Заявленный результат сбитых нацистов разбавит горькую новость о десятках тысяч погибших и раненых женщин и детей: по сводкам РККА счет уничтоженных гансов достигнет до сотни самолетов. Но объективно эта цифра завышена, хотя и немецкие потери всего в три (!) самолета от зенитного огня русских вызывают злую усмешку. Как же эти твари любят считаться и как же хочется верить, что каждый из этих ублюдков, сознательно сбрасывающих бомбы на мирных жителей, позже нашел смерть в бою с советскими летчиками! Ну, пусть не все, но большинство действительно будет убито, а в небе над Сталинградом несколько десятков, может, и полсотни стервятников Геринга наши пилоты и зенитчики сбили наверняка… И все же вывод один: силами ПВО и истребительной авиации РККА город от воздушного налета не спасти. Нарыть щелей, укрытий, разместить по городу десятки импровизированных водохранилищ-цистерн для тушения огня, опустошить нефтехранилища – все это, опять-таки, малоэффективные меры. В щелях можно спрятаться от осколков, пережить удары тяжелых авиабомб – жар огня выкурит людей из земляных укрытий, или их удушит густой дым. Разобрать частный сектор нереально. Разбросанные по городу резервуары с водой помогут справиться с локальным пожаром, но не с огненными смерчами, закрутившимися над Сталинградом после бомбежки. Так что единственный выход – массовая эвакуация. Но тут-то начинается самое интересное… Начать нужно с того, что местная партийная верхушка знала реальное положение дел на фронте, знала об образовавшемся на правом берегу Дона немецком плацдарме, угрожающем непосредственно городу. То, что эвакуация жителей через Волгу будет особенно опасна после того, как фронт подойдет непосредственно к городу, они также понимали. Но… Ничего не сделали. Хотя как ничего? Эвакуация детей партийной элиты – так называемой номенклатуры – была организована, отпрыски больших начальников отправились в санатории Заволжья заранее, до страшного налета 23 августа 1942 года и последующих боев за город. Однако чем аргументировали свое бездействие руководители Сталинграда, в частности первый секретарь обкома партии Чуянов, мне, хоть убей, непонятно. Нет, заводам были нужны рабочие руки, производство не останавливалось даже во время городских боев, да и потом сами работники принимали участие в защите города в составе истребительных батальонов. Так оставьте работников, вывезите их семьи! Какая-то часть женского населения и стариков участвовала в возведении противотанковых рвов. Так что с остальными? В городе нет мостов, все перевозки осуществлялись речным транспортом. Почему бы заранее не организовать эвакуацию хотя бы тех же детей?! Что, не хватило бы на всех санаториев, негде размещать?! Да пусть хоть под открытым небом, чем в огненной ловушке уничтоженного города!!! Понятно, что тот же Чуянов не мог знать о налете воздушного флота Рихтгофена, о том, что город просто сотрут с лица земли ударом с воздуха. Понятно, что отсутствие моста через более чем двухкилометровую Волгу в Сталинграде очень сильно ограничивало возможность эвакуации, а весь речной транспорт был задействован прежде всего под военные цели и для транспортировки топлива. Понятно и то, что размещение сотен тысяч людей было невозможно организовать без наличия жилищного фонда, да и прокормить такую прорву народа без огородов и своего скота, который имели жители частного сектора, – задача крайне неподъемная. Наконец, эвакуация одних категорий жителей невольно вызвала бы возмущение тех, кто оставался работать на заводах. И, в общем-то, оценив масштаб стоящей перед ним задачи, Чуянов, скорее всего, решился надеяться на русское авось. Точнее на то, что немцев удержат на Дону, что масштабных бомбежек частного сектора не будет… Возможно, руководство города и края действительно рассчитывало, что армия продержится чуть дольше, и 25 августа 1942 года реальной истории – это заранее запланированная дата начала эвакуации жителей из Сталинграда. Эвакуации, которая опоздала… Тяжелые мысли. Но лучше бы гнать их из головы подальше – всё это сегодня кончится. Лучше бы побыстрее уже прийти к госпиталю, пока пирожки горячие… Глава 21 15 августа 1942 года, 9 часов 57 минут. Сталинград. Эвакогоспиталь № 1583 Когда я вошел во двор добротного, купеческой постройки кирпичного здания, сердце мое забилось в груди, словно загнанная птица; мне стало уже просто трудно дышать, а на лбу выступила легкая испарина. Вот оно! Скоро встреча! А между тем последние полчаса, пока я добирался до эвакогоспиталя, в котором служила Оля и с адреса которого мне приходили ее аккуратно сложенные конвертики-письма, меня терзали разного рода жутковатые догадки. Письма на фронте, присылаемые бойцам и командирам их родными, это все равно что окошко домой, сквозь которое ты ощущаешь тепло любимых людей, слышишь их голоса. Иногда кажется, что ты на несколько коротких мгновений оказываешься рядом с ними… Письма на фронте люди всегда очень ждут, но это ведь не телефон и не телеграф, заветные треугольнички могут приходить с очень большим опозданием. Например, боец уже погиб, уже пришла на него похоронка, а потом до отчаявшихся родственников доходит письмецо, отправленное их сыном, или мужем, или отцом до рокового боя, где ему суждено было сложить голову… А бывает и наоборот, стряслось что-то в тылу, а боец и не знает, какая беда пришла. Он читает письмецо, отправленное еще живыми родственниками… Так вот, последний конвертик от Оли я получил две недели назад, а отправила она его еще в конце июня. Тогда, вчитываясь в аккуратно выведенные красивым подчерком строки, в слова любви, адресованные мне, я не увидел даже намека на тревогу о самой себе. Нет, возлюбленная волновалась лишь обо мне, молила, чтобы я не лез на рожон, в самую гущу боя… Тогда ее слова вызвали добрую усмешку и легкую тоску по жене, а сейчас… Сейчас я понимаю, что линия фронта заметно приблизилась к городу. Пока еще несильные бомбежки уже отнимают человеческие жизни, и пусть статистика погибших относительно невысока, если что-то случилось именно с твоими близкими, о статистике тут же забываешь. Еще Олю могли банально перевести – это война, тут перевод не оспоришь, начальству виднее. Особенно если какой-нибудь кобель в должности пытался приставать к казачке и получил от ворот поворот. За такое могут ведь и в действующую часть санинструктором направить! Вполне реальная ситуация, о которой любимая в письма гарантированно промолчала бы. Н-да… Перед самым госпиталем у меня возникло ощущение, что весь мой утренний забег по базарчикам и магазинам, все попытки хоть что-то купить к приезду на самом деле были вызваны желанием не произвести эффект, а неосознанно оттянуть этот самый момент… А вдруг что-то не так, и Оли здесь и сейчас нет?! Зараза, аж в глазах потемнело от этих мыслей… Дежурная медсестра, невысокая полноватая шатенка, встретила меня неприязненным взглядом, обращенным, впрочем, на запылившиеся ромашки и пузатый солдатский сидор, из которого доносится запах вяленой рыбы. И не поймешь, чем вызвано женское раздражение, – то ли убогостью моих импровизированных презентов, то ли самим фактом того, что незнакомый командир, очевидно, пришел к одной из девушек-медиков, только явно не к ней. Доведенный до ручки тягостными предположениями – одно другого хуже – и где-то в глубине души уже даже смирившийся с тем, что не встречу здесь любимой, я несколько стушевался под взглядом медсестры. Но уже пару секунд спустя вспомнил, что прибыл с фронта и что кавалером солдатской медали «За отвагу» (которой, впрочем, награждали и младших командиров, я тому пример) являюсь по праву. – Позовите Ольгу Мещерякову! Я все же зря добавил металла в голос – получилось чересчур резко и даже вызывающе, а я ведь все-таки не у себя в роте. В ответ шатенка приподняла бровь с этаким тщательно выверенным удивленно-презрительным выражением, после чего холодно произнесла: – У нас Мещеряковых никогда не было. Ну, вот и все… Ноги стали ватными, а в глазах потемнело еще сильнее; кажется, закружилась голова. Так я и думал, что какая-то хрень обязательно приключится, что не найду я в Сталинграде любимую… – Рома?! В первую секунду я даже не понял, почему от звука показавшегося таким знакомым голоса меня словно током пробило! Но в следующий миг осознал, кому принадлежит этот голос, и радостный стук сердца раздался уже в ушах! Какая же она Мещерякова, если уже с прошлого июня казачка стала Самсоновой… – Рома!! Налетевшая с разбегу высокая, крепкая казачка едва ли не снесла меня в прыжке, преодолев разделяющие нас метры коридора в считанные секунды. А я так и остался стоять столбом, словно громом пораженный – этаким безмерно счастливым, возможно, самым счастливым на свете столбом… Не меньше минуты любимая не выпускала из своих крепких (прямо очень крепких, обняла так, что ребра сдавила!) объятий – и ведь у меня возникло ощущение, что я таю в них, действительно таю, как рыхлый весенний снег на солнце… И при этом ведь так хорошо! Но вот, наконец, возлюбленная расцепила руки и со счастливой улыбкой посмотрела мне прямо в глаза – и вновь у меня зашлось сердце при виде этих двух лучистых светил, словно согревших душу, и тут же я поймал себя