– Тимур, тебе оказана честь сформировать со мной расчет ПТР. Будешь патроны подавать и прикроешь если что, из СВТ. Лицо интеллигентного парня прояснилось, а я между тем обратился к единственному уцелевшему расчёту бронебоев: – Бойцы, наша с вами задача самая сложная и ответственная: вывести самоходки из строя. Она выполнима: поднявшись на крышу, мы сможем держать под огнём всю прилегающую территорию, стреляя сверху вниз. Напомню, что толщина брони «штуг» сверху составляет всего десять-восемнадцать миллиметров. А судя по звукам моторов, дистанция боя, когда самоходки покажутся в заводском дворе, не превысит триста метров. Заявленная бронепробиваемость ПТРД на этой дистанции вполне достаточна… Но!.. Позади боевой рубки находится моторное отделение, его прикрывают стальные жалюзи и тонкие броневые листы. Предлагаю бить по ним бронебойно-зажигательными, есть шанс сжечь самоходки к хренам собачьим! Иван Родин, такой же долговязый, как и Тимур Мамедов, крепкий жилистый колхозник, успел отслужить срочную до войны. А немного повоевав в стрелковой части под Смоленском и отлежавшись в госпитале, стал одним из первых бойцов, освоивших систему ПТРД. В приданной нашему полку роте бронебойщиков его расчёт считался одним из самых опытных, и свою репутацию Иван Родин подтвердил в первом же бою на Песчанке, зарядив точно в борт «хорьха». Сейчас по-крестьянски обстоятельный мужик согласно кивнул в ответ на мои слова, густо пробасив: – Вмажем фрицам как следует, товарищ старший лейтенант! – Ну вот и славно. Все, пора подниматься, немцы нас дожидаться не станут. По очереди взобравшись наверх по технической лестнице и подав через чердачный люк оба ПТРД (хорошо хоть, высоты потолков хватило их поднять!), мы оказались на крыше, имеющей, к моему вящему удовлетворению, невысокий кирпичный парапет. А вот тот факт, что фрицы уже приближаются к зданию тремя штурмовыми группами по отделению в каждом, меня крепко огорчил. Внутренне я обругал себя последними словами: приказал бы корректировщику навести мины на пустой участок по периметру, где на деле нет атакующих, глядишь, фрицы и сейчас не знали бы, что мы заняли башню! Но моторы шумят уже совсем рядом, значит, «штуги» по явятся в поле зрения в ближайшие пару минут. – Подержи ствол ПТРД. Только крепко! Тимур послушно вцепился в ствол противотанкового ружья, а я достал бинт и массивную оптическую трубку, скрученную с германского пулемётного прицела MGZ34, установленного на станке. Мне повезло: очередь «максима» не разбила линзы, а сама трубка довольно легко отсоединяется от прицела. Я решил туго примотать её бинтом к стволу ПТРД рядом со штатным прицелом, понимая, впрочем, что после первого же выстрела импровизированный оптический прицел уйдёт в сторону. И все же я решил попробовать пойти стопами капитана армии США Уильяма Брофи, в ходе войны в Корее переоборудовавшего трофейное ПТРД в штурмовую винтовку, оснащенную оптикой. Хотя, говорят, подобные усовершенствования пытались внести и немцы, а может быть, и наши бойцы… Главное, примотать оптическую трубку покрепче да пожестче! Фрицам остаётся где-то сто метров до башни, когда на открытую площадку перед заводским ограждением, лязгая гусеницами, выкатили обе самоходки, за которыми держались основные силы гансов. Между прочим, «штуги» нового поколения, с опасной для советских танков длинноствольной пушкой и усиленной бронёй! А развёрнуты они к нам бортами, которые, впрочем, из бронебойных ружей не прошибить на дистанции в триста метров. На таком расстоянии тридцать пять миллиметров брони наши патроны возьмут только под прямым углом, а сверху-вниз срикошетят… – Огонь по готовности!! Секунд пять уходит на то, чтобы скорректировать позицию, ещё секунда – чтобы поймать в полукрест прицела стальные жалюзи над моторным отделением. Их хорошо видно в трехкратную цейсовскую оптику… Прикинув отставание штатного прицела от ствола ПТРД, беру упреждение – сантиметров на пять левее – и мягко тяну за спуск. Выстрел! Как бы крепко я ни пытался упереть приклад бронебойного ружья в плечо, отдача шибанула с огромной силой, выплюнув из практически полутораметрового ствола патрон калибра четырнадцать с половиной миллиметров. Упор для щеки долбанул по лицу не хуже, чем мои спарринг-партнеры на тренировках, буквально оглушив на пару секунд! Хорошо хоть, из-за лёгкой контузии грохот выстрела показался не столь оглушающим… Бронебойно-зажигательная пуля Б-32 врезалась не в жалюзи, а в броневой лист и, кажется, даже пробила его, однако никаких видимых повреждений самоходке не нанесла. Собственно, «штуга» продолжила движение, даже не затормозив. Не преуспел своим выстрелом и Иван Родин… Однако с первым залпом ПТРД зарычал МГ-34 Георгия Беридзе, а парой секунд спустя к нему присоединился машингевер Тимура Ломидзе. Следом застучали частые выстрелы СВТ «снайперов» Лопатина, все вместе тормозя штурмовые группы фрицев, уже пошедших на рывок… Но все это я отмечаю лишь краем сознания, рывком подав рукоять затвора назад и открыв казенник ружья; из нижнего окна ствольной коробки вылетела стреляная гильза: – Патрон!!! Излишне суетящийся Мамедов все же сумел довольно шустро вставить патрон в патронник, после чего я подал затвор назад и тут же его закрыл, опустив до упора вправо рукоять затвора. Приникнув к оптике, с удивлением отмечаю, что трубка визуально даже не сдвинулась с места – видать, хорошо примотал! Скорректировав прицел, я в этот раз решил ударить собственно по броневым листам, защищающим моторное отделение. Положив указательный палец на спусковой крючок, мягко тяну его на выдохе… Выстрел! Вновь сумасшедшая отдача долбанула, словно жёсткий боксёрский джеб. Попадание! Над моторным отделением самоходки появился лёгкий дымок, машина чуть дернулась в движении и круто развернулась к башне. Её примеру последовала вторая самоходка… – Твою же ж…!!! Лихорадочно нашариваю в гранатном подсумке один из двух усиленных патронов БС-41, с металлокерамическим сердечником из карбида вольфрама. Эти патроны выдаются бронебойщикам поштучно, под роспись, с задачей использовать в самом крайнем случае. Мой крайний случай только что настал… Открыв затвор, лихорадочно вставляю в казенник усиленный патрон (его я даже не доверил второму номеру!) и тут же закрываю, ловя в прицел тонкую крышку боевой рубки «штуги». Если я возьму прицел правильно, то могу попасть в боеукладку. Если… – Господи, помоги! Выстрел! Здание содрогнулось от практически синхронного попадания в довольно слабую кирпичную кладку двух осколочных снарядов калибра семьдесят пять миллиметров – штурмовые орудия немцев выстрелили залпом, ударив на уровне первого яруса. Во все стороны полетели осколки кирпичей, но, кажется, стену первые выстрелы «штуг» все же не пробили. Ничего, сейчас бронебойными перезарядят, проломят кладку, а в брешь закатят пару осколочно-фугасных – и все, хана и пулеметчикам, и защитникам лестницы, если не сумеют вовремя подняться… Усиленная бронебойно-зажигательная пуля БС-41, разработанная по принципу подкалиберного снаряда, пробила крышку рубки «моей» самоходки, но никакого видимого результата это попадание не имело. Однако, выстрелив одновременно со мной, самоходка как-то странно дернулась в сторону, вновь подставив кусок борта. Возможно, я все же достал кого-то из экипажа (учитывая скученность фрицев в рубке, вполне возможный вариант), и механик-водитель растерялся, занервничал, допустил ошибку… А может, пуля ранила самого механа, срикошетив от внутренних, более толстых броневых стенок. И, скорее всего, не его одного! – Патрон!!! Решив не рисковать – ведь