– Ты кто? – спросил у нее Завьялов. – Людка, – отрекомендовалась девчонка. – Моя старшая, – сказала Алевтина. – Ступай отсюда! Не видишь, взрослые разговаривают! – Не-не-не! – запротестовал Завьялов. – Лучше подойди поближе. Вот так… Так ты говоришь, что видела того дяденьку? – Да, видела, – подтвердила Людка. – Я даже с ним один раз поздоровалась. Здрасьте, говорю, дяденька! А он улыбнулся и дал мне шоколадку. Вот! Мама, помнишь, я принесла домой шоколадку? Ты еще спрашивала, где я ее взяла. А я сказала, что мне дал один дяденька. Так это он и дал. – Значит, хороший дяденька? – спросил Завьялов у девчушки. – Хороший, – подтвердила Людка. – Высокий и красивый. И еще он все время улыбался. – Ты говоришь, улыбался? – переспросил Завьялов. – Ну да, – кивнула Людка. – Улыбался. Как улыбнется, так становится еще красивее. – Значит, улыбался… – в раздумье проговорил Завьялов. – Это хорошо… Ну, а сколько раз ты видела этого красивого дяденьку? – Только один раз, – уверенно ответила девчонка. – А когда? – А вечером, – ответила Людка. – Но только еще не было темно. А потом стало темно, и я пошла домой. С шоколадкой. А утром все стали говорить, что дяденьку Афанасия убили. – Так… – сказал Завьялов, помолчал и встал. – Что ж… Ты, Людка, молодец! Умница! Шоколадки у меня с собой нет, но взамен выражаю тебе благодарность от командования всей Красной Армии и от себя лично! Спасибо тебе! Ну, мы пойдем, – он взглянул на юную следовательницу, до сих пор молча стоявшую в стороне. – Алевтина, и ты, Людка, очень прошу вас никому не рассказывать о нашем разговоре. Нужно, чтобы все было втайне. Понятно? – Понятно! – за себя и за мать отозвалась Людка. – Вот и отлично, – улыбнулся Завьялов. – И как дела? – встретил вопросом Завьялова и следовательницу подполковник Ярошенко. – Как съездили? Толк-то есть? – Есть, – кивнул Завьялов. – Еще какой! Да, а дело по факту убийства гражданина Афанасия Рыбакова мы у вас заберем. Так надо. – Ну, коль так надо… – развел руками подполковник. – Надо, – коротко подтвердил Завьялов. Больше ничего он объяснять не стал, а просто молча пожал руку Ярошенко и на прощанье улыбнулся юной следовательнице. С тем и отбыл. Информация, которую Завьялов добыл вначале в беседе с юной следовательницей, а затем и при помощи девочки Людки, заслуживала того, чтобы отнестись к ней серьезно. И даже выстроить на ее основании картину произошедшего. Конечно, в любом случае это была картина с некоторыми допущениями, но все же… Значит, дело обстояло так. Когда советские войска вошли в Симферополь, перед Никитой Филипповым, известным как гестаповский агент Улыбка, встал в буквальном смысле вопрос жизни и смерти – что ему делать дальше. Отступать с немцами ему, наверное, не хотелось, да и куда отступать? К Севастополю? Ну, а надолго ли? А дальше куда? Да и к тому же существовал немалый риск, что немцы просто-напросто избавятся от ставшего им ненужным агента. Уходить в подполье, которое наспех организовали в Симферополе и окрестностях отступающие фашисты? Тоже не выход. Долго ли оно продержится, это самое подполье? Да и не желал Никита Филиппов усердствовать за бесплатно. Пока его хозяева-немцы были рядом, они ему худо-бедно платили. Ну, а когда они сбежали – кто будет платить? Подпольничать за идею и убеждения? Не было у Улыбки ни того ни другого. Он и в советские-то подпольщики пошел лишь затем, чтобы не быть разоблаченным советской властью, то есть, чтобы не выплыла наружу его липовая медицинская справка. А немецким агентом он и вовсе стал исключительно из-за денег, а более того – из-за золотишка, которым немцы расплачивались с некоторыми своими особо ценными агентами. Исчезнуть из города? Но как? Попробуй-ка, прорвись куда-нибудь без документов! Везде кордоны и проверки. Да и куда? А отчего это ты, спросят, так стремишься в тыл? Отчего не на фронте? Никита прекрасно понимал, что такие вопросы к нему непременно возникнут, и они будут началом его конца. Оставаться в Симферополе и выдавать себя за героически сражавшегося советского подпольщика? Можно, конечно, было бы поступить и так, но все же – ох, как рискованно! Ведь как ни крути, а он, Никита Филиппов, являлся гестаповским агентом и выдал фашистам две советские подпольные группы! А вдруг да кто-нибудь догадается! Например, как ни старался Никита, а гестаповцам так и не удалось арестовать целиком ту же группу «Салгир». Кто-то остался в живых, и вот они-то – те, кто остался – запросто могут начать подозревать Никиту в предательстве. И что тогда? Доказывай, что ты не предатель, да ведь попробуй докажи! Оставалось одно – исчезнуть, но исчезнуть умеючи и хитро. Например, раздобыв подходящие чужие документы. И вот тут-то Никиту судьба свела с Афанасием Рыбаковым, бывшим красноармейцем, комиссованным по ранению и успевшим вернуться в Симферополь еще до того, как город заняли фашисты. Наверняка у Рыбакова были какие-то документы, и они-то показались Улыбке вполне подходящими для того, чтобы под ними скрываться. Что это были за документы – не так и важно, важно, что они были. Улыбка свел дружбу с Рыбаковым, явился к нему в гости, напоил его, застрелил, забрал документы и был таков. Был Никита Филиппов – стал Афанасий Рыбаков. Да, конечно, и здесь для Улыбки таился немалый риск быть разоблаченным, но с другой-то стороны – война. Кто бы его стал внимательно проверять? Есть какие-никакие документы – и ладно. У большей части освобожденного из-под оккупации народа и вовсе нет никаких документов… Так что риск быть разоблаченным для Улыбки хоть и имелся, но минимальный. Для чего ему было убивать Рыбакова, когда можно было документы выкрасть? На этот вопрос ответа пока не существовало. Наверно, была причина – вот и убил. И убил, надо сказать, вполне профессионально. Никто из соседей не слышал выстрела, – а почему? А потому, что стрелял Улыбка со знанием дела – через подушку. Напоил Афанасия Рыбакова нерусской водкой (скорее всего, ромом), уложил на постель, прижал к голове подушку, а к подушке – пистолет, и нажал на спусковой крючок. В этом случае выстрел получается глухим и тихим – кто же его услышит? И незаметно ушел вместе с украденными документами на имя Афанасия Рыбакова. Конечно, очень могло статься, что убил Рыбакова вовсе не Никита Филиппов, а кто-то другой. Да, все могло быть… Но Завьялову не давали покоя слова девчонки Людки, которая сказала, что тот дяденька, который приходил к убитому, очень красиво улыбался. Уж так красиво, что на его улыбку даже обратила внимание четырнадцатилетняя девчонка! Улыбаться-то умеют все, это дело обыкновенное, а вот Людке эта улыбка запомнилась! Ничего больше не запомнилось, а вот улыбка врезалась в память. При этом все, кто видел Никиту, практически единогласно уверяли, что запомнился он им в первую очередь именно из-за улыбки. Уж слишком улыбка была замечательной! Так улыбаться могут немногие. Никита Филиппов как раз и был из числа таких немногих. И это давало шанс. Шанс на то, что Никита и есть убийца Афанасия Рыбакова. И теперь он не Никита Филиппов, а Афанасий Рыбаков. Значит, и искать его нужно как Афанасия Рыбакова. Вот эти соображения Завьялов и выложил перед Ольхиным и Волошко. – Ну, а что? – почесал затылок Волошко. – По-моему, убедительно. Конечно, это может быть и ложный след, но ведь никакого другого следа у нас пока нет. – Что ж, поищем Афанасия Рыбакова, – сказал Ольхин. – Так-то оно так, – еще раз почесал в затылке Волошко. – Да вот только где его искать? В какую сторону кидаться? – У тебя есть конкретное предложение? – глянул на Волошко Ольхин. – Я думаю, надо начать с города, – не совсем уверенно произнес Волошко. – Сейчас народ становится на учет, составляются всякие списки. Получение пайков, то-се… Вдруг и Афанасия Рыбакова мы обнаружим в таких списках! – Это вряд ли, – не согласился Ольхин. – Как ни крути, а в городе известно об убийстве гражданина Афанасия Рыбакова. И вдруг в каких-то списках объявляется Афанасий Рыбаков! Зачем Улыбке так рисковать? Он парень осторожный и бдительный… Я так думаю, что он уже далеко. Где-нибудь в тех местностях, которые мы освободили раньше. – Не согласен, – возразил Завьялов. – Во-первых, попробуй еще туда доберись! Сто раз остановят по пути. Кто ты, что ты, куда направляешься?.. Ну, и так далее. Да и если доберешься в какое-нибудь Поволжье, это тоже не спасение. Мигом спросят – а откуда ты взялся, почему не в армии? И к немцам он не ходок. Во-первых, чтобы до них сейчас добраться, надо переходить линию фронта. Во-вторых, для чего тогда было красть документы? Нет, он где-то рядом… И одновременно – далеко от нас. – Это как так? – не понял Волошко. – Рядом, и одновременно далеко? Так не бывает. – Например, записался в Красную Армию! – неожиданно осенило Ольхина. – Ну, а что? Чем не возможность спрятаться? Кто его будет искать в армии? Многие на освобожденных территориях так делают. Например, партизаны. Да и все желающие. Некоторых даже мобилизуют. Бойцы на фронте всегда нужны. – Да, но там война… – покрутил головой Волошко. – Когда штормит, любая гавань хороша, – усмехнулся Ольхин. – Помню, в детстве мы пели такую пиратскую песню. По-моему, это как раз и есть такой случай. – А вот мне сдается, что это не слишком надежная гавань, – не мог успокоиться Волошко. – Потому что найти человека в армии не так и сложно. Особенно, если его призвали совсем недавно. А уж если мы вдобавок знаем, из какого города он призван, то и того проще. – Возможно, он надеется, что мы не догадаемся о таком его трюке, – усмехнулся Ольхин. – Потому что где же это видано! Фашистский агент не пожелал убегать вместе с немцами, а записался в Красную Армию! Попробуй догадайся! – А мы, значит, догадались? – спросил Волошко больше сам у себя, чем у кого-то из присутствующих. – Мы, стало быть, такие проницательные и умные? Ну-ну… В ответ на это Ольхин лишь молча пожал плечами. То же самое сделал и Завьялов. 20 Став неожиданно для самого себя подпольщиком, Никита поначалу затосковал. И даже испугался. Конечно, он пока с трудом представлял, что значит быть подпольщиком в оккупированном фашистами городе, но понимал, что это – опасно. Как ни крути, а такое занятие было сопряжено с риском для жизни. А рисковать Никита любил лишь в одном случае – за бильярдным столом. Да и то какой там риск? Сегодня ты проиграл, а завтра выиграл. Тем более что выигрывал он гораздо чаще, чем проигрывал. А вот подпольная борьба – это совсем другое дело. Тут-то, пожалуй, придется что-то взрывать, в кого-то стрелять, в ответ кто-то будет стрелять в тебя… А уж это настоящий риск. Нет, это не для Никиты. По большому счету ему было все равно, при какой власти жить. Он считал, что приспособиться можно к любой власти и к любым обстоятельствам. Ну, а почему бы и нет? У него, у Никиты, мирное ремесло – игра в бильярд. Он не желает ни с кем воевать. Он хочет разъезжать по южным городам, играть в бильярд, пить вино, любить женщин. Он мирный человек. Но вместе с тем приходилось считаться с обстоятельствами. Коль уж он записался в подпольщики, коль уж судьба распорядилась таким-то образом, значит, хочешь того или не хочешь, а придется соответствовать выбранной деятельности. По крайней мере, поначалу. А дальше – поглядим. Дальше может вырисоваться какой-нибудь другой, более заманчивый и безопасный вариант. И более прибыльный, потому что от подпольной борьбы какая прибыль? Никакой прибыли, только риск и маета. Ничего, ничего! Умный человек всегда найдет выход из положения, и притом с выгодой для себя. А Никита считал себя умным человеком. На задания он не напрашивался, но и от поручений тоже не отказывался. Надо расклеить листовки – расклеит. Надо сосчитать, сколько немецких солдат расквартировано в здании бывшей школы – добросовестно сосчитает. Надо поучаствовать во взрыве немецкого склада с горючим – поучаствует. Тем более что любая акция с его участием заканчивалась неизменным успехом, никто Никиту не выслеживал и не пытался арестовать. Постепенно ему даже стало казаться, что подпольная борьба – это такая игра, нечто вроде игры в бильярд, вот только ставка в ней – не деньги и не репутация непобедимого игрока, а собственная жизнь. А играть Никита любил, и потому он исподволь втянулся в подпольное коловращение, и это ему даже стало нравиться. Он выполнял поручения и улыбался. Но постепенно фашисты стали обращать на действия подпольщиков пристальное внимание. Начались облавы, аресты, по городу поползли слухи о расстрелах. И Никита затосковал. Ему враз разонравилась подпольная борьба, он стал изыскивать способы, чтобы уклониться от заданий, а порученные задания перестал выполнять, каждый раз находя причины, по которым якобы их было выполнить невозможно. Тем более к тому времени он узнал, что, оказывается, в городе, несмотря на фашистскую оккупацию, по-прежнему действуют подпольные бильярдные заведения, и по ночам там происходят бильярдные бои на интерес, то есть со ставками. Однажды Никита посетил такой клуб и убедился, что да, мастера в городе, несмотря на войну, не перевелись. Правда, уровень игры был уже не тот, да и ставки были специфические. Деньги, тем более советские, никому не были нужны, на кон все больше ставились продукты, выпивка, одежда. Но все же это была настоящая игра, столь привычная и любимая Никитой. И он стал посещать бильярдные подвальчики почти еженощно, по обыкновению чаще выигрывая, чем проигрывая. Здесь-то его и арестовали. Оказалось, что фашистской власти, как и ранее советской, не нравились подпольные ночные сборища. Гестаповцы подозревали, что бильярдные турниры – это лишь маскировка, а на самом деле это истинное подполье, а игроки – это партизаны и диверсанты. И вот однажды ночью, когда игра была в самом разгаре, в подвальчик вломились немецкие солдаты. Всех, кто находился в подвальчике, арестовали – в том числе и Никиту. И вот это Никите не понравилось решительно. Он испугался. Дожидаясь утра в каком-то сарае вместе с другими арестованными, он лихорадочно пытался найти выход из ситуации. Но какой может быть выход, когда ты взаперти и под стражей? Не виделось Никите никакого выхода. Наоборот, ему мерещились всяческие ужасные последствия. А вдруг фашисты прознали, что он подпольщик? А вдруг его утром расстреляют? Что же делать, как быть? Никита пытался заговорить с другими арестованными, но те либо отделывались односложными ответами, либо и вовсе уходили от разговора. Каждый чувствовал примерно то же, что и Никита. Утром арестованных стали по одному куда-то уводить. Причем уводили, а назад они не возвращались. И по этой причине Никита и вовсе пал духом. Почему они не возвращаются? Если бы они вернулись, он расспросил бы у них, что да как, и было бы хоть что-то понятно. А так… А может, их всех уводят на расстрел? Что же делать, как быть? В конце концов, увели и Никиту. Его привели в какой-то кабинет. В нем за столом сидел какой-то молодой человек в форме фашистского офицера. К удивлению Никиты, офицер заговорил с ним на русском языке, правда ломаном, но вполне понятном. – Как тебя зовут? – спросил офицер, внимательно глядя на Филиппова. – Никита… – Кто ты такой? – спросил офицер. – Ну, так это… игрок, – ответил Никита. – В бильярд играю… – Значит, любишь играть в бильярд? – спросил офицер. – Ну да, – сказал Филиппов. – Люблю… – И хорошо играешь? – офицер не кричал на Никиту, ничем ему не угрожал, и глаза, показалось Никите, были у него насмешливые. Все это, вместе взятое, слегка приободрило Филиппова. – Говорят, что хорошо, – сказал он. – Я тоже люблю играть в бильярд, – сказал офицер. – Ну, так кто ж не любит? – Никита сглотнул слюну. – Все любят…