«Растлители детей должны быть изолированы от общества. Такие преступники зачастую интровертны и являются хроническими неудачниками, что и обусловливает появление извращенных наклонностей. Характер и наклонности изменить нелегко. В большинстве случаев растлители рано или поздно становятся убийцами. Они практически никогда не останавливаются по собственной воле. Обычная судебно-исправительная система по отношению к ним неэффективна, для них должны быть разработаны специальные коррекционные программы», – считает Квон Ирён. Пример Сон Ючхоля подтверждает слова профайлера. В двадцатилетнем возрасте Сон, работавший на стройке, получил травму позвоночника, после чего возникли проблемы с эрекцией. Тюремный срок за покушение на растление несовершеннолетней не изменил преступника, напротив, он вышел на свободу еще более озлобленным и готовым к насилию. Квон Ирён не отрицает, что в работе над этим делом ему помог опыт, приобретенный в 2001 году, когда профайлер впервые столкнулся со случаем сексуального насилия над ребенком. «У детективов из Согвипхо не было необходимого опыта. Раньше им не приходилось расследовать сексуальные преступления в отношении детей. Кроме того, они не обладали знаниями о сексуальных насильниках и поэтому не умели правильно построить допрос. Годами занимаясь серийными преступлениями и объезжая полицейские отделения страны, я понял одну вещь. Часто случается так, что полиция допрашивает преступника среди прочих свидетелей, но затем отпускает его. Если не уметь задавать правильные вопросы, преступник уйдет безнаказанным». Как правило, Квон Ирёну удавалось ладить с детективами, ведущими расследование. Выходец из простой семьи, работавший дорожным строителем, чтобы оплачивать лечение матери, служивший в армии и в итоге ставший полицейским, он понимал их как никто другой. Он умел говорить на их языке, и общение с ним никогда не напоминало лекцию высоколобого магистра психологии. Квон Ирён отмечает, что Сон Ючхоль интуитивно понимал детскую психологию. Детей учат быть «хорошими» и помогать тем, кто нуждается в помощи. Именно этим и воспользовался Сон, заманивая девочку в свое жилище. Другие насильники над детьми поступают таким же образом. «Согласно исследованиям, детей чаще всего завлекают просьбами о помощи. Насильники прекрасно знают о детской отзывчивости. Думаю, нам надо учить детей тому, чтобы о любом к ним обращении и о своем намерении куда-либо отлучиться они сообщали взрослым, находящимся поблизости». Несмотря на прекрасные весенние дни, несмотря на то что дело было раскрыто, Квон Ирён не чувствовал радости. Он много работал и стал блестящим профессионалом, но сильнее гордости и удовлетворения была боль, которую он испытывал, думая о жертвах преступников. Он знал, что никогда не забудет дело об убийстве Ян Чисын. В первые дни после ее исчезновения горе настолько парализовало родителей, что те не могли даже плакать. Отсутствие эмоций у отца и матери пропавшей без вести девочки было неверно истолковано местными жителями, и если профайлеру пришлось подозревать семью по долгу службы, то соседи выдвигали чудовищные предположения, строя догадки на основе «странного поведения». Это еще сильнее травмировало семью. Вернувшись в Сеул, Квон Ирён позвонил младшему брату, работавшему в больнице. «У вас есть одноместные палаты?» – спросил он. Профайлер не был болен. Он просто не хотел никого видеть. «Я пролежал там три дня под капельницей. Люди вызывали во мне отвращение. Я много думал о Боге. А потом понял, что пора возвращаться. Я чувствовал себя воскресшим Лазарем, вышедшим из пещеры». Горькая ирония жизни: