– Мне нужно видеть вашего начальника, – сказал Завьялов. – Прошу подождать, – проговорил дежурный и скрылся в каком-то боковом коридоре. Вскоре он вернулся, но не один, а с каким-то полноватым, приземистым мужчиной в военной форме и с погонами подполковника. – Это вы из СМЕРШа? – спросил подполковник у Завьялова. Завьялов молча кивнул и так же молча протянул подполковнику удостоверение. – Подполковник Ярошенко, – представился тот. – Исполняющий обязанности начальника симферопольской милиции. Нам приказано оказывать вашей службе всяческое содействие. Пройдемте в мой кабинет. – Мебель-то у вас – немецкая, – очутившись в кабинете и осмотревшись, с улыбкой произнес Завьялов. – Вот какие шикарные кресла! Да и стол старинной работы. – Так никакой другой больше и нет, – развел руками Ярошенко. – Только такая. А сидеть на полу мне, как начальнику милиции, как-то неприлично. Все-таки я представитель советской власти. Да и никакая она не немецкая, а наша, родимая. Приволокли из музея, гады. С шиком обосновались… Ну, ничего. Разживемся другой мебелью, а эту обратно в музей сдадим. Со временем… Ну, так я вас слушаю. Чем могу помочь? – Скажите мне вот что, – помедлив, произнес Завьялов. – Допустим, совершилось в городе преступление. Кража или, скажем, убийство… Ведь вы обязаны его зарегистрировать, не так ли? – Всенепременно, – согласился подполковник Ярошенко. – Очень хорошо. Ну, а как обстоит дело на практике? – спросил Завьялов. – Вас интересуют кражи или убийства? – И то и другое. – Кражи – понятие очень широкое, – сказал подполковник. – Пропали, допустим, сапоги – это кража. Ночью какой-то варнак забрался в погреб и выгреб оттуда последнюю картошку – тоже кража. Сняли с плетня выстиранные штаны – обратно же кража. Что именно вам интересно? – Кража документов, – коротко пояснил Завьялов. – С документами у нас сущая морока, – вздохнул подполковник. – О каких документах идет речь? О довоенных? О выданных немецкой властью? О временных пропусках, которые частью выдаем мы, а частью военная комендатура? Беда с этим документами, если говорить честно. Может, их и крадут, да только почти никто не обращается к нам с такими заявлениями. А коль не обращается, то, значит, мы и не фиксируем пропажу. Да и зачем фиксировать? Все равно скоро начнем выдавать новые документы. Настоящие, советские, по единому образцу. Вот как только они у нас появятся, так и начнем. – Ну, хорошо, – вздохнул Завьялов. – А как у вас обстоят дела с убийствами? Точнее сказать, с их регистрацией? – Это, опять же, смотря какие убийства, – сказал Ярошенко. – Они ведь тоже бывают разные. – Это как? – не понял Завьялов. – Есть убийства, которые проходят по военному ведомству, – пояснил подполковник. – Вот, скажем, недавно за городом ликвидировали группу фашистских диверсантов… – Знаю, – перебил Завьялов. – И даже сам принимал в ликвидации участие. – Ну, вот видите! Так это – не наши убийства. Они как раз и проходят по вашему, по военному ведомству. Их мы не касаемся. Да, по сути, и не убийства это, а ликвидация врага. А есть другие убийства – на бытовой почве или, скажем, с целью ограбления. Так эти уже наши. Их мы, конечно, все регистрируем. Ну и, понятно, ищем убийц. – Ясно, – кивнул Завьялов. – И как – находите? – Когда как, – вздохнул подполковник. – Убийство – дело серьезное. Даже если, допустим, кто-то кого-то убил на почве ревности. А у нас кадровые проблемы. Особо и искать-то некому, а те, кто ищут, мало что умеют. Такая беда! Но – стараемся. – Хорошо, – сказал Завьялов. – Давайте тогда поговорим подробнее о бытовых убийствах. – Давайте, – без особого энтузиазма согласился милицейский начальник. – Что именно вас интересует? – Меня интересуют все убийства в городе, совершенные с того момента, как немцы ушли из города и по сегодняшний день. – Прямо-таки все-все? – уточнил подполковник. – Виноват, – поправился Завьялов. – Разумеется, не все подряд. А именно убийства мужчин. И не просто мужчин, а молодых мужчин. Приблизительно тридцати лет от роду. Есть такие? – Если бы я помнил каждое убийство! – вздохнул Ярошенко. – Хотя их, в общем, и немного, но все равно – попробуй все упомни. Тут и без них голова кругом. Придется вам подождать, пока мои молодцы полистают книгу учета происшествий и найдут дела. Если, конечно, такие убийства имели место. А уж если не имели – то что ж поделать? – Хорошо, – кивнул Завьялов. – Раз требуется подождать, значит, будем ждать. – Тогда побудьте в кабинете, а я дам распоряжения, – сказал подполковник и вышел. Конечно, шансов напасть на след гестаповского агента Улыбки именно таким образом было крайне мало, и Завьялов это прекрасно понимал. Даже если в городе и вправду кто-то недавно убил молодого мужчину, то далеко не факт, что это мог сделать именно Улыбка. Да, Никите и вправду нужны были другие документы, это было логично. Но, может статься, они уже у него имелись? Может, он запасся ими еще раньше, при немецкой оккупации? И теперь, когда пришел час, он просто воспользовался ими. Был Никитой Филипповым – стал кем-то другим. Все логично и просто. И убивать никого не нужно. В конце концов, убийство – это всегда риск. Для чего Улыбке рисковать пуще меры? Наоборот, ему выгодно исчезнуть как можно тише и незаметнее. Но с другой стороны – никаких других ниточек и крючочков, за которые можно было бы зацепиться, ни у Завьялова, ни у Ольхина с Волошко не было. А потому приходилось цепляться за то, что было. Вернее, выискивать эти самые крючочки и ниточки и надеяться на удачу, которая, говорят, иногда все же поворачивается лицом к тем, кто делает правое дело. А Завьялов с товарищами был на стороне правого дела. Они старались напасть на след врага, погубившего как минимум две подпольные организации. Подполковник отсутствовал недолго. Вскоре он вернулся, держа в руках две тощие папки. – Вот, – сказал он, – нашли. Таких-то убийств, оказывается, всего-то два. Другие – не подходят. А эти самые подходящие. Завьялов взял из рук подполковника обе папки и скептически их осмотрел. – Что ж это они у вас такие тоненькие? – спросил он. – Так ведь ищем! – развел руками подполковник. – И потому по ходу дела они будут пополняться новыми документами. А пока – что имеем. – Я так понимаю, что оба эти убийства не раскрыты? – спросил Завьялов. – Пока – именно так, – подтвердил Ярошенко. Завьялов открыл первую папку и почти сразу же ее закрыл. Речь в деле шла об убийстве некоего Алтынбаева Ильяса, татарина. В деле имелась даже фотография убитого – молодого мужчины с типично восточной внешностью. Вряд ли Улыбка со своим славянским типом лица захотел бы воспользоваться документами, где бы он значился как татарин Ильяс Алтынбаев. А вот второе дело было куда как интереснее. В нем речь шла о некоем Афанасии Рыбакове, чье тело было обнаружено соседями в одной из городских квартир. То есть по месту собственного жительства. Завьялов бегло изучал дело и одновременно старался уяснить его суть. Значит, так. Этого самого Афанасия Рыбакова убили буквально спустя три или четыре дня после того, как в Симферополь вошли советские войска. Более точной даты в деле не значилось, была лишь дата приблизительная. Как его убили? Выстрелом в голову. Из какого именно оружия был произведен выстрел и тем более с какого расстояния – об этом в деле не говорилось решительно ничего. Что касаемо личности убитого, то здесь также сведения были скупы. Говорилось лишь, что гражданин Афанасий Рыбаков – коренной симферополец, во время оккупации жил безысходно в городе – вначале с матерью, но в 1942 году мать умерла, и потому вплоть до самой своей смерти он проживал один. Почему у него не было семьи и отчего его в свое время не отправили на фронт, в деле также не упоминалось ни словом. Свидетельские показания также почти не проясняли картину. Да и свидетелей-то было немного – всего лишь четверо соседей. И все они в один голос говорили практически одно и то же. Да, жил здесь такой Афанасий Рыбаков. Вначале – вместе с матерью, затем один. Как жил? Как все, так и он. Чем занимался? А кто ж его знает, чем он занимался. Соседи о том его не спрашивали, а сам он в откровения не пускался. В общем, как-то перебивался. Одним словом, как все. Почему он не был на фронте? Да вроде вначале был, но потом, почти перед самым вступлением в город немцев, вдруг возник дома. Его матушка тогда была еще жива, и она вкратце поведала соседям, что ее сын был ранен и после ранения списан за негодностью