Однако однодневной форой, подаренной неуступчивыми, тяжелыми оборонительными боями еще 8 мая, сумел воспользоваться опытный, боевой генерал Львов, командующий 51-й армией (в реальности ему не хватило времени организовать общий контрудар, и советские части вступали в бой и погибали поодиночке). Для отражения возможного танкового прорыва в полосе 44-й (коим и стало наступление 22-й танковой дивизии вермахта) он успел собрать в тылу левого фланга армии мощный боевой кулак из 229-го отдельного танкового батальона (восемь исправных КВ) и 40-й танковой бригады (одиннадцать КВ, шесть Т-34, двадцать пять Т-60), а также 650-го полка 138-й стрелковой дивизии при поддержке 989-го артиллерийского полка УСВ (пятнадцать орудий) и 19-го гвардейского минометного полка (шестнадцать «катюш»). Кроме того, после прорыва линии фронта генералу Львову был переподчинен 457-й артиллерийский полк РГК, получивший боеприпасы (восемь 152-миллиметровых МЛ-20 и восемнадцать 107-миллиметровых М-60. 8 мая полк понес потери в контрбатарейной борьбе), а из состава 47-й армии передана 55-я танковая бригада (десять КВ, шестнадцать Т-60, двадцать Т-26), выступившая к югу вечером 9 мая. Десятого мая продвигающиеся на север колонны 22-й танковой дивизии попали под мощный артиллерийский огонь советских гаубиц и систем залпового огня. А понесших потери немцев атаковали танки КВ и Т-34 (Т-60 Львов решил придержать, не желая терять легкие танки и экипажи в неравных боях с вражеской бронетехникой). Завязался напряженный танковый бой, в котором были выбиты практически все советские машины, но и противник понес тяжелые потери: в общей сложности от огня артиллерии и в бою с танками было уничтожено и временно выведено из строя более пятидесяти бронемашин. Особенно отличился тяжелораненный в бою командир роты 229-го отдельного танкового батальона лейтенант Тимофеев: его экипаж уничтожил шесть немецких панцеров. Суммарные потери, общее напряжение боев и раскисший от дождей грунт значительно снизили темп продвижения 22-й танковой дивизии. 650-й стрелковый и 989-й полк УСВ были опрокинуты тараном многочисленных панцеров при поддержке пехоты 28-й дивизии (после боя немцы не досчитались еще как минимум одной роты панцеров), однако на 10 мая это был последний успех танковой дивизии. Понимая опасность последовательного отступления советских армий из только-только наметившегося котла, Манштейн отдал приказ группе Гроддека сменить направление движения с востока на север, в сторону Митрофановки. И опять же, все это имело место быть в реальной истории! Как и то, что Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин 10-го числа допустил отход к Турецкому валу, и то, что 10-го числа на естественный оборонительный рубеж выдвинулась резервная 156-я стрелковая дивизия – кстати, одна из наиболее полнокровных в составе Крымского фронта. Но рубеж ее обороны составил двадцать километров и был чрезмерно растянут (вдвое против уставного). Так что в прошлом кампфгруппе Гроддека не составило труда прорвать его и не допустить занятия естественного оборонительного рубежа отступающими советскими армиями. Но в моем настоящем 47-я и 51-я армии ещё не были окружены, а части 44-й сохранили большую боеспособность. Да, Черняк так и не сумел заткнуть брешь в обороне между позициями отчаянно сражающихся 157-й стрелковой и 72-й кавдивизий. И в эту брешь вошла 50-я пехотная, а следом Манштейн ввел в бой резерв, 170-ю пехотную дивизию 30-го армейского корпуса. Во встречном бою уже понесшая большие потери 404-я стрелковая дивизия была отброшена, что послужило началом общего отступления левого фланга 44-й армии на восток: 72-й кавдивизии, остатков 63-й и 404-й дивизий. Связи с удержавшей позиции 157-й стрелковой дивизией и разрозненными подразделениями 276-й, постепенно собирающимися в ее тылу, командарм не имел. Однако фронтовое командование, получившее санкцию Сталина на отвод войск, уже отдало приказ об отступлении, которое в этот раз дошло до командармов – сказался успех первого дня обороны, унявший лишнюю суету в штабах. Потому отход 44-й вполне естественно вписался в начавшееся отступление 47-й армии на севере и постепенное оставление позиций 51-й. Утром 11 мая продолжившиеся атаки 22-й танковой встретила подготовленная за ночь оборона 390-й стрелковой дивизии, выведенной из резерва (хотя она была смешанной армяно-азербайджанской по национальному составу и считалась ненадежной), и вкопанных в землю КВ и Т-34 44-й танковой бригады (из состава 229-го отдельного танкового батальона уцелел лишь единственный «Клим Ворошилов»). Массированный удар танков противника прорвал фронт дивизии: не выдержав напряжения боя, бежали два полка, но время, выигранное в обороне, позволило Львову своевременно бросить в бой последнее бронетанковое соединение фронта: 55-ю танковую бригаду. Результатов сражения генерал-лейтенант Львов Владимир Николаевич уже не увидел, погибнув во время авиаудара фашистской авиации по командному пункту на горе Кончи… В очередном встречном танковом бою ожидаемо разбитая 55-я танковая бригада все же выбила около двадцати панцеров, а их общие потери мая, с учетом прорыва обороны 390-й стрелковой дивизии, составили двадцать девять машин. В конечном итоге Манштейн, сумев прорвать фронт и окружить отдельные соединения 51-й армии, не добился главной цели – тотального котла для Крымского фронта. Столкнувшаяся с дружными контрударами советских танковых бригад 22-я танковая дивизия несла значительные потери, а темпы ее движения значительно снизились. Группа Гроддека, создавшая внешнее кольцо окружения, по факту была слишком малочисленна, чтобы сдержать отход 47-й армии. Во встречных боях с отчаянно прорывающимися к Турецкому валу красноармейцами, атаки которых поддержала уцелевшая артиллерия, кампфгруппа понесла большие потери и была вынуждена отступить. И на рубеж обороны 156-й стрелковой дивизии постепенно отошли части и 47-й, и 44-й, и даже соединения из состава 51-й армий. Крымский фронт потерял до пятидесяти тысяч бойцов и командиров ранеными, убитыми и попавшими в плен, сумев все же устоять под натиском 11-й армии Манштейна, как минимум уполовинив число машин 22-й танковой дивизии. Мне удалось переписать историю поражения советских армий в Крыму. Удалось… С этими мыслями я наконец-то вошел в чуть прохладную, бодрящую морскую воду и со счастливым смехом нырнул под волну. Хотя бы краткий миг радости в напряжении последних недель! Ведь, несмотря на дар убеждения, уговорить руководство эвакогоспиталя перевести меня в Сталинград мне так и не удалось. Точнее, это просто было не в их силах… Как и не в моих силах было предотвратить грянувшую в последние дни мая катастрофу под Харьковом. Уже завтра эвакогоспиталь будет расформирован, его персонал переведен. А все, что мне действительно удалось, так это получить назначение не в «родную» 63-ю горнострелковую дивизию, а в отчаянно сражающиеся на Дону части… Правда, теперь уже в качестве старшего лейтенанта войск НКВД! Глава 9 4 июля 1942 года, 8 часов 43 минуты. Левый берег реки Песчанка, г. Воронеж. 41-й пограничный полк 10-й стрелковой дивизии НКВД – Глубже копай, Киреев, глубже! Надёжный окоп тебе и жизнь спасёт! Боец, стрельнув глазами в мою сторону, неестественно бодро ответил «есть» и показательно активно продолжил работать блестящей от частого копа саперной лопаткой. Но я уже не смотрел в его сторону, стараясь окинуть взглядом позицию всей роты. Сейчас мои ребятки старательно роют глубокие стрелковые ячейки. Но я не остановлю их работы, пока мы не со единим их извилистыми (обязательно!) ходами сообщений, не нароем отделенных щелей-укрытий, не оборудуем запасных позиций для пулемётчиков и расчётов ПТР. Присутствие последних дарит скромную надежду на то, что мы ещё сколько-то да повозимся, когда к берегу подойдёт германская бронетехника. С другой стороны, на нашем участке она и не пройдёт – Песчанка пусть и не Днепр, но с ходу её не форсировать, разве что плавающими бронемашинами, коих у немцев нет. Хотя… Вон, послезнание подсказывает, что после успешных испытаний «ныряющих» танков в 1941-м оборудование подводного вождения танков вместе с шнорхелями – специальными трубками с поплавками, через которые в машины поступает воздух, – устанавливают на все серийные панцеры. Хм… Выходит, зря моей роте растянули оборонительный рубеж до полутора километров вместо стандартных девятисот метров? И всего четыре расчёта ПТРД на участке против рвущихся к Воронежу передовых частей 4-й танковой армии Гота. Эх, а как я радовался, получив назначение в 10-ю дивизию НКВД… К моменту моего прибытия в действующую армию в начале июня 1942 года бои в «Барвенковской западне» уже завершились, сохранившие боеспособность части РККА вырвались из котла, а линия фронта временно стабилизировалась. 199-я стрелковая дивизия 38-й армии вела оборонительные бои местного значения, однако я, несмотря на повышение в звании, вновь получил под командование взвод НКВД, чем был не особо доволен. Ну и до Сталинграда, как ни крути, далеко… Что же, пришло время использовать мой особый дар, который после очередного успеха вырос до уровня «практикующий гипнотизёр». Я сумел убедить руководство перевести меня в 10-ю дивизию НКВД, 269-й и 270-й полки которой были сформированы из сталинградцев и базировались в окрестностях города. Прямой путь к Ольге! Правда, на запрос в 10-ю дивизию хоть и ответили согласием, но затребовали меня в 41-й пограничный полк, размещённый в окрестностях Воронежа. Погранец к погранцам – вполне логично. Впрочем, получив предписание, я возликовал душой, уверенный, что назначение в дивизию – это главное, а уж там я найду варианты перевестись. Но… Как оказалось, гипноз работает не со всеми, есть исключения. В частности, командир 41-го полка НКВД майор Васильченко Митрофан Иванович, которому позарез нужны были ротные с боевым опытом для хорошо подготовленных и технически грамотных, но не обстрелянных бойцов. Все мои усилия убедить его отпустить меня в Сталинград оказались напрасны – не помог ни гипноз, ни то, что в городе осталась жена. Майор жёстко отчитал меня, напомнив, что у большинства командиров есть семьи, но воюют они там, куда Родина пошлёт, а не поближе к дому. Также он справедливо заметил, что, исполняя свой воинский долг под Воронежем, 41-й полк прикрывает и Сталинград, а я, выходит, именно здесь защищаю жену. Причем Митрофан Иванович нисколько не лукавил. Как оказалось, 19 июня наши зенитчики сбили немецкий самолёт, опасно приблизившийся к линии фронта. Самолёт совершил аварийную посадку рядом с позициями советских войск, лётчики сгорели с воздушным судном, пассажир-офицер пытался отстреляться и был убит в бою, а вот в найденном при нем портфеле обнаружились чрезвычайно важные документы. Собственно, погибшим оказался майор Рейхель, офицер оперативного отдела штаба 23-й танковой дивизии, а в документах содержался план наступления 4-й танковой армии на Воронеж и, возможно, её дальнейший разворот по левому берегу Дона в сторону Сталинграда. Конечно, простому комполка не могли быть известны подробности планов германского командования, но общую информацию он наверняка получил. И логика его вполне понятна: кто отпустит боевого командира, когда вверенный полк со дня на день должен вступить в бой?! Будь иначе, майор, может быть, и пошёл бы навстречу, а так… К слову, о Митрофане Ивановиче: несмотря на первое крайне негативное впечатление, вскоре я проникся к нему невольным уважением. Простой в общении, в меру жёсткий и в то же