на мысли, что искренне любуюсь красотой жены… – Какая же ты все-таки у меня… – Какая?! В голосе Оли сквозят одновременно и насмешка, и дразнящие нотки, но ее карие очи просто ослепляют счастьем… – Красивая… После этих слов я потянулся к ее губам, и казачка с готовностью ответила на поцелуй, но тут же отстранилась – подобные проявления чувств на публике здесь и сейчас не приняты. Но при этом, поймав мои пальцы, она сжала их своими тонкими и нежными так сильно, что я сразу почувствовал – супруга соскучилась по мне не меньше, чем я сам по ней, и что ей самой уже не терпится остаться со мной наедине… – Как же я рад тебя видеть!! В эти простые слова я вложил всю горечь разлуки, все страхи, все несбыточные и сбывшие ся надежды, все переживания – все то, что испытал прежде, чем этот миг настал. При этом на мгновение стало вдруг страшно, я подумал, что стоит прямо сейчас все рассказать девушке и попытаться вернуть ее домой, но в следующую секунду она мне ответила. Тихо, проникновенно, чуть вибрирующим голосом, от которого у меня мурашки побежали по коже, а внутри полыхнуло жаром, испепелившим все мысли и переживания: – Ты не представляешь, как я рада тебя видеть… Девушка еще немного постояла рядом со мной, просто оперевшись мне на плечо, позволила мне вдоволь полюбоваться видом тонкой, нежно-белой шейки и вдоволь надышаться уже подзабытым, но все таким родным ароматом ее волос… Никого вокруг мы не замечали, да и дежурная медсестра неожиданно для меня проявила деликатность, оставив нас вдвоем наедине. Но когда по коридору послышались шаги, Оля наконец решительно отступила от меня и, белозубо улыбнувшись, мягко произнесла: – Мне нужно доработать смену, потом пойдем ко мне домой. Я живу у местных, мне там выделили койку, а я отгородила ее шторкой… В общем, спать есть где. Можешь сразу туда идти или приходи к восьми вечера, можешь… – Я никуда отсюда не уйду! Любимая улыбнулась мне просто сказочно мило, но мягко отказала: – Ром, тут тебе оставаться нельзя, здесь только раненые. Приходи к восьми, а пирожки с рыбкой, если можно, оставь, я девчонок угощу! И цветы, пожалуйста, я в сестринской поставлю – ромашки ведь мои любимые! С радостью, что пригодились, я отдал казачке нехитрую снедь и не удержался от вопроса: – Что, и вправду ромашки любимые? От очередной чуть лукавой, но невероятно теплой улыбки возлюбленной я, кажется, начал таять уже буквально… – Теперь правда! …Время ожидания до заветных двадцати часов тянулось очень медленно – и одновременно оно пролетело очень быстро, одним мгновением. Я все же добрался до комендатуры, где «убедил» приписать меня к сводному батальону дивизии, в задачу которого вменяется защита объектов городской инфраструктуры, поддержание порядка в тылу, пропускной режим в городе и многое другое. Однако в штаб батальона, расквартированного в северной части Сталинграда, решил пока не соваться. Погуляв по пристани и у речного вокзала, я с удивлением для себя узнал, что через Волгу, как оказывается, все же наведен понтонный мост, который можно смело использовать для эвакуации населения и переброски войск в город. Тут же сработало послезнание о его судьбе: понтон, как и огромные железнодорожные паромы, был взорван по приказу комфронта Еременко. А приказ был отдан после стремительного прорыва немцев к городу от донского плацдарм у Песковатки 23 августа… Поспешил тогда Еременко, ничего не скажешь: понтонный мост мог ведь очень здорово помочь хотя бы во время начальной стадии боев, но… В момент принятия генералом решения казалось, что город вот-вот падёт! Ведь по сути в Сталинграде нет практически никаких воинских частей. В первые дни обороны его защищали истребительные батальоны, сформированные из рабочих заводов, и два батальона курсантов военно-политического училища, храбро, но не слишком умело сражавшихся с врагом. Весомый вклад внесли молодые танкисты из 21-го отдельного учебного танкового батальона, а в качестве противотанковой артиллерии выступили батареи зениток, часть расчётов которых была сформирована из девушек. Стволы зениток, в частности тяжёлых 85-миллиметровых, опускали вниз, стреляя прямой наводкой по немецким танкам, – мощное оружие, но девушки-артиллеристки ведь не обучались стрельбе по бронетехнике… Пожалуй, самым подготовленным подразделением были именно бойцы НКВД – тот самый сводный батальон, к которому я теперь приписан, и 282-й полк, который должен прибыть в город завтра. И ведь удержали в реальной истории ополченцы, курсанты, зенитчицы и «кровавая гэбня» город, невероятным напряжением сил и с огромными потерями – но удержали до подхода войск! А вот понтон и паромы ведь ещё могли бы пригодиться… Сегодня же на Волге сновали речные трамвайчики и весельные баркасы, перевозя желающих на противоположный песчаный берег, на рейде мирно стояли суда, по набережной гуляли, как кажется, беззаботные люди… Насквозь мирная картина, которую немного портили стоящие на террасе зенитные орудия. Впрочем, и они не смогли изменить ощущения, что здесь и сейчас нет никакой войны… Отстояв в очереди в пивной, купил сладкого, шипучего лимонада «Ситро», догулял до зоопарка, главной достопримечательностью которого оказались слоны. И вновь меня настигло послезнание, услужливо подсказавшее, что во время бомбёжки 23 августа животные разгромят ограды и в панике будут метаться по улицам города, спасаясь от взрывов и огня. Даже представлять страшно, какая-то насквозь футуристическая картина… Устав гулять по городу, я спустился в пойменный овраг реки Царица, где фактически в городской черте стоит густой лес, и неплохо отдохнул под сенью высоких вязов, чьи переплетенные ветви создают настоящий шатер. После степной августовской жары там было свежо и прохладно, и я сладко покемарил пару часов, прислонившись спиной к крепкому и чуть теплому древесному стволу. Впрочем, от мыслей, что здесь хорошо переждать бомбежку, отделаться так и не смог. В итоге не удержался, обратился к послезнанию – и действительно узнал, что от авиабомб и их осколков, равно как и от фугасного действия немецких «подарков», густо растущие деревья защищали неплохо. Но от бомб-зажигалок лес загорелся, и удушливый дым выкурил спасающихся в овраге людей… Пообещав себе, что больше не буду даже задумываться о бомбежке, которая уже состоялась в прошлом и которой точно не случится в моем настоящем, я поспешил к эвакогоспиталю любимой. …Оля вновь выбежала ко мне, двигаясь при этом легко и грациозно – кажется, именно такая походка называется танцующей. Причём в движении она оказалась прямо за солнцем – и его лучи словно напитали светом стройную фигуру стремительно приближающейся ко мне любимой. Но сейчас я не сплоховал, как днём, легко поймав девушку и заключив её в свои объятья. – Как же я по тебе скучал… Женушка ласково заурчала и мягко коснулась губами щеки, после чего ловко выскользнула из моих рук, но тут же подхватила меня за локоть. – Товарищ старший лейтенант, согласитесь проводить до дома беззащитную девушку? Задрав нос и добавив в голос показушной свирепости, я с готовностью ответил: – А что, есть от кого защищать?! Конечно, провожу и всех, кто хоть взглянуть на тебя посмеет косо… Ух!! Крепко сжимаю кулак, показывая, что не поздоровится любому, вызвав невольный смешок жены. – Пойдём уже, защитник! – сказано было как-то пренебрежительно, что невольно меня зацепило, но Оля тут же исправилась, крепко прижавшись ко мне боком (кровь тут же прилила к низу живота, как только я почувствовал прикосновение упругого бедра), и на самое ухо произнесла: – Ты мой самый надёжный защитник на свете! С тобой мне никто не страшен и ничего не страшно!!! Шутя, беззаботно смеясь и подтрунивая друг над другом, мы неспешно, не расцепляя рук, добрались до дома, где любимую приняли на постой. Жена коротко рассказала мне о семье хозяев – простых работников Сталинградского судостроительного завода, где сейчас строят танки Т-60, корпуса для Т-34 и штурмовиков Ил-2. Взрослые уже в возрасте, у них из трех детей самому младшему, Кольке, двенадцать лет. И две дочери, одна уже в невестах ходит, но все же Ольке они угол нашли. Жена отдаёт им часть заработанных денег, они же покупают продукты и кормят всех из одного котла. Жили до сего момента пусть не душа в душу, но и без особых напрягов. Правда, делить кровать с супругой в небольшой хате, где все всё слышат, я бы не хотел, но супруга вовремя предупредила, что постелит нам в хозяйской баньке, которая вполне может сойти за летний домик. Ещё казачка (странно, что, зная правду о её происхождении, я все равно так именую её про себя) много рассказывала про госпиталь, начальство, подруг, но я половину пропускал мимо ушей, а вторую половину просто не мог запомнить. Мне был важен сам факт того, что я слышал её голос, наслаждался его звуком так же самозабвенно, как и идеальными чертами лица родного и такого дорогого мне человека… Вот на Олины вопросы о фронте, о боях сам я отвечал неохотно, в общих чертах. Во-первых, не желал волновать девушку правдивыми рассказами о заварухах, в которых мне довелось побывать, а во-вторых, сам не хотел вспоминать пережитое в эти спокойные, счастливые мгновения. Пусть война уже наконец останется позади…