к дальнейшей службе. Оттого и вернулся домой. Что свидетели сказали об убийстве? В общем и целом – почти ничего. Рассказали только, что вечером накануне убийства к Афанасию приходил какой-то человек. Что за человек? А кто ж его знает, что за человек. Как он выглядел? Обыкновенно выглядел. Молодой, высокий. А больше ничего и сказать невозможно – кто же к нему присматривался? Никто не присматривался. Когда он ушел от Афанасия? Опять же никому это неизвестно. Слышался ли из квартиры убитого какой-нибудь подозрительный шум? Нет, вроде бы не слышался. Вот и все свидетельские показания. Ну, а что касается осмотра места происшествия, то на эту тему, можно сказать, в деле и вовсе ничего не говорилось. Та бумажка, которая называлась «протоколом осмотра места происшествия», была настолько невнятной, что Завьялов не уразумел из нее почти ничего. Не было в деле и протокола медицинского освидетельствования трупа. Еще несколько бумажек, присутствовавших в деле, также мало что могли объяснить. Это были примитивным образом составленные протоколы допроса подозреваемых. Хотя почему именно эти лица попали в разряд подозреваемых, уяснить также не представлялось никакой возможности. Поневоле создавалось впечатление, что подозреваемыми были назначены совершенно случайные лица, не имевшие к преступлению абсолютно никакого отношения. «Ты убил гражданина Рыбакова?» – спрашивал неизвестный Завьялову следователь у подозреваемого. «Нет, не я», – отвечал подозреваемый. На том, собственно, допрос и заканчивался. – Охо-хо! – потер лоб Завьялов и глянул на начальника милиции. – Вот попробуй уясни что-нибудь из такого дела. Не дело, а горькие слезы! Вот, скажем, почему в нем отсутствует протокол осмотра тела? Из какого оружия застрелили Рыбакова? Сколько было выстрелов? В упор стреляли или с расстояния? Ведь это все важнейшие вопросы! – Так ведь, – развел руками начальник милиции, – доктора-то у нас нет! Кто же будет осматривать? – Сами бы и осмотрели, – буркнул Завьялов. – Неужели это так трудно? – Да ведь тут такое дело, – смущенно улыбнулся подполковник. – Боится она покойников. Молодая, не привыкла еще… А у меня до всего руки не доходят. – Кто боится? Кто молодой и не привык? – недоуменно уставился на подполковника Завьялов. – Сотрудница, которая расследует это дело, – пояснил Ярошенко. – Совсем еще молодая… – Ох ты ж, матушки родимые! Боится покойников! А что, других сотрудников нет? – Другие все на фронте, – сказал подполковник. – Приходится набирать кадры по остаточному принципу. – Плохо ищете, – недовольно произнес Завьялов. – Вот я чуть позже подкину вам людей. Прекрасные ребята, матерые, обстрелянные. – И где же вы их найдете? – не поверил смершевцу начальник милиции. – Считайте, что уже нашел, – сказал Завьялов. – Подпольщики. При немцах в городе действовал несколько подпольных групп. Боролись и побеждали. Так что народ надежный. Думаю, через какое-то время я вам их рекомендую. Не пожалеете. – Вот спасибо! – обрадовался Ярошенко. – Ладно! – махнул рукой Завьялов. – Пока что будем обходиться тем, что имеется. А потому позовите мне вашу боязливую сотрудницу. Хочу задать ей парочку уточняющих вопросов. – Сию минуту! – сказал подполковник. Он был изрядно смущен и недовольством Завьялова, и нерасторопностью своей сотрудницы, и самим собой. Действительно, что это за следователь, который боится покойников? Поневоле придешь в смущение – и за него, и за себя. Вскоре в кабинет робко вошла совсем молоденькая особа, почти девчонка, в штатской одежде, а за вслед нею и Ярошенко. – Вот, – сказал подполковник, – тот самый следователь… Оксана, расскажи товарищу из СМЕРШа все, что тебе известно о деле, которое ты расследуешь. – Хорошо, – пролепетала юная следовательница. – Ну, совсем все не надо, – сказал Завьялов, стараясь не улыбнуться. – Просто я хотел уточнить некоторые моменты. – Да, конечно, – тихо ответила девушка. – Да вы садитесь, не стойте, – миролюбиво сказал Завьялов. – Я вам не начальник. Я такой же следователь, как и вы. Мы – коллеги. Ну, а коль коллеги, то, значит, должны быть на равных. Девушка робко присела в стильное музейное кресло. – Скажите, – начал Завьялов, – ведь это вы выезжали первой на место происшествия?