время справедливый, майор оказался одним из тех немногих старших командиров, кто не «стесняется» личного участия в бою и управления вверенной частью с передовой. А ещё кто не только спрашивает с подчинённых по всей строгости, но и действительно заботится о них, и бережёт людей… Возможно, свою роль сыграло то, что до войны Митрофан Иванович преподавал в Ленинградском военном училище НКВД и привык видеть в подчинённых именно людей, личностей, а не «пушечное мясо». До конца июня служба у меня была, можно сказать, рутинной: даже вверенная рота была повзводно разбита, имея задачу охранять коммуникации под Воронежем. Как и весь полк. Но я по нескольку дней провел в каждом из взводов, знакомясь с личным составом, проведя учебные стрельбы и гранатометания, а также откровенно рассказав бойцам о том, что ждёт их в бою. Без оглядки на их начальные неуклюжие попытки ограничить мои откровения младшими политруками. Ротного политрука Алексея Архипова, чьи близкие остались за линией фронта, я сумел перетянуть на свою сторону, в личной беседе объяснив на пальцах, что подчиненным лучше рассказать правду о возможностях немцев, чем позволить им глупо погибнуть из-за недооценки врага. Политрук, сам рвущийся в бой, меня понял и услышал, и сам каждый раз внимательно слушал мои наставления – например о том, как вести себя под минометным обстрелом, артналетом или бомбежкой. Как отражать вражеские атаки при численном превосходстве фашистов, как бороться с их бронетехникой. Причем во главе моих рассказов всегда оказывался правильно подготовленный окоп, надежно обустроенная линия траншей, и вот сегодня, сейчас пришло время моих ребяток узнать об этом не в теории, а на практике. – Швытче работайте, братцы, швытче! Жрать вы все хороши, значит, и работать должны крепко. Или не так, Мамедов? По только наметившейся линии траншей послышались смешки. Тимур Мамедов, высокий, худощавый грузин, среди бойцов известный своей необычайной прожорливостью, страдальчески поднял глаза к небу. Понятное дело, тяжело вгрызаться в твёрдую, давно утрамбованную землю небольшой саперной лопаткой. За полтора часа кропотливой работы гимнастерки на бойцах стали сырыми от пота. А уж когда солнце припечет более основательно… Но от подкола в сторону нескладного Мамедова, в общем-то неплохого, интеллигентного парня, к тому же показавшего весьма высокие результаты на стрельбах, я не удержался. Не с целью обидеть бойца, вовсе нет: я сейчас сам неестественно, напускно бодр и весел, что подчинённые, в общем-то, и понимают, и принимают. Ведь так легче! Так легче не думать о предстоящем уже сегодня бое, который для подавляющего большинства станет первым, а для кого-то и последним… Вот и подколка моя была призвана хоть немного разрядить обстановку, отвлечь людей… Сзади послышались торопливые шаги. Я обернулся, увидев приближающегося ротного политрука. Бледный от волнения, сосредоточенный молодой парень (всего на пару лет старше бойцов) молча поздоровался, излишне крепко сжав руку – нервы, после чего доложил: – В штабе говорят, что немцы появятся до обеда. Возможно, покажутся на нашем участке. В передовых частях у них броневики, танки, бронетранспортеры и грузовики с пехотой. – Ясное дело! Кампфгруппа. – Что-что? Отчаянно волнующийся перед дракой, в бою политрук, скорее всего, покажет себя с лучшей стороны. Иногда мне кажется, что я успел узнать людей на войне, научился понимать их чувства и уверенно могу сказать, что лёгкий мандраж до схватки есть явление повсеместное. Но что мне нравится в Архипове, так это то, что он не пытается напоказ балагурить или напускать на себя вид бывалого, опытного фронтовика, не срывается лишний раз на бойцов. Волнение, возможно, объективный страх, но и сосредоточенность, готовность, даже ожидание скорой схватки – все это я читаю в товарище и соратнике. Однако же сейчас он не расслышал меня, находясь в лёгком смятении чувств, а я решил немного пофорсить своими знаниями и опытом: – Кампфгруппы – это внештатные тактические подразделения немцев, небольшие, но очень крепкие ударные кулаки. В переводе означает «боевая группа». Мотоциклисты и экипажи бронеавтомобилей выполняют у фрицев роль мобильной разведки, а танки – это уже главная ударная сила. Причём атакуют они всегда при поддержке пехоты, а иногда их удар поддерживают и бронетранспортеры. Хотя последние что для бронебойщиков, что для артиллеристов – самая удобная цель. Ещё могут орудия к грузовикам прицепить – тогда немцы нас предварительно снарядами накроют. А если нужно, то и поддержку авиации вызовут, но это редко, если упрутся прям в крепкую оборону. Как правило, кампфгруппы пытаются пробить, где послабее, не ввязываясь в тяжёлые, затяжные бои. Им потери нести не с руки, своевременного пополнения в наступлении можно ждать очень долго. Политрук только покачал головой, а я между тем продолжил: – Так что при появлении разведки есть смысл вжарить по фрицам из всех стволов, да покрепче. У нас обожгутся, ударят всей силой уже у соседей! Лицо Архипова удивлённо вытянулось, причём вид у парня стал донельзя смешным, а я, не удержавшись, фыркнул: – Шучу! Но врезать разведчикам все равно стоит крепко. Чтобы спесь сбить, да ребятам бое вой дух поднять. Они должны увидеть в немцах не всесильного врага, крушащего нашу оборону бронированными кулаками, а цель, в которую можно выстрелить, попасть и убить. Или сжечь… Можно и нужно! Успокоенный моими словами политрук согласно кивнул, а я вновь окинул взглядом только наметившуюся линию обороны, но теперь уже с явной тревогой. Полтора километра на сто семьдесят семь человек при двух станковых «максимах», двенадцати ручных «дегтярёвых» и четырёх противотанковых ружьях – это в среднем десять-двенадцать метров контролируемого пространства на бойца. Убей хотя бы одного – и на участке наших позиций образуется уже двадцатиметровая брешь! Крепко выручает река, боеприпасов нам выдано в достатке – помимо не шибко удобных эргэдэшек есть и уже вполне освоенные бойцами «лимонки» Ф-1, а к сохранившимся у бывших пограничников СВТ выданы бронебойные патроны. Конечно, бронепробиваемость у них не очень высокая, но за двести метров десять миллиметров брони могут взять, и теоретический шанс поразить тот же германский «хорьх» в борт у бойцов есть. Так что против броневиков мы не совсем голые даже без ПТРД… Но вот то, что участок обороны растянут в тоненькую и очень длинную линию, это, конечно, проблема. Мне просто не из кого сформировать резерв даже в десяток бойцов с лишним пулемётом и парой ППД на отделение, который я мог бы бросить к точке прорыва в случае чего. Ну и управление ротой сводится к тому, что я загодя продумываю несколько вариантов действий на тот или иной случай развития событий да заранее довожу их до взводных, «замков» (заместителей командира взвода) и младших политруков. Последние, в крайнем случае смогут заменить выбывшего командира в бою – ребята все молодые, азартные, следом за Архиповым признавшие мой авторитет и старшинство. Также я могу подавать отдельные «приказы» заранее оговорённым цветом сигнальных ракет, например: «вступить в бой расчётам станковых пулемётов», «огонь всем», «всем в атаку», «всем отступать». Впрочем, в атаку – это в крайнем случае: слишком большие потери во время контр атак, когда горячие головы увлекают красноармейцев в штыковую. Но, с другой стороны, случаи бывают разные… Однако, учитывая, что ячейки удалены всего метров на семьдесят от берега реки, мы должны справиться стрелковым оружием и гранатами. Не стоит, впрочем, забывать, что, находясь на командном пункте, я также держу связь с комбатом и комполка и могу запросить поддержку артиллерии. Собственных орудий у нас, правда, нет, только для прикрытия Чернавского моста выделили две или три противотанковые пушки с расчётами. Но зато в конце июня полк обеспечили прямо по штату четырьмя полковыми 120-миллиметровыми и восемнадцатью батальонными 82-миллиметровыми минометами. Полковые, кстати, могут и танковую атаку тормознуть – близкие разрывы тяжёлых мин гаубичного калибра вполне в состоянии порвать гусеницы, а при попадании их в моторное отделение (великая удача, но на войне ведь всякое бывает) и вовсе сжечь германский панцер. И все же, по собственным ощущениям, я вроде бы как и не у дел – так, сторонний наблюдатель во время схватки. Отвык я от такого. Хотя при чем здесь отвык? Я в принципе никогда не был в шкуре ротного, управляющего боем. И в глубине души боюсь этого – боюсь, что не справлюсь, что подразделение собьют с позиции и уничтожат именно из-за моих ошибок… Да уж, тяжёл крест боевого командира, большая на нем ответственность! Раньше не осознавал, а теперь вдруг в горле резко пересохло… В 10 часов началась бомбежка. Случайно ли так получилось, или фрицы подгадали, но ровно в 10 утра пикировщики с ревом сирен принялись сбрасывать на еще незаконченные траншеи бомбы-полусотки. К слову, не совсем безнаказанно: по моим прикидкам, по противнику заговорило где-то с десяток мощных 85-миллиметровых и средних 76-миллиметровых зениток, плюс скорострельные автоматические пушки. Два «лаптежника» они накрыли и ещё один, дымя, потянул на запад. Однако оставшиеся не слабо так дали нам прикурить: после налёта позиции роты представляют собой лунный пейзаж с большими и малыми кратерами! Не обошлось и без потерь: четверо убитых, семеро раненых, трое тяжело. Погиб первый номер расчёта ПТР – отчаянно смелый малый пытался подбить «штуки», выходящие из пикирования. Но в итоге парня перехлестнула пулеметная очередь, повредившая также и бронебойное ружьё. Хуже того, крупные осколки сильно повредили кожух одного из станковых «максимов», причём так, что восстановить его в полевых условиях не представляется возможным. Расчёт второго я с чистым сердцем переместил на командный пункт, назначив резервом: все же когда под рукой имеется личное средство усиления, способное переломить ход боя в ключевой момент, мне как-то спокойнее дышится. Плюс я с новеньким ППШ, плюс политрук Архипов с ППД, который уже довольно редко встречается в войсках, но пока ещё состоит на вооружении бывших погранцов, как и «светка». Корректировщика минометного огня не считаю, он специалист крайне важный, но именно по своему профилю, вот пусть координаты для батареи передаёт, а не с винтовкой по окопам бегает… По итогам людей мало, а вот огневая мощь у нас очень даже существенная! Плохо, что тяжелораненых и убитых заменить некем. Правда, уцелел второй номер расчёта ПТР, повезло пулемётчикам (их осколки чудом не задели). Все они заняли опустевшие стрелковые ячейки в качестве простых бойцов. Заняли позиции и младшие политруки, коих попросил лично Архипов, мотивируя тем, что присутствие политработников укрепит моральных дух бойцов. В общем-то, все правильно сказал… В начале двенадцатого показалась разведка на бронеавтомобилях и мотоциклах. Экипажи последних, впрочем, близко к реке не сунулись, предпочитая осмотреть линию ещё не завершенных траншей в бинокли. А вот разведчики на одном из «хорьхов», вооружённом автоматическим орудием (сразу нахлынули воспоминания о последней схватке в июне 1941-го), приблизились практически к самому берегу Песчанки, прижав моих бойцов плотными пулемётно-пушечными очередями… Глава 10 4 июля 1942 года, 11 часов 21 минута. Левый берег реки Песчанка, г. Воронеж. 