– И что, хороший бильярдист? – Честно сказать, один из лучших, с кем мне доводилось иметь дело. Но – подлец. – И зовут его Никита… – Никита Филиппов, – уточнил Пахомыч. – И у него – красивая, широкая улыбка… – Ну да. Улыбка. Между прочим, это именно я посоветовал ему улыбаться во время игры. Он, значит, улыбается, а противник смотрит на него и теряет уверенность. Невозможно быть уверенным, когда твой соперник улыбается тебе в лицо. А не уверен – значит, почти проиграл. Психология! – Слушай, а какие у него руки? – задал Ольхин неожиданный вопрос. – Руки? Какие руки? – не понял Пахомыч. – Опиши мне его руки, – сказал Ольхин. – Ну, как они выглядят. – Ах, руки… Хорошие руки. Правильные. Я же говорю, что он очень хороший бильярдист. Прирожденный. А для бильярдиста руки – это, можно сказать, самое главное. У Сверчка… или как его кличут теперь Улыбка… руки самые что ни есть бильярдные. Пальцы – длинные, тонкие, нежные. Такими пальцами очень хорошо держать кий… хорошо управлять кием. А умеешь управлять кием – считай, что ты бильярдист. Конечно, тут нужны и другие способности, но руки в таком деле – это главное. Хорошие руки у этого мерзавца. Оттого он и бильярдист хороший… Ольхин задал еще один неожиданный вопрос: – А скажи-ка ты мне вот еще что. Как и чем с тобой рассчитывались фашисты? – Деньгами, – не очень охотно ответил Пахомыч. – Я уже говорил… – А золотишком? – напористо спросил Ольхин. – Каким еще золотишком? Не было никакого золотишка! В голосе Пахомыча прозвучали нотки неуверенности и даже испуга, и Ольхин тотчас же их уловил. – Ну, Биток! – с ироничной усмешкой произнес Ольхин. – Ты уж не останавливайся на полпути. Взялся каяться, так кайся до конца. Жизнь дороже какого-там золотишка. – Было и золотишко! – махнул рукой Пахомыч. – Один-два раза. Так, всякая мелочовка. А только сейчас его при мне нет! Уж вы поверьте! Давно я его обменял на харчишки да на курево. За немецкие-то деньги никто не хотел продавать ни харчей, ни табаку. Не верил народ немецким деньгам. – А скажи-ка, с Никитой немцы могли рассчитываться золотом? – спросил Ольхин. – Мне-то откуда знать? – пожал плечами Пахомыч. – Но мыслю так. Коль изредка рассчитывались золотом со мной, то, может статься, и с этим паскудником тоже. Почему бы и нет? – Что ж, покамест все, – подвел итог разговора Ольхин. – И ступай-ка ты, гестаповский агент Биток, обратно в камеру. И начинай размышлять о своей поганой жизни. Самая пора. А заодно припоминай, что ты мне не рассказал по своей забывчивости или своей фашистской подлости. А припомнишь – сразу зови меня. Ольхин моя фамилия. Побеседуем дополнительно. – Гражданин начальник, но я могу надеяться? – упавшим голосом спросил Пахомыч. – А что еще тебе остается делать? – пожал плечами капитан. – Надейся… Тем более что впереди – целое следствие, на котором ты должен в подробностях рассказать, кого и когда ты продал фашистам за их поганые деньги и такое же поганое золото. Ты уж постарайся припомнить все до самых малых подробностей, а то ведь не поможет никакая надежда. – Да, – угнетенным тоном произнес Пахомыч. – Конечно… Вошел конвой, и Пахомыча повели к выходу. У самых дверей он вдруг остановился и посмотрел на Ольхина. – А Никитку вы все равно поймайте! – сказал он. – Обязательно поймайте! Тогда, даже если меня поставят к стенке, мне все равно будет легче! Ольхин ничего на это не сказал и отвернулся к окну. Покончив с допросом Пахомыча, Ольхин встретился с Завьяловым и Волошко. Они управились раньше и теперь ожидали, когда освободится их начальник. Надо было поговорить и наметить план дальнейших действий. Надо было искать гестаповского агента, предавшего подпольную группу «Салгир». – Вот и я, – сказал Ольхин, садясь в «штовер». – А это – вы. Вся команда в сборе. – Он вспомнил о Гиви и крепко, до скрипа, сжал зубы. – Рули, Степан… Отъедем в сторонку и поговорим. Есть о чем. Они остановились в каком-то небольшом то ли саду, то ли парке с изломанными деревьями. Среди стволов виднелось несколько воронок от снарядов и мин. Невдалеке печально покривилась полуразрушенная каменная стена, на которой каким-то чудом сохранилась табличка с надписью «Комната смеха». Должно быть, до войны это и вправду был парк развлечений – с летней эстрадой, танцевальной площадкой и прочими непременными атрибутами парка. Теперь же от него осталась лишь кривая стена с