– Целы, – сказал Ольхин. – Еще и с уловом. Глянь, какой карась. Давайте, грузите его в машину. Да и поедем. Потому что где-то плавает еще одна рыбка… Волошко и Завьялов повели задержанного к машине, а Ольхин подошел к сержанту Ветрякову и солдатам. – Спасибо, братцы, за помощь, – сказал он. – Без вас мы бы этого ворошиловского стрелка выкуривали долго. – Да чего там, – сказал Ветряков. – Дело-то общее. – Это точно, – согласился Ольхин. – Вы из какой части? Я это к тому, что, может, еще доведется вместе повоевать. Ребята, гляжу, вы толковые. Ветряков назвал часть и улыбнулся: – Зовите, если что. Поспособствуем. С тем бойцы и ушли. Ольхин посмотрел на Петьку, который все так же сидел на заборе. – И тебе, боец, тоже спасибо, – сказал он. – Здорово ты нам помог. Если бы не твоя помощь, этот Клешня до сих пор шмалял бы в нас из пистолета. А то еще и гранату кинул бы… – Да чего там! – снисходительно произнес Петька. – Э, что такое спасибо! – взмахнул рукой Гиви. – Сегодня услышал, завтра забыл! Такому герою надо подарить что-нибудь серьезное! Чтобы помнилось и завтра, и послезавтра, и через год! Вашаломидзе подошел к Петьке, сунул руку в карман и вытащил оттуда часы. Настоящие, на ремешке, сверкающие на солнце посеребренными боками! – Вот, – сказал Гиви, – возьми. Считай, что это награда от советского командования. Носи, дорогой. Потому что хороший ты парень. Герой! – Настоящие? – задохнулся от восторга Петька. – Конечно! – заверил Вашаломидзе. – Трофейные? – не мог поверить своему счастью пацан. – Зачем так говоришь? – взмахнул рукой Гиви. – Наши, советские! Командирские! В темноте светятся! – Ой! – выдохнул Петька, взяв часы, но тут же помрачнел и протянул их обратно Гиви. – Нет, не возьму… – Почему? – в один голос спросили Гиви и Ольхин. – Так ведь – мамка… – вздохнул Петька. – А что – мамка? – не понял Ольхин. – Скажет, что я их стибрил, – пояснил мальчишка. – Разве она поверит, что это боевая награда? Да ни в жизнь! Еще и всыплет. – Да, действительно… – почесал в затылке Ольхин. – Мамка – это, конечно, серьезно. А мы сделаем вот что! Как, кстати, твоя фамилия? – Травкин, – с опаской ответил Петька. – А как зовут папку? – На войне мой папка, – ответил пацан. – Понятно, что на войне. А зовут-то его как? – Никодимом… А что? – А вот ты погоди! – ответил Ольхин. Он вынул из кармана блокнот и карандаш, вырвал из блокнота листок и на нем написал: «За героическую помощь Красной Армии Петр Никодимович Травкин награждается именными командирскими часами. Командир подразделения СМЕРШ капитан Ольхин. Дата, подпись». – Читать-то умеешь? – спросил Ольхин у Петьки. – Умею. – Тогда читай! – сказал Ольхин и протянул мальчишке листок блокнота. Петька с недоверчивой опаской принялся за чтение. Лицо его прояснилось. – Это – другое дело! – заявил он. – Теперь-то мамка не станет думать, что я эти часы украл! Правда, – вздохнул он, – все равно заругает. За то, что я сую свой нос куда попало. – Ну, тут уж ничего не поделаешь! – развел руками Ольхин. – Терпи, брат! – Да я-то вытерплю! – пообещал Петька. – А зато ни у кого из пацанов таких часов нет, а у меня есть! Да еще и с документом! Давай мои часы обратно! – посмотрел он на Гиви. – Бери, дорогой! – радостно ответил Вашаломидзе. – Носи! – Служу трудовому народу! – торжественно произнес Петька и мигом пропал, будто его с забора сдуло ветром. Правда, через секунду его голова вновь появилась поверх забора и он спросил: – А что, теперь вы Клешню расстреляете? За то, что он в вас стрелял из-за дверей? – Боец Травкин! – командирским голосом рявкнул Ольхин. – Отставить лишние вопросы! – Слушаюсь! – ответил Петька и исчез. На этот раз основательно. Ольхин и Вашаломидзе постояли, посмотрели на забор, где только что восседал пацан, затем дружно рассмеялись и направились к поджидавшему их «штоверу». 13 Разбирательства с Клешей, или как он там именовался на самом деле, устроившим стрельбу по смершевцам, решили отложить на потом. Пускай посидит и подумает – куда он денется из-под стражи? Не до него сейчас было, так как предстояло разобраться с Любкой с улицы Бахчисарайской и ее таинственными ночными посетителями. Очень могло быть, что Любка и есть та самая Дуня, обозначенная немецкими буквами на гестаповском документе. А ее ночные посетители, может статься, это связные между нею и каким-нибудь замаскированным вооруженным отрядом, оставленным немцами в советском тылу. Например, с той же гипотетической группой «Вольф». Не зря же и Дуня с улицы Бахчисарайской, и группа «Вольф» упомянуты в одном и том же черновике немецкого документа. В общем, интересная и перспективная вырисовывалась картинка, а потому с ней и надо разобраться незамедлительно. – Мыслю так, – сказал Ольхин. – Шалопутную Любку брать пока не будем. Лучше устроить рядом с ее домом засаду. И брать – когда к ней явится посетитель. Понятное дело, вместе с ним, с посетителем. – Так-то оно так, – в раздумье произнес Волошко. – Да только как ее устроишь, засаду? Где спрячешься? Там дома впритык друг к дружке… – В домах и спрячемся! – предложил Вашаломидзе. – Неужто не пустят? – Пустить, конечно, пустят, – сказал Волошко. – Но ведь и растрезвонят по всей улице! Вот, скажут, в таком-то доме – засада. Народ – он такой: обязательно пустит слух. И кто тогда пойдет ночью к той Любке? Испортим все дело этой засадой! – А тогда устроим засаду прямо в ее доме! – подал идею Гиви. – Надо только, чтобы и Любка была с нами. И будем ждать вместе с Любкой! Обыкновенное дело! – И сколько времени мы будем торчать в этой хибаре? – продолжал сомневаться Волошко. – Одну ночь? Две? Три? – Пока не дождемся, – сказал Ольхин. – Оно конечно, – покивал Волошко. – Пока не дождемся… А тогда – вношу дополнительное рацпредложение. Рядом с Любкиным домом имеются какие-то каменные развалины. Да еще и поросшие травой. Хорошая такая травка – весенняя, густая. Вот бы спрятать кого-нибудь и в тех развалинах! А то вдруг ночных гостей будет несколько человек? Один – в дом, а другие – вокруг дома? Всех бы и повязали… Взяли бы сразу нескольких «языков». Несколько «языков» – это лучше, чем один. Вот такое у меня предложение. – Хорошее предложение, – согласился Ольхин. – У меня и люди для такого случая припасены. Те самые, которые помогали нам выкурить из дома Клешню, или как его кличут на самом деле. На том и порешили. Дождавшись ночи, четверо смершевцев вместе с сержантом Ветряковым и еще четырьмя бойцами выдвинулись в сторону улицы Бахчисарайская. Ночь была темной, безлунной, да еще и с мрачными тучами на небе. К тому же никаких уличных огней на Бахчисарайской не было и в помине, так что можно было не опасаться, что группу кто-нибудь заметит. Но, однако же, близко к Любкиному дому подходить не стали, для начала решили провести предварительную разведку. Разведку проводил Волошко. Неслышно ступая, он подошел к дому напротив Любкиного, где обитала словоохотливая старушка вместе со своим дедом и прочим семейством. Свет в доме не горел. Подойдя, Волошко тихонько постучал в темное окно. – А кто там? – раздался из дома голос старушки. – Это мы, солдатики, – приникнув к самому оконному стеклу, чтобы лучше было слышно, ответил Волошко. – Какие такие солдатики? – в голосе старушки слышалось недоумение и даже – тревога. – Советские, мать, – сказал Волошко. – Какие же еще? Немецких-то больше нет… Ну, те самые, которые приходили к вам днем насчет постоя. – Так ведь нет у нас никакого постоя, – все с той же тревогой произнесла старушка. – Зачем же вы опять явились? Да еще ночью… – А мы не насчет постоя, – объяснил Волошко. – Мы насчет Любки… – Это насчет шалопутной? – приободрилась старушка. – Так бы сразу и сказали! Погоди, вот сейчас дед зажжет свет… – Не надо света, – сказал Волошко. – Дело вроде как секретное, так что лучше без света. А лучше-ка ты выйди на порожек, да и поговорим. – Сейчас, вместе с дедом и выйдем, – пообещала старушка. – Где ты там, старик? Смотри, не расшибись о косяк… Скоро дверь приоткрылась, и на пороге замаячили две смутные тени.