Когда эта тварь угомонится?! – закричала она, бегая около невозмутимого Володи. – Голову даю на отсечение, она мастурбирует там. Но ведь все последние дни она поздно приходила – спала с этим парнем. Я видела его и сегодня, она от него и пришла. Но разве эта тварь когда-нибудь насытится?! Ребёнок называется! Когда, когда это кончится?! Володя пил, курил и молчал. Зоя ревела, кричала, рвалась в ванную, но всё напрасно. В бешенстве она выскочила из квартиры. И, встретив во дворе знакомых, окончательно завелась. Она отсутствовала, наверное, часа два, пропадая у соседей по поводу девочки, которая боялась смерти, но во время всей этой суматохи мысль об Ире не оставляла её. Ненависть душила её. Особенно почему-то возмущала Зою наглость и почти беспрерывность Ириного сладострастия в сочетании с холодным, почти взрослым умом девочки, всё это над собой наблюдавшим. В таком состоянии она вернулась домой. И застала сцену, помутившую её мозг. В столовой на диване лежала голая Ира, вся растёкшаяся от неги, а рядом с ней сидел Володя в одной рубашке, без трусов. Только из маленькой комнатушки доносилось сладкое похрапывание Софьи Борисовны. Ира умудрилась тут же вскочить и стремглав убежать в свою комнату, заперевшись там. Но Володя, однако ж, растерялся и оторопело смотрел на Зою. Ярость последней выразилась, однако, как-то странно: она мигом подскочила к Володе и плюнула ему в лоб. После этого она приказала Володе убираться из квартиры и не считать её своей женой – навсегда. Володя, обычно не робкий, но почему-то покорный жене, стал собирать вещи. Зою всю трясло, как в ознобе. Володя торопился и, быстро допив водку, ушёл. Зоя знала: к ближайшему соседу, через квартал, к дружку, так как было уже поздно. Злоба и желание отомстить Володе объяли её, на время даже затмив ненависть к Ире. В квартире стало пустынно и тихо. Софья Борисовна была чудовищно покойна, когда спала. А Ира словно замерла в своей комнате. Зоя долго не могла прийти в себя и бродила по комнате и коридору. У неё возникла даже мысль запрятать Володю в тюрьму, раз и навсегда избавившись от него. Но для этого нужны были бы показания Иры, в том смысле, что Володя её растлил. Тогда за растление ребёнка ему могли бы дать много лет. А он, со своим здоровьем, долго бы не выдержал, издох, думала Зоя. Однако многое зависело от медицинского осмотра Иры и от «легенды». А Иру нетрудно было бы уговорить, эта тварь способна на всё.