обессмыслившейся надписью. Какое-то время все трое смотрели на эту стену и эту надпись, затем Ольхин встряхнул головой и сказал: – Ну что, поговорили с господами немецкими агентами? – Поговорили, – вразнобой ответили Волошко и Завьялов. – Тогда докладывайте, – сказал Ольхин. – Начинай ты, Степан. – Да мне и докладывать особо нечего, – покрутил головой Волошко. – Моя дамочка почти все рассказала на первом допросе. А на втором мы с ней лишь уточнили кое-какие моменты. Вот и все. – И то хорошо, – сказал Ольхин. – Значит, одной заботой нам меньше. А что у тебя, Александр? – А я испепелен злобой и ненавистью господина Белого, – усмехнулся Завьялов. – Была бы его воля, он бы меня растерзал на самые мелкие клочья. А заодно и вас. Лютый мужик. Оказывается, он из ссыльных. Его папа бандитствовал в Гражданскую где-то в Ростове, был пойман, осужден и сослан в Сибирь. А заодно и малолетний сынок, которого сейчас кличут Белый, туда же был отправлен. В общем, чувствуется папино воспитание. – Ну, а что-то ценнее, чем собственная биография, он тебе поведал? – спросил Ольхин. – А куда же он денется, – спокойно ответил Завьялов. – Поведал. Вот списочек агентов, с которыми он имел дело. Он-то у них был за главного. И вербовал, и требовал отчеты, и расплачивался. Одним словом – резидент. Списочек небольшой, всего пятеро, но и это улов. Ольхин взял список и стал читать: – Дуня, Биток… ну, этих мы знаем и без Белого… затем какие-то Окунь и Муса… С этими нам еще предстоит познакомиться… и Улыбка. Вот! Улыбка! А это, мне думается, как раз тот, кто нам и нужен в первую очередь! Прекрасно! Теперь, кажется, мы знаем, кто таков этот самый Бильярдист, которого мы разыскиваем! Похоже, круг замкнулся. Завьялов и Волошко вопросительно уставились на Ольхина. Какой такой круг? На ком он замкнулся? Почему? И что из этого следует? – А вот вы послушайте, – сказал Ольхин. И он вкратце рассказал о том, что ему поведал Пахомыч, он же фашистский агент Биток. Волошко и Завьялов внимательно слушали, не перебивая. Когда Ольхин умолк, какое-то время молчали и его подчиненные. Каждый старался осмыслить услышанное и выстроить для себя логическую цепочку. – И вот смотрите, что у нас получается, – произнес, наконец, Ольхин. – Первое. Мы ищем уцелевшего подпольщика, кличка которого Бильярдист. И недоумеваем, куда он запропастился и по какой такой причине. Ему бы, наоборот, быть сейчас на виду, как и всем другим выжившим подпольщикам, так ведь нет же – исчез. Будто нарочно. Ладно… Мы знаем также, что настоящее имя этого Бильярдиста – скорее всего Никита Филиппов. Так? – и Ольхин вопросительно посмотрел на Волошко и Завьялова. – Допустим, – осторожно произнес Волошко, а Завьялов лишь молча кивнул. – Хорошо, – сказал Ольхин. – Тогда двигаемся дальше. А дальше – у нас имеются сведения от Битка об одном его недруге, который, по его предположениям, немецкий агент. И вот что интересно: оказывается, этого типа тоже зовут Никита Филиппов! Вот ведь какое интересное совпадение. Но и это еще не все, имеются и другие интересные совпадения. Этот самый Никита Филиппов – бильярдист. Профессиональный игрок. До войны он этим делом зарабатывал себе на жизнь. А у этих людей у всех были прозвища. Ну, это и понятно – дело-то противозаконное. Так вот: одно из прозвищ Никиты Филиппова Улыбка. И вот здесь, в списочке, который нам надиктовал Белый, также значится некий агент Улыбка. Совпадение? Может, и совпадение, а только уж очень оно интересное, такое-то совпадение. Уж такое интересное, что нарочно и не придумаешь. Ольхин умолк и перевел дух. Помолчав, он продолжил: – Катим дальше… Я поинтересовался у Битка приметами его знакомца Никиты Филиппова. Оказалось, его приметы очень похожи на приметы подпольщика Бильярдиста. Все – начиная от его улыбки и заканчивая руками. Помните, мы говорили с двумя женщинами – подпольщицей Ласточкой и Надеждой, которая назвалась женой Бильярдиста? Припоминаете, что они говорили насчет его примет? Все один к одному, в том числе и особые приметы. Улыбка одна и та же, руки такие же… А отсюда сам собою напрашивается вопрос: а уж не один и тот же это человек – подпольщик Бильярдист и профессиональный игрок Улыбка? Очень похоже, что именно так и есть. И вот этот самый Бильярдист, он же Улыбка, имел, как оказывается, какие-то очень сомнительные отношения с гестаповским резидентом Белым. Конечно, если верить Битку. Но, думаю, в этом случае ему можно поверить. Все-таки он пытается выторговать себе жизнь, а к тому же свести с Улыбкой личные счеты. В таких ситуациях обычно не врут… Вот ведь какой немыслимый получается узел! Не угадаешь, как его и распутать! – Кажется, я знаю, как его распутать, – сказал Волошко. – Для начала нужно выстроить четкую картинку. – Ну, попробуй, – почти одновременно произнесли Ольхин и Завьялов. – А картинка получается такая, – начал Волошко. – Жил на свете такой парень – Никита Филиппов. Молодой, красивый… А вот образ жизни он вел несоветский, был тунеядцем и нарушителем социалистических законов. Зарабатывал на жизнь, играя в бильярд на деньги. К тому же и характер у него был скверный. Он мог обмануть, даже – предать. Одним словом, паразит на теле социалистического общества. А тут – война. Пойдет ли такой капиталистический пережиток защищать Родину? Вряд ли. Он и не пошел. Не знаю, как ему удалось не попасть служить в Красную Армию. Думаю, купил себе справочку о липовой болячке. Ну, а что? Самое простое дело! Он был при деньгах, а желающие слепить фальшивый документик за деньги всегда найдутся. Как он оказался в Симферополе и в подпольщиках, этого, конечно, мы не знаем. Тут есть несколько версий… Но, думается мне, это не главное. Главное в другом: мог ли такой бесхребетный тип пойти на сотрудничество с фашистами? Да запросто! Такие обычно и идут – нам ли этого не знать? А уж как он начал с ними сотрудничать – добровольно или по принуждению – это не так и важно. Иуды – они получаются по-всякому. Вот… Александр, а дальше говори ты, а то я что-то утомился от таких длинных речей. Завьялов помолчал, собрался с мыслями и сказал: – А дальше-то и говорить почти нечего. Дальше получаются завершающие штрихи печальной и страшной картины. Дальше Никита Филиппов стал вести двойную жизнь, что, в общем, было для него привычным делом. Он был внедрен в подпольную группу «Чатыр-Даг», где все его знали как Бильярдиста. Ну, а его хозяева гестаповцы в это же самое время знали его как своего агента Улыбку. Так он и жил. Думаю, его задачей было собрать как можно больше сведений о подпольщиках из группы «Чатыр-Даг» и передать их гестаповцам. Что он и делал. Конечно же, арестовывать Улыбку вместе с подпольщиками фашисты не собирались, он им был нужен на свободе. Ведь в городе действовало еще несколько подпольных групп, а за городом к тому же действовали партизаны. Улыбка фашистам нужен был живым, невредимым и, главное, на свободе. Поэтому, когда группу разгромили, фашисты разработали план вывода своего агента Улыбки из игры. Дескать, при аресте он оказал сопротивление, уложил голыми руками нескольких солдат и успешно скрылся. План, конечно, примитивный, и поверить ему очень трудно, но ведь сработал! Давай дальше ты, – глянул Завьялов на Ольхина. – А дальше – Улыбке удалось внедриться в другую подпольную группу – в «Салгир», – сказал капитан. – Результат – тот же самый. Вскоре группа оказалась разгромлена, спастись удалось лишь нескольким подпольщикам. Я думаю, что Улыбка продолжал бы свое черное дело и дальше, но в город вошла Красная Армия, а фашисты в спешном порядке из города отступили. И вот тут перед милейшим парнем Никитой Филипповым встал вопрос: а что же ему делать дальше? Отступать вместе с фашистами? А кому он был нужен, в такой-то ситуации? Тут уж фашистам было не до него. Пристрелили бы, да и дело с концом. Остаться в городе и выдавать себя за подпольщика, который и во второй раз чудом спасся от ареста? Ну, тут уж ему вряд ли кто-то поверил бы, потому что так не бывает. Ладно, спасся один раз, но чтобы два раза подряд? А не поверили бы – стали бы подозревать. А там и до разоблачения недалеко. Поэтому выход в такой ситуации один – исчезнуть из города. Что он и сделал. – Оно, может, и так, – в раздумье проговорил Волошко. – Исчезнуть, конечно, можно. Особенно когда вокруг такая неразбериха. Мы только-только вошли в город, немцы только-только из него ушли… Да вот только далеко ли уйдешь и надолго ли спрячешься? По имени-фамилии найти человека не так уж и сложно. Даже когда идет война. Я так думаю, что Улыбка это дело очень даже понимает… – Ты это к чему? – глянул на Волошко Ольхин. – А к тому, что этот Никита, скорее всего, взял да и поменял себе имя, – объяснил Волошко. – Может статься, вместе с документами. И теперь попробуй его найди под другим именем. Он, может, и из города-то никуда не исчезал. Сидит и сторожит свое золотишко, которым с ним рассчитывались его хозяева. Возможно, он где-то совсем рядом, но имя-то – другое! Да, есть еще и приметы, но искать в городе человека по приметам совсем тухлое дело. Не будешь же ты спрашивать каждого встречного: а не видали ли вы здесь молодого человека с такой красивой улыбкой?.. – И где он мог их раздобыть, другие документы? – недоверчиво спросил Завьялов. – Каким таким образом? – Вот это нам и нужно выяснить, – вздохнул Волошко. – И, думается мне, пока мы это не узнаем, то и Никитку не поймаем. А познакомиться с ним ой как нужно! Потому что и вправду уж слишком много вокруг него всяких совпадений, несуразностей и прочих интересных вещей. – Да, задача! – вздохнул Ольхин. – Прямо как в сказке. Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Это вам не Дуньку приступом брать и даже не с Битком сквозь дверь перестреливаться. Ну, и что будем делать, товарищи сотрудники СМЕРШа? – Будем думать, – пожав плечами, спокойно сказал Завьялов. – А что еще нам остается? Думать и думать – пока не надумаем. А затем – действовать. 19 Думать, впрочем, долго не приходилось, потому что и без размышлений все было в общем и целом вполне понятно. Если Никита Филиппов и вправду раздобыл себе документы на другое имя, то только незаконным способом, потому что законных способов пока не существовало. Советская власть в освобожденном Симферополе только-только становилась на ноги, никто никому никаких документов не выдавал. Отчасти временные справки и пропуска выдавала людям городская комендатура, но у нее, помимо бумажной возни, и других дел было невпроворот. Так что единого образца документов в городе пока что не существовало. Кто-то достал и носил при себе документы еще довоенного образца, тщательно сберегаемые при оккупации, а кто-то на всякий случай не расставался даже с немецкими аусвайсами. Словом, неразбериха была изрядная, а иначе в такой ситуации и быть-то не могло. Да и не рискнул бы, пожалуй, фашистский агент Улыбка обращаться за новыми советскими документами в государственные учреждения, даже если бы имелась возможность их получить. Ну, а каким таким незаконным способом можно было раздобыть документы? По сути, таких способов было всего два – кража или убийство обладателя документов. Если это была кража, то тут, конечно, шансов напасть на след Улыбки не было почти никаких. В самом деле, кто бы стал заявлять о пропаже немецкого аусвайса или даже какого-нибудь довоенного удостоверения ворошиловского стрелка? А вот если речь шла об убийстве, то вот тут-то шанс напасть на след Улыбки появлялся. Какая-никакая, а милиция в городе уже существовала. Да и само убийство – это тебе не пропажа картонки с надписью и печатью. От этого факта просто так не отмахнешься и не сошлешься на организационные трудности. Как бы там ни было, а убийцу все равно будут искать. Наводить справки в милицию отправился Завьялов. Симферопольская милиция обосновалась в здании бывшей фашистской комендатуры. До войны в этом же здании располагалась именно милиция, так что, можно сказать, все вернулось на круги своя и справедливость восторжествовала. Симферопольская милиция, что называется, вернулась в дом родной. Хотя, надо сказать, этот дом представлял собой довольно-таки печальное зрелище. Многие окна двухэтажного каменного здания были выбиты, двери – выломаны, по всему фасаду виднелись глубокие вмятины и шрамы от пуль и осколков, на крыше тут и там зияли проломы. По всему было видно, что зданию во время штурма города досталось изрядно. Однако же над центральным входом красовалась соответствующая вывеска, возвещавшая, что именно здесь и располагается городская милиция, а из самого здания выходили и заходили в него люди: в военной форме, в штатской одежде, с оружием и без оружия. Словом, симферопольская милиция действовала, да иначе было и нельзя. В полуразрушенном городе необходимо было восстанавливать порядок. В вестибюле за шатким столиком сидел дежурный. Завьялов подошел к нему и предъявил удостоверение сотрудника СМЕРШа. Дежурный посмотрел на удостоверение и самого Завьялова с некоторым удивлением и даже почтением. Должно быть, и удостоверение, и сотрудника СМЕРШа он видел впервые. – Слушаю вас, – произнес он, вставая из-за стола.