41-й пограничный полк 10-й стрелковой дивизии НКВД – Бронебойщики, вашу ж… Чего молчите?! Экипаж бронеавтомобиля безнаказанно расстреливает наспех вырытые окопы; очереди 20-миллиметровых снарядов автоматической пушки срезают только-только обустроенные брустверы, словно ножом. На участке протяженностью метров в триста, напротив которого замер «хорьх», бойцы боятся голову поднять, а пытающиеся достать германский броник на большей дистанции безрезультатно жгут бронебойные патроны. Те лишь рикошетят от наклонных броневых листов, попадая в них под острым углом. И как назло, из трех уцелевших расчетов ПТР ближний к броневику удален метров на триста. Не самая удачная дистанция для точной стрельбы, но ведь и силуэт «хорьха» все же значительно крупнее человеческого! Так чего молчат, целятся, что ли, так долго?! Словно в ответ на мои мысли сверкнула трассером бронебойно-зажигательная пуля, довольно точно попавшая в борт «хорьха»; мне показалось даже, что броневик дернулся от удара. Однако никаких видимых последствий для германской машины удачный выстрел не имел. Резко сдав, экипаж лихо развернул ее и на всех парах рванул от реки. Самое лучшее время долбануть врага в слабую корму, пусть даже из СВТ! Но бойцы бездарно упустили момент, боясь даже приподняться над разбитым бруствером. Не стесняясь в выражениях, я высказался о «ссыкливых бздунах», затихарившихся на дне ячеек, на время забыв о находящихся рядом пулеметчиках и политруке. Но осекся, увидев потерянное выражение лица Архипова, и закончил уже более спокойно: – Вот и вжарили из всех стволов для поднятия боевого духа… Алексей, чья бледность приняла прямо меловый оттенок, только и смог из себя выдавить: – Как же так, как же так… Н-да, еще не побывавший в настоящем бою молодой парень наверняка иначе представлял себе бравых пограничников во время первой схватки – уж точно более решительными и смелыми. Да и я, собственно, тоже. Сравнивая своих подчиненных и погранцов, с которыми я защищал третью заставу, могу уверенно сказать, что первые значительно уступают моим павшим соратникам. И в чем причина – с ходу сказать сложно. Национальный состав? Действительно, в 41-м полку большая часть военнослужащих – это грузины, осетины, реже армяне и азербайджанцы. Русские тоже есть, но до недавних пор призванные в полк кавказцы не показались мне неблагонадежными и трусливыми. К слову, никаких конфликтов на национальной почве я также не замечал, да и судя по послезнанию, подразделение в боях за Воронеж показало себя с лучшей стороны. Может, все дело в том, что мои «сослуживцы» еще не знали о боевых качествах немцев, в большинстве своем считая их относительно слабым противником, коего мы точно разобьем «малой кровью, могучим ударом», да на чужой земле? Что им достаточно будет отбить пару первых атак, прежде чем подойдет армия и раздавит врага армадой танковых корпусов? В сущности, большинство соратников пало, по-прежнему надеясь и рассчитывая на скорую помощь. А вот в 41-м полку уже хорошо известно о мощи германцев, и, возможно, бойцы подсознательно готовят себя к поражению и отступлению? Но этот настрой нужно точно ломать! Взяв политрука за плечо и посмотрев ему прямо в глаза, я как можно более проникновенно произнес: – Все нормально. Слышишь? Все нормально! Не побежали, уже хорошо. А что первый раз под обстрелом растерялись, так то нормально. Я, брат, сам уже подзабыть успел, как жался в первый раз под огнем германского броневика! После короткой паузы, видя, что Архипов немного успокоился, я добавил: – Работу с бойцами провести, конечно, нужно. Но не пугать расстрелами, а рассказать, что когда машина немецкая развернулась, самый удобный момент был для стрельбы – кормовую броню бронебойные пули бы взяли. Пусть проникнутся, поймут, что могли врага достать, но шанс упустили. Глядишь, в следующий раз иначе себя поведут! И напомни им, что укрыться в окопе, избежав смерти в неравной схватке, – это, конечно, разумно и правильно, но на дне ячейки войны не выиграть. Алексей, не отпуская моего взгляда, твердо ответил: