– Ну, бильярдист, – пояснил Пахомыч. – Бывший, – поправился он и помахал изувеченной рукой. – Но это без разницы. Был катала – стал жучок. Организатор подпольных турниров. За малую долю. Так было и при советах, и при немцах. – Оттого-то ты и Биток? – спросил Ольхин. – Ну да… А как же мне было еще называться? Биток – хорошее слово. Это шар, которым разбивают другие шары в начале игры. – Я знаю. – Ну и вот… – Что же, вы и при немцах соревновались? – спросил Ольхин. – Надо же… Война, оккупация, а они играют! – Так ведь выживать нужно было и при немцах, – сказал Пахомыч. – Вот и выживали – всяк по-своему. Конечно, такого размаха, как при советах, не наблюдалось, потому что вымела война настоящих профессионалов. Кто – на войне, кто – неизвестно где… Да и обеднел народец. Но все же… Что интересно, ни советам, ни немцам это дело почему-то не нравилось. Преследовали… При советах-то я как-то выкручивался, а вот господа фашисты меня подловили и пригрозили отправить в лагерь. Ну, я и присел. Для чего мне лагерь? Ведь это же погибель! Тут-то и объявился Белый… – Он что же, немец? – спросил Ольхин. – Какой там немец? – поморщился Пахомыч. – Вроде откуда-то из Сибири… А уж как он оказался в Крыму и почему здесь, а не фронте, о том я не ведаю. Но с немцами он якшался довольно-таки тесно. Вот он-то и объявился передо мной и нарисовал передо мной перспективу. – Которая тебе очень понравилась! – иронично произнес Ольхин. – Понравилась или не понравилась, а выбора-то у меня не было. Или смерть в лагере, или свобода. Какой уж тут выбор? Да и потом: ничего такого особо грешного Белый мне и не предлагал. Ты, говорит, главное согласись. А когда немчура из города драпанет, а она рано или поздно драпанет, вот тогда и мы будем свободны. И тоже драпанем на все четыре стороны. – Что ж не драпанул? – спросил Ольхин. – Не успел, – развел руками Пахомыч. – Да и как успеть? Тут стреляют, там тоже стреляют. Не разберешь, где кто и в какую сторону бежать. Думал, отсижусь, и уж тогда… Например, на Кавказ. Или еще куда-нибудь… А тут – опять Белый. Некуда, говорит, тебе деваться, замаран ты по самое не могу. А скроешься – так я же тебя советам и сдам как фашистского шпиона или прикончу. Вот такой, значит, расклад на бильярдном столе. – Хороший расклад, – сказал Ольхин. – Красноречивый. Тебе только остается рассказать, сколько вреда ты причинил советской власти и в чем он заключается. Но это – разговор отдельный. Покамест же скажи вот что. Кого еще, помимо тебя, завербовал Белый? – Откуда мне знать? – пожал плечами Пахомыч. – Он мне не докладывал. Хотя мыслю, что многих. Человечек он энергичный и злобный. – Понятно, – сказал Ольхин. – Тогда такой к тебе вопрос. Самый интересный. Стрелял-то ты в нас для чего? Ведь мог бы и не стрелять. Затаиться. С испугу, что ли? – Может, и с испугу, – не сразу ответил Пахомыч. – Да только стрелял я не в вас. Потому что я и предположить не мог, что вы так скоро выйдете на мой след. Думал, успею скрыться… – И кого же ты боялся больше нас? – Есть на белом свете один человечек, который страшнее для меня, чем вы и чем фашисты, вместе взятые. – Когда мы тебя брали, ты упоминал какого-то Сверчка, – вспомнил Ольхин. – Это и есть тот самый человечек? – Он, – нехотя произнес Пахомыч. – Вот в него-то я и стрелял. То есть думал, что вы – это он или – от него. Подосланные, чтобы расправиться со мной. – Вот как, – с некоторым удивлением произнес Ольхин. – И что же это за человечек? – Долгая история… – нехотя произнес Пахомыч. – Ну, если она интересная, то отчего и не поговорить? – сказал Ольхин. – Хоть долго, хоть коротко. – Ты, начальник, прежде скажи: мне мои душевные откровения как-нибудь зачтутся? – Обязательно, – пообещал Ольхин. – Волю вольную, конечно, я тебе не обещаю, но и расстрел от тебя отодвинется. Это, конечно, если твои рассказы будут представлять для нас ценность. – Думаю, что будут, – усмехнулся Пахомыч, помолчал и добавил: – Заодно сведу кое-какие личные счеты. Для вас, может, это и неинтересно, а мне – душевное удовлетворение. – Это ты о чем? – спросил Ольхин. – А вот послушай… 17 В тюрьму Пахомыч не сел, несмотря на обещание, которое субъект дал Никите в ростовской бильярдной. Выкрутился всеми правдами и неправдами, хотя и имел несколько неприятных бесед с представителями уголовного розыска. Но остался на свободе. А вот на Никиту он, конечно же, оскорбился и впал в озлобление. По мнению Пахомыча, Сверчок совершил бесчестный поступок. Кто, как не Пахомыч, ввел его в круг профессиональных игроков-бильярдистов? Кто научил Никиту всяческим секретам и премудростям профессиональной игры? Благодаря кому Никита стал зарабатывать немалые деньги? И вот получи, Пахомыч, за все это благодарность… По мнению Пахомыча, за такой поступок Сверчок должен был ответить по всей строгости неписаных, но справедливых законов подпольного бильярдного сообщества. Пахомыч знал, что именно он предъявит вероломному Сверчку, в каких словах и действиях, и какую компенсацию с него за это стребует. Дело оставалось за малым – найти Никиту-Сверчка. Да вот незадача! Оказалось, что игрок по прозвищу Сверчок вдруг исчез со всех подпольных бильярдных горизонтов! Был Сверчок и не стало Сверчка! Пахомыч вначале даже растерялся от такой непредвиденной оказии, но очень скоро сообразил, что так оно и должно быть. Конечно же, подлец Никита поменял прозвище! Всякий поступил бы на его месте так же. Даже сам Пахомыч, окажись он на месте Сверчка, сделал бы то же самое! А значит, оставалось узнать, каково новое прозвище Никиты, и пуститься по его следу. Новую кличку Никиты Пахомыч вычислил логическим способом. От кого-то он прослышал, что вращается среди подпольных игроков некий красавчик, которого все называют Улыбкой. Играет высококлассно, почти всегда выигрывает, и когда играет, улыбка почти не сходит с его лица. И какая улыбка! Широкая, беззаботная, искренняя! И чем больше противник за бильярдным столом напрягается и нервничает, тем больше этот самый Улыбка улыбается. Пахомычу стало понятно, что Улыбка и есть Никита! Кто, как не Пахомыч, посоветовал некогда ему улыбаться за бильярдным столом! Кто догадался превратить обычную улыбку в сокрушительное оружие! Что ж, замечательно. Значит, Никита теперь не Сверчок, а Улыбка. Прекрасно! Зная прозвище игрока, совсем нетрудно пуститься по его следу, настичь и предъявить ему справедливые претензии. Мир, конечно, широк, но бильярдный мир узок, и в нем скрыться очень трудно. Здесь при желании каждый может найти каждого. Что ж, так и поступим. Итак, вперед на поиски профессионального игрока по прозвищу Улыбка! Никиту Пахомыч нашел в Симферополе. Но не успел с ним встретиться, потому что случилось это в июне 1941 года. То есть началась война. Тут уж было не до сведения счетов, тут нужно было думать совсем о других вещах. Мобилизации Пахомыч не опасался – кто его призовет с изувеченной рукой? Уезжать из Симферополя в какой-нибудь другой город, например, тот же Новороссийск? Ну, так какая разница – Симферополь или Новороссийск? Да и где те немцы? Они еще далеко, и может статься, вовсе не дойдут до Симферополя. Стало быть, поживем в Симферополе, а там будет видно. Вначале Пахомыч обитал в квартирке одного своего знакомого бильярдного «жучка», снимая у него угол. А затем перебрался в отдельное жилище, благо оказалось, что с началом войны стали освобождаться углы, отдельные комнаты и даже целые квартиры. Каких-то жильцов призвали на фронт, кто-то подался на восток подальше от надвигающейся фашистской лавины, а кто-то бросил городское жилище и переселился в деревню, рассчитывая, что там-то перенести надвигающуюся лихую годину будет намного легче. Конечно, Пахомыч не стал вселяться самовольно, он похлопотал, где надо, и ему, как инвалиду, власть выделила вполне сносную квартирку почти в центре города. Ну, а потом в город вошли немцы. И тут перед Пахомычем встал вопрос: как выживать при новых обстоятельствах? Он не намеревался идти в партизаны или подпольщики, потому что он не был борцом. Он был приспособленцем. Для него было самым важным и главным – вжиться в ту жизненную ситуацию, которая образовалась вокруг него, приспособиться к ней, найти в ней свое место. И он стал размышлять, как это половчее сделать. Ничего, кроме игры в бильярд, он, по сути, делать не умел, да и не хотел. Да и в бильярд после того, как ему изувечили руку, он также не мог теперь играть. С одной рукой – что ты за игрок? И к тому же о какой игре может идти речь, когда в городе обосновалась новая власть, от которой и не знаешь, что ожидать? Но оказалось, что власть властью, а подпольные бильярдные страсти в городе не затихли. Конечно, такого размаха, как при советской власти, уже не наблюдалось. Неведомо куда подевались многие игроки, намного меньше стало подпольных залов, да и к тому же попробуй-ка поиграй в ночное время, когда в городе комендантский час! Но, как известно, охота пуще неволи, а страсть – это, можно так сказать, самый главный двигатель всей человеческой жизни. Постепенно, исподволь, то тут, то там стали проводиться подпольные бильярдные баталии. Игра проходила исключительно на интерес, причем в качестве ставок часто были не деньги, а вещи, в прежние времена просто-таки невиданные и неслыханные. Например, продукты, или одежда, или обувь. А иногда даже – поллитровки кизилового или сливового самогона, который во многих случаях был ценнее любых денег. И во всех этих турнирах Пахомыч был непременным участником – где организатором, где консультантом, получая за услуги свою долю. Конечно, он лелеял надежду, что когда-нибудь на каком-то турнире встретит Никиту. Встретит и спросит с него по полной программе за его давнюю подлость. И что с того, что война, а в городе немцы? Вопросы чести важнее войны и каких-то немцев. Но ни на одном из турниров Улыбка так и не появился. И кто его знает, почему? Может, он отбыл из города, может, его призвали в Красную Армию, а может, он и вовсе где-нибудь сгинул. Когда война, можно так просто сгинуть… А вскоре Пахомыча, а вместе с ними и многих других подпольных бильярдистов арестовало гестапо. Надо сказать, что в действиях гестаповцев имелся определенный резон. Каждую ночь, несмотря на комендантский час и прочие жесткие запреты, в разных концах города собирались группы мужчин. И кто мог сказать доподлинно, для чего они собирались – для игры в бильярд или, может, игра была лишь прикрытием, а на самом деле это были подпольщики? Конечно же, гестапо проявляло к таким собраниям повышенный интерес и устраивало на подпольных бильярдистов облавы. Во время одной из таких облав вместе с другими игроками был арестован и Пахомыч. И пропасть бы ему в лагере, а то, может, и расстреляли бы, если бы не Белый. Он-то и предложил Пахомычу выбор – сгинуть в лагере или выйти на свободу. Конечно же, Пахомыч выбрал свободу. Он был приспособленцем, у него никогда не было каких-то идеалов и убеждений, за которые он согласен был умереть. Он просто хотел жить – в любых условиях и при любой власти. Агентурный псевдоним Пахомыч придумал себе сам – Биток. Так назывался самый главный шар на бильярдном столе. Им в начале игры разбивалась пирамида из всех других шаров. Ну, а какую еще кличку мог для себя выбрать заядлый бильярдист Пахомыч? Это, что называется, было прозвище по существу. Подчинялся Пахомыч-Биток Белому, а уж кто был начальником у самого Белого, о том можно было лишь догадываться. Поручения, которые Белый давал Пахомычу, не были слишком обременительными. Нужно было вращаться среди бильярдистов, не угодивших еще в гестаповские сети, а также среди прочей пронырливой городской публики: спекулянтов, уголовников, прочих лиц, которые почему-то были не в Красной Армии, а какими-то неведомыми путями избежали борьбы с врагом на фронте и предпочли ей жизнь в оккупированном фашистами городе. Таких смутных личностей было немного, но все же они были, и Пахомычу велено было водить с ними знакомство на предмет выявления возможной крамолы. А вдруг они только прикидываются спекулянтами и уголовниками, а на самом деле они коммунисты-подпольщики и партизаны? Стремясь остаться на свободе, Пахомыч старался как мог. За год с лишним своей агентурной деятельности он донес Белому на два, а может, даже на три десятка подозрительных с его точки зрения людей. Кто эти люди были на самом деле и что с ними сталось потом, он не знал, да это его и не интересовало. Для него было главным – самому остаться на свободе. К тому же за такое усердие Белый расплачивался с ним деньгами, и это тоже было неплохо, деньги были для Пахомыча подспорьем, потому что где еще он мог добывать средства для существования? Подпольные бильярдные турниры не приносили почти никакого дохода, а они почти и не проводились, да и игроков в городе почти не осталось. И вот однажды Пахомыч увидел Никиту! Да-да, Никиту! Живого и невредимого! Оказывается, он тоже находился в Симферополе, как и сам Пахомыч – бывают же такие совпадения! Или, может, он только недавно появился в городе, могло быть и такое. Ну да все это было неважно, гораздо важнее было другое. Вот он, Никита! Бывший Сверчок, а теперь – Улыбка, а может, даже уже и не Улыбка, а кто-то другой – да и это, по большому счету, было неважно! Главным было то, что Пахомыч наконец его увидел. Случилось это неожиданно, в одном из немногих оставшихся в городе бильярдных заведений. Заведение, кстати, не было подпольным, оно являлось вполне легальным, а потому игра там происходила в основном днем – так было безопасней. Игроков было немного, да и те все сплошь по истинным профессиональным меркам – низкосортные любители вроде курортников из прежнего советского времени. На кон ставили не деньги, а невесть какими путями раздобытые немецкие консервы и шнапс. Играли вяло, выигрыши были небольшие – от силы пара бутылок шнапса и несколько банок тушенки. Конечно, в таких условиях и это была добыча, но Пахомыч, привыкший совсем к другим масштабам подпольной игры, смотрел на все эти бильярдные потуги с презрением, и душа его тосковала. Однако же куда было деваться от действительности? Тем более что привела его в этот подвальчик не столько жажда наживы, сколько другие известные обстоятельства… И вот тут-то он и увидел Никиту! Бывший Сверчок появился в зале, улыбаясь своей неизменной улыбкой, – и как тут было его не узнать! Войдя, он огляделся, с кем-то мимоходом поздоровался, на кого-то не обратил никакого внимания. Пахомыч по своему обыкновению сидел в полутемном углу в стороне от прочих, так что его Никита даже не заметил. Конечно, Пахомыч, увидев Никиту, не бросился к нему с моментальным предъявлением давних претензий. Не те были времена, да и непонятно было, кто Никита теперь – в новой ситуации и новых условиях. А коль непонятно, то и действовать Пахомычу надо было по-особенному, осторожно, с оглядкой. Пробыл Никита в подвальчике недолго, всего, может, каких-то полчаса. А затем, ни с кем не прощаясь, направился к выходу. Пахомыч тотчас же вышел из своего угла и пошел следом. Конечно, соблюдая осторожность, чтобы Никита его не заметил. Для чего Пахомычу это было нужно? Ну, а как иначе соберешь сведения о человеке, который тебе интересен? А Никита Пахомычу был очень даже интересен. Вернее, нужен. Пахомыч не собирался прощать Никите его вероломство, он намеревался спросить с него по самому большому счету. А для этого и было нужно знать о нем как можно больше. Мстить необдуманно, без подготовки, с бухты-барахты – это в сложившихся условиях было рискованно и опасно. Этак можно и собственной головой поплатиться. Следовал Пахомыч за Никитой долго – несколько часов кряду. Вначале Улыбка не совершал, на взгляд Пахомыча, ничего особо интересного. Он, не торопясь, прошелся по одной улице, по второй, по третьей, завернул на подвернувшийся по пути базарчик, где угрюмые женщины пытались продать или выменять на еду какое-то барахло, мимоходом поговорил с каким-то мужчиной, а затем – с какой-то женщиной… В общем, ничего для Пахомыча интересного и познавательного Никита не совершал. Пахомыч уже начинал чувствовать усталость, а вместе с ней и раздражение по поводу столь бесцельного поведения Улыбки, но тут судьба преподнесла ему самый настоящий сюрприз! Вдруг к Никите подошел какой-то мужчина, в котором Пахомыч, к своему немалому удивлению, узнал Белого! Да-да, того самого Белого, который завербовал Пахомыча и который, по сути, был хозяином и вершителем его, Пахомыча, судьбы и жизни! Вот так дела! Так что же, получается, что и Никита тоже знаком с Белым? А ведь ясно, что знаком! Вот как спокойно и обстоятельно они беседуют друг с другом! Случайные уличные знакомцы так бы беседовать не стали! Да, но о чем они беседуют? Что их связывает? Впрочем, ответ на эти вопросы напрашивался сам собой. Скорее всего, их связывает то же самое, что и Пахомыча с Белым. Как говорится, Белый – он для всех Белый. Начальник гестаповских агентов, обосновавшихся в Симферополе. Резидент, или как там еще они называются. Ну и ну! Так что же, Никита тоже гестаповский осведомитель? Как и он, Пахомыч? Получается, что так. И если подумать и разобраться, то ничего удивительного тут нет. Если уж он, Пахомыч, согласился быть фашистским агентом, то что уж говорить о Никите! Для него предавать – дело обычное. Предал же он его, Пахомыча. Да и, насколько Пахомычу известно, и других тоже. Например, женщин, с которыми сожительствовал… Изучил Пахомыч нрав и характер Сверчка, пока с ним общался! А потому – чему удивляться? При этом если Пахомыч, по его собственному убеждению, фашистский агент поневоле (на что не согласишься ради спасения собственной жизни!), то Никита – агент не иначе как по собственной охоте и убеждению. Уж такой он человек. Преподлейший. 18 – Вот я вам его и сдаю с чистой совестью, – подвел итог своему рассказу Пахомыч. – В обмен на обещанное вами снисхождение. Выслушав Пахомыча, Ольхин какое-то время пребывал в молчаливой задумчивости. Здесь было о чем подумать. – А может, – спросил он, наконец, у Пахомыча, – ты это все придумал? Сам же говоришь, что между тобой и ним – какие-то давние счеты. Вот ты и захотел отомстить нашими руками, коль сам теперь отомстить не можешь? Потому и врешь. Чем ты докажешь, что не соврал? – Так ведь оно как, – возразил Пахомыч. – Допустим, я и вправду соврал. Ну, так рано или поздно вы мой обман все равно разоблачите. И тогда мне точно хана. А коль я сказал правду, то у меня, стало быть, есть шанс сохранить жизнь. Когда дело касается собственной шкуры, тогда не врут. Тут уж надо говорить чистую правду. – Может быть, может быть… – в задумчивости проговорил Ольхин. – Когда дело касается собственной шкуры, тогда конечно… А тогда у меня вот какой вопрос. Ты говоришь, что у тебя на этого Никиту личная обида. В чем же она? – Обманул он меня по бильярдному делу, – сказал Пахомыч. – Внаглую, несмотря на мою к нему доброту. Еще до войны. Такое не прощается. – Значит, он тоже бильярдист? – спросил Ольхин. – Ну, так я же о том и говорю!