простые пули уже брали крышку моторного отделения, а скорость сейчас важнее, – я дожидаюсь, пока Мамедов загонит патрон в патронник, после чего закрываю затвор и приникаю к прицелу. Оптическую трубку немного разболтало, и все же я целюсь сквозь неё, пытаясь интуитивно выбрать наиболее уязвимую область и угадать требуемое упреждение… Выстрел! Самоходка начала движение за секунду до того, как я потянул за спуск, и все же бронебойно-зажигательный патрон в очередной раз проломил относительно тонкую броню крышки моторного отделения. Струйка дыма над ним тотчас стала более густой и поменяла цвет на жирно-чёрный, а вслед за дымом сквозь жалюзи выбился и язычок пламени. – Есть! Я едва не прикусил язык, когда в стенку башни врезалась сверкнувшая на солнце бронебойная болванка, выпущенная второй «штугой». Всё же оптика на дистанции в триста метров даёт мне значительное преимущество, а вот расчёт Родина пока так и не смог нанести своей самоходке значительных повреждений… Экипаж в ней оказался ушлым, после выстрела начав шустро пятиться назад, задним ходом. Понимают фрицы, что огонь ведётся с крыши, которую «штуге» не достать из-за малого угла вертикальной наводки орудия. С трёхсот метров не достать. А вот если отъехать подальше, то наши патроны уже не причинят ей вреда. Зато вот враг вполне сможет закатить точный снаряд хоть с километровой дистанции… За километр двадцати градусов вертикальной наводки пушки может и хватить, чтобы выстрел самоходки достал крышу здания! – Патрон! Спешно перезаряжаем бронебойное ружьё, и тут же я жму на спуск, уже не обращая внимания на чувствительные удары упора щеки при выстреле. Но в этот раз пуля моего ПТРД срикошетила от броневого листа крышки рубки, чиркнув по ней и высеча искру, словно спичка… Зараза, очень быстро они пятятся назад, слишком быстро! – Тимур, держи ствол, нужно перемотать прицел! В последний раз я даже не пытался смотреть в накренившуюся оптическую трубку, болтающуюся на бинтах, и целился с помощью штатного прицела, вынесенного слева от ствола. Теперь же, сцепив зубы и не в силах думать о чем-то, кроме самоходки, я в диком напряжении перематываю трубку, чтобы сделать хотя бы один-два точных выстрела. Хотя бы один-два до того, как «штуга» остановится и всадит очередной снаряд в брешь в стене! Я не успел. Сделав короткую остановку и выстрелив, самоходка вновь подалась назад, а осколочный снаряд взорвался на первом ярусе внутри здания. Но когда «штуга» вновь тронулась с места, оптика была готова к очередному выстрелу, и, поймав в полукрест прицела смотровую щель механика-водителя, я потянул за спуск, взяв необходимое упреждение. Германское штурмовое орудие дернулось и замерло на месте. – Патрон! Тимур вставляет очередной Б-32 в патронник, пока я целюсь в смотровую щель заряжающего, располагающуюся слева от меня (спасибо послезнанию!). Закрыв затвор, тут же произвожу выстрел, каким-то шестым чувством уловив, что не промахнусь, что фрицы не закрывали триплексы броневыми заслонками… Есть попадание! Наспех перемотанная оптическая трубка вновь разболталась, но даже снайперски точный выстрел по триплексу наводчика не факт, что сумеет его зацепить. Ибо наводчик, скорее всего, приник к оптике панорамного прицела орудия. Но пока я колеблюсь с извечным вопросом «что делать?», правый от меня люк рубки раскрылся и наружу начал спешно выбираться уцелевший артиллерист. Взять прицел и точно выстрелить без оптики на четыреста с лишком метров я не успеваю, но немца это не спасло… Внутри машины неожиданно и мощно грохнуло, расперев рубку, а тело последнего члена экипажа исчезло в столбе пламени, ударившего из открытого люка. Довоевался самоходчик! Все же последний мой выстрел был самым удачным: зацепила-таки боеукладку срикошетившая внутри бронебойно-зажигательная пуля! И сейчас четыре десятка немецких снарядов сдетонировали на моих глазах… Распластавшись на крыше рядом с ружьём и немного переведя дух, я с радостью различаю, что с нижнего яруса в сторону немчуры по-прежнему рычат трофейные машингеверы, а от входа грохочат советские автоматы, не давая гансам войти в здание. Значит, не накрыла самоходка моих ребят, похоже, снаряд взорвался дальше по коридору! Облегченно выдохнув, я посмотрел в сторону опорного пункта и не смог сдержать тихого, усталого «ура»: сквозь проходные внутрь заводского периметра уже втягиваются оставшиеся штурмовики, объединившись с основными силами роты. А батальонный резерв уже беспрепятственно втягивается в проходы в проволочных заграждениях, им до нас всего ничего осталось! Выходит, отбились… Глава 18 9 июля 1942 года, 1 час 12 минут. Река Воронеж, район Чернавского моста. Диверсионно-штурмовая группа старшего лейтенанта Самсонова Мерно, едва слышно скрипят весла в уключинах, на совесть смазанных. Затаили дыхание бойцы, со страхом смотрящие на занятый немцами берег. Оно и мне как-то не по себе, сейчас запустят гансы «люстру» правее моста, разглядят лодки да накроют нас прицельным огнем МГ, невзирая на подготовленный маскарад. А между тем все мои бойцы одеты в чистые трофейные кители фрицев, сапоги, массивные германские каски, даже гранатные и магазинные подсумки развешены на ремнях строго согласно уставу; плюс все бойцы разучили со мной несколько дежурных фраз на немецком. И в этот раз в моей группе из двенадцати человек нет ни одного грузина, осетина или армянина, только братья-славяне. Может, горячие кавказские парни с ярко выраженными национальными чертами лица и воюют в составе специализированных подразделений СС (я точно слышал о заброшенных в Чечню диверсантах из числа местных), но вряд ли подобных типажей можно встретить в кадровых частях вермахта… В подтверждение легенды на дне лодки распластался «связанный» (веревки просто обплели запястья младшего сержанта) Коля Вершинин, близкий мне по комплекции и потому облаченный в мою же форму старшего лейтенанта. Даже его «трофейное» вооружение – ППШ с заботливо снаряженными дисками, четыре «лимонки», ТТ с двумя запасными обоймами и финка – прихватили с собой, разместив на дне лодки, так же как и «трофейное» ПТРД с кустарно прикрепленной на кронштейн штатного прицела оптической трубкой. «Вундервафля» Советов, ага… Тонкая полоска месяца дает совсем слабое освещение, но все же внимательный взгляд наблюдателя может заметить две лодки, двигающиеся параллельно друг другу уже на середине довольно широкой реки. Мой план строился на том, что фрицы запускают осветительные ракеты ближе к мосту, и если массовую переправу они заметят однозначно, то две невысокие утлые лодочки, может, и не разглядят. А уже на берегу я со своим знанием немецкого смогу затереть о возвращении разведгрупп – по крайней мере до того момента, когда мы окажемся к врагам достаточно близко, чтобы пустить в ход клинки. В общем-то, не самый плохой план, в целесообразности которого я с таким трудом сумел убедить комполка всего несколько часов назад… – Я тебе уже все сказал, старший лейтенант! Нет!! – Товарищ майор, с заводом же получилось! – А ты слова полкового комиссара уже забыл?! Лисин тебя под трибунал за неповиновение приказу отдать хотел! Это тебе не екатерининские времена, сейчас и победителей при случае судят! Тут Митрофан Иванович Васильченко прав, ничего не скажешь: толстый, словно боров, комиссар с узкой щелочкой заплывших жиром глаз орал на меня так, что я всерьез обнадежился на скорый инсульт у Лисина. Аж жилы на лбу надулись, голос сорвался, а вот апоплексического удара я так и не дождался, к собственному вящему сожалению. Если же свести речь полкового комиссара к общему знаменателю, избавив ее от угроз, мата, оскорблений, то смысл ее сводится к тому, что начинать атаку я должен был со всеми, всей ротой. И точка. Никакого логического обоснования, никакого понимания того, почему я сделал так или иначе, никакой скидки, что рота понесла меньшие потери относительно других подразделений, даже несмотря на то что первой пробила оборону врага и обеспечила успех батальона, – ничего. Поначалу все происходящее казалось мне каким-то неадекватным фарсом, но в какой-то момент до меня дошло, что боров всерьез считает успех моего подразделения серьезнейшим нарушением… Впрочем, именно тогда за меня вступился Васильченко, но нарвался на неожиданно грубый ответ – Лисин даже пообещал накатать на него то ли рапорт, то ли жалобу начальнику гарнизона подполковнику Дюльбину. И ведь настучал же, уродец! А тупой как пробка Дюльбин, не имеющий ни достаточного боевого опыта, ни образования, ни знаний, поставленный начальником гарнизона Воронежа потому, что относительно других командиров полков был старше по званию, своего полкового комиссара выслушал с большим вниманием. Как итог, вчера в 20:00 два батальона полка начали перебрасывать к Чернавскому мосту, за которым уже закрепились фрицы, а завершение развёртывания было запланировано на 00:00. После чего в 2:30 мы, по замыслу командования, должны лихой ночной атакой сбить прочно закрепившихся на мосту германцев… – Да плевать мне на любые суды, товарищ майор, нас посылают на штурм занятого немцами берега плотной массой пехоты, которую на узком пространстве моста длиной в полтора километра перебьют к хренам собачьим из пулеметов и минометов! Угробят людей, и все, и вы ничего не поделаете! Лицо Митрофана Ивановича окаменело: – Свой полк гробить я не дам! – А кто вас будет спрашивать?! Нам уже дали боевой приказ, выделив на подготовку ночной атаки всего пару часов! И мы вынуждены выполнить его при любом раскладе. А чтобы успокоить вашу совесть, нам пообещали придать танки, провести артиллерийский налет, обстрелять весь восточный берег из гвардейских минометов! Только в итоге в атаку бросят лишь пехоту, а чтобы удар «посильнее» получился, заставят людей в «ударный» кулак сбить, который фрицы из машингеверов на ноль помножат, а вы… А вы живите с этим, если сможете. Самое ужасное, что в реальной истории так оно и получилось. Оба батальона немцы уничтожили ливневым огнем в упор, положив большую часть личного состава, от 41-го полка в тот день на противоположный берег сумело прорваться до роты бойцов – всего. То есть одна девятая штурмующих… И да, Митрофан Иванович с этим жить не смог, покончив жизнь самоубийством. В предсмертной записке он объяснил причины потерь и прямо обвинил Дюльбина, Лисина и начальника штаба гарнизона Глебова в гибели людей и прямом предательстве. Записке ходу не дали, а смерть командира полка майора Васильченко объяснили бойцам как смерть в бою от случайной пули. В который раз спасибо послезнанию… И да, своим приказом начальник гарнизона действительно выделил всего два с половиной часа между развёртыванием (которое по факту заняло больше времени, чем предполагал этот самый приказ) и самой атакой. Так что подготовиться к бою комполка в реальной истории никто не дал. Командир смотрит на меня тяжелым, давящим взглядом, но я не отвожу глаз, понимая, что обязан убедить его, если хочу избежать заклания на мосту. Не меньше минуты длится поединок взглядов, невозможный в другой ситуации – командир роты оспаривает решения командира полка, подумать только! Но Митрофан Иванович и сам понимает, и чует, что ситуация может обернуться катастрофой, а потому колеблется. Кроме того, его, как профессионального военного, мой прорыв на завод весьма впечатлил. В конце концов, он обращается ко мне усталым, надломленным голосом: – Что ты предлагаешь?