Вот так оно все и случилось. Никита сыграл партию, выиграл, отказался от предложения о реванше, рассчитался с Пахомычем, сказал ему, что выйдет на минутку подышать свежим воздухом, а сам помчался по направлению к вокзалу. И вскоре он уже ехал в поезде в сторону Краснодара. А пока ехал, придумывал себе новое прозвище. И придумал. Профессиональный игрок в бильярд Сверчок исчез, вместо него появился игрок Улыбка. С той поры Никита Пахомыча больше не видел и ничего о нем не знал. Лишь однажды, будучи в Анапе, он краем уха слышал от одного бильярдиста, что Пахомыча будто бы замели в Ростове за какие-то старые дела. И вроде ему грозит серьезный тюремный срок. Так Никита прожил два года. С началом весны и все лето он разъезжал по южным городам, играл, развлекался… К той даме, с которой он сожительствовал в Новороссийске, он, понятное дело, не вернулся. Он и думать о ней забыл, и, конечно же, так и не вернул взятые у нее в долг деньги. Какие деньги, какая дама? Уж кого-кого, а всяческих дам ему хватало в избытке. Сплошные мимолетные романы! Да иного и быть не могло при его общительности, широкой улыбке и деньгах. К тому же Никите еще и везло: за все время гастролей милиция ни разу его не потревожила, да и всяческая уголовная публика так и не проявила к нему интереса. В сорок первом году Никита, как обычно, наметил очередные гастроли и даже успел побывать в нескольких южных городах. Но в июне грянула война. Она застала Никиту в Симферополе. Изменилось все, и притом буквально в считаные дни. Больше не было возможности играть в бильярд: большая часть подпольных бильярдных закрылась, да и передвигаться из города в город стало намного труднее. Участились проверки документов, людей стали ссаживать с поездов и сурово допрашивать: куда, мол, ты собрался, по каким таким надобностям, да и вообще – кто ты таков? И что Никита мог ответить на эти вопросы? Потому-то он и остался в Симферополе. Но и здесь ему не было покоя. Шла мобилизация в Красную Армию, мужчин отправляли на фронт. А воевать Никита не желал. По случаю он купил за большие деньги медицинскую справку, что у него – грыжа, а потому призыву он не подлежит. На какое-то время он успокоился и даже завел интрижку с одной симпатичной особой, переселившись к ней в качестве сожителя. Время между тем было тревожное, враг наступал, он подходил все ближе к Крыму, и уже витали в городе тревожные слухи, что если так пойдет и далее, то, пожалуй, к осени фашисты войдут в Крым, а значит, и в Симферополь. Никита относился к таким слухам с опаской и тревогой, ему хотелось немедля покинуть Симферополь и любыми путями и способами уехать куда-нибудь подальше – в Среднюю Азию, в Сибирь или даже на Дальний Восток, словом, туда, где войной пока не пахло. Но попробуй выбраться из города, который превратился в западню! Мигом арестуют, да еще и обвинят в дезертирстве, если не военном, то трудовом. А то, чего доброго, как-нибудь прознают о довоенном образе жизни Никиты, и уж тогда-то ему точно несдобровать. Все, кто не был в армии и не трудился на заводах и в госпиталях, обязаны были ежедневно выходить на строительство оборонных сооружений. Выходил и Никита – куда же было деваться? Тут-то его и заметили сотрудники НКВД. Однажды к нему подошли двое в военной форме и велели следовать за ними. – Это куда же? – испугался Никита. – Зачем? – Там увидите, – коротко пояснили люди в форме. Никиту привели в какой-то кабинет, где за столом сидел мужчина в военной форме с майорскими петлицами. У майора было усталое лицо и красные глаза, как у человека, который долгое время не спал. – Почему не на фронте? – спросил майор. – Не берут, – развел руками Никита. – Сказали, что негоден… У меня и справка есть, что негоден! – поспешил заверить он. – Воевать можно не только на фронте, – сказал майор. – Конечно! – горячо согласился Никита. – Вот что, товарищ Филиппов, – майор поднял на Никиту воспаленные глаза. – Мы наблюдаем за вами уже долгое время и пришли к выводу, что вы человек для нашего дела вполне подходящий. – Для какого дела? – осторожно поинтересовался Никита. – Для борьбы с захватчиками в их тылу, – сказал майор. – На оккупированной врагом территории. Как вы смотрите на такое дело? – Я готов, – сказал Никита. Ну, а что он еще мог сказать? Выбора у него не было. – Вот и отлично, – сказал майор. – Тут, товарищ Филиппов, такое дело… Скорее всего, на какое-то время Красная Армия из Крыма уйдет. Соответственно, в Крым войдут фашисты. Но борьба с оккупантами будет продолжаться. Будем, так сказать, бороться другими методами. С этой целью мы оставляем в Крыму городское подполье, а в горах – партизанские отряды. Вы меня понимаете? – Да, – сказал Никита. – Замечательно. Родина и партия мобилизует вас, товарищ Филиппов, на подпольную борьбу с фашистскими захватчиками. Вам ясна задача? – Разумеется, – ровным голосом произнес Никита. – Но… – Сейчас я все объясню, – сказал усталый майор. – Итак, партизанское движение и городское подполье. Где бы вы хотели сражаться с врагом? В горах? В городе? – Я человек городской, – поразмыслив, сказал Никита. – Думаю, что Родине я больше пригожусь как подпольщик. – Хорошо, – сказал майор. – Значит, так. Завтра утром вы явитесь сюда же, в этот кабинет. Ровно в девять ноль-ноль. Просьба не опаздывать, а тем более – не уклоняться. И то и другое будет считаться дезертирством. А это по законам военного времени – суд. А учитывая, что враг на подходе, то и суда никакого не понадобится. Вам все ясно? – Да, – ответил Никита. – Вполне. – Тогда до завтра, – сказал майор и прикрыл ладонью глаза. Воевать Никита не хотел – ни партизаном, ни подпольщиком, ни кем бы то ни было еще. Но куда было ему деваться? Этот усталый майор выразился вполне конкретно и отчетливо. Вздумаешь увильнуть – будут судить. А то, может, и суда никакого не понадобится. Щелк курком – и нет веселого парня Никиты… Назавтра к назначенному времени Никита был у майора. В кабинете, помимо него, присутствовало еще пятнадцать человек. Были среди них и молодые, и пожилые, и мужчины, и даже несколько женщин. – Вся компания в сборе, – сказал майор. – Что ж, замечательно. Вы все – подпольная группа под названием «Чатыр-Даг». Будете действовать в Симферополе и его окрестностях. А сейчас я расскажу о том, что вам предстоит делать. Записывать ничего нельзя, все придется запоминать. Пароли, явки, места, где находятся склады с оружием, клички друг друга… Кстати, насчет кличек. Их вам нужно придумать себе немедленно. И впредь называть друг друга только по кличкам. Так надо в целях конспирации. Когда очередь дошла до Никиты, он немного подумал и назвался Бильярдистом. Вначале он хотел назваться Улыбкой, но потом подумал, что это может быть небезопасно. Все-таки Улыбка – это было его прозвище в другом мире, и этот мир, как ни крути, был противозаконным. А потому кто его знает, как оно обернется, даже несмотря на войну? А вдруг каким-то боком, с какого-то немыслимого конца, каким-то образом да всплывет его былое криминальное прозвище? Нет уж, лучше назваться каким-то другим словом. И Бильярдист – самое из них подходящее. И по существу, и никто ничего не заподозрит. Вот так веселый гастролер-профессионал Никита Филиппов и стал подпольщиком в городе Симферополе. 9 С Ласточкой вызвался говорить Завьялов. Они встретились у женщины дома. Она жила на окраине города в длинной глинобитной мазанке, разделенной на несколько отдельных квартирок. В одной из таких квартирок и проживала Ласточка. Эта окраина была хороша тем, что здесь почти не было разрушений, древние домишки из дикого камня и глины все так же, как и до войны, стояли тесными рядами, и все такая же вечная, неистребимая тишина витала над ними. Да и то сказать – по ком тут было стрелять – хоть советским войскам, хоть фашистским? Здесь не было ни оборонительных укреплений, ни заводов, ни штабов, а была лишь обыкновенная жизнь во всей ее непритязательности. – Тихо тут у вас, – сказал Завьялов. – Будто и войны никакой нет. – Война не может быть везде, – сказала Ласточка. – Все равно останутся тихие островки вроде нашей окраины. Например, в селе, где живет моя мать, тоже не было военных действий. Представляете, туда и немцы ни разу не заходили. Появлялись несколько раз полицаи, искали партизан. Да и все… – Ваш муж на войне? – спросил Завьялов. – У меня нет мужа, – ответила Ласточка. – И никогда не было. – Она помолчала и с чисто женской иронией взглянула на Завьялова: – Вы что же, пришли говорить о моей личной жизни? – В какой-то мере, – серьезно ответил старший лейтенант. – Вы уж извините, но… – Да, конечно, – так же серьезно ответила Ласточка. – Наверно, будете спрашивать меня о Бильярдисте. – О нем. – Но ведь ваш товарищ… ну, этот, грузин… он уже спрашивал меня, – с некоторой степенью неприязни сказала Ласточка. – Зачем же еще?.. – Ну, он спрашивал у вас в общих чертах, – чуть улыбнулся Завьялов. – Задать конкретные вопросы ему помешало его кавказское целомудрие. Он говорит, что на Кавказе мужчина не задает женщине подобных вопросов. – А как же ваше целомудрие? – еще с большей иронией спросила Ласточка. – Оно не пострадает, если вы начнете задавать мне всякие такие вопросы? – Мы ищем врага, – сказал Завьялов. – Фашистского агента, который предал всю вашу подпольную группу. И, возможно, не только вашу. – Да, я понимаю, – кивнула Ласточка. – Простите за мою неуместную иронию. Спрашивайте. На какие вопросы смогу – отвечу. – В каких отношениях вы были с Бильярдистом? – спросил Завьялов. – Ни в каких, – спокойно ответила Ласточка. – Верней, в таких же, как и с другими членами «Салгира». – Но Гиви говорил, что… – Завьялов не закончил фразу и неопределенно пошевелил пальцами. – Да, Бильярдист намекал мне на какие-то особые отношения со мной, – сказала Ласточка. – Говорил, что я ему очень нравлюсь как женщина, ну и все такое… Даже просился, чтобы я пустила его к себе жить. То есть чтобы мы жили вместе… Но я ему отказала. Так что ничего этакого между нами не было. Вы это хотели от меня услышать? – Я хотел услышать от вас правду. – Вот, я вам ее сказала. – Когда и как вы познакомились с Бильярдистом? – спросил Завьялов. – Тогда же, когда и другие члены группы, – ответила Ласточка. – Кажется, весной сорок третьего года. Да, именно тогда. – И как вы с ним познакомились? – На явочной квартире. Его нам представил Карагач. Наш старший… – Ласточка вздохнула и помолчала. – Сказал, что он наш новый товарищ, его рекомендовали партизаны как человека надежного и проверенного, что он раньше был в другой подпольной группе, которую немцы разоблачили… И спасся едва ли не один из всех. Мы, конечно, поинтересовались как, мол, так получилось, что он спасся… – Дальше можете не продолжать, – прервал Завьялов. – Эту сказку я уже слышал. – Вы считаете, что это сказка? – взглянула на старшего лейтенанта Ласточка. – Всякое бывает, – пожал плечами тот. – Может, это сказка, может, и не сказка… Но вот ведь почти никто больше из группы не спасся, а он сумел… – И из нашей группы тоже почти никто не спасся, – вздохнула Ласточка. – Даже Карагач. А уж какой он был сильный и ловкий! Физкультурник! Акробат! А вот же – не сумел убежать… А Бильярдист сумел. Да еще и уложил то ли двоих, то ли троих фашистов. Это с его-то руками… – Ласточка с сомнением покачала головой. – А что руки? – не понял Завьялов. – При чем тут руки? – Да, руки… – в задумчивости проговорила Ласточка. – Нежные у него руки. Пальцы длинные, тонкие… Нет, вы не подумайте ничего плохого! – вспыхнула она. – Просто когда мы расставались, то всегда жали друг другу руки. Такая у нас была привычка… что-то вроде ритуала. Вот я и обратила внимание на руки Бильярдиста… Ни шершавостей на них, ни мозолей… Холеные руки, будто у музыканта. И вот я сейчас думаю: как он с такими-то руками сумел справиться с тремя гестаповцами? Хотя, как вы говорите, всякое бывает. Не знаю… – Он участвовал в каких-то подпольных акциях? – Да, конечно. Наравне со всеми. Ни разу не отказался и не струсил. И листовки расклеивал, и диверсии проводил, и сбор разведданных… Правда, вел он себя на заданиях так… – Ласточка потерла лоб, подбирая нужное слово. – Ну, будто он ничего не боялся. Неразумно и неосмотрительно. – Это я тоже знаю, – сказал Завьялов. – Может быть, просто у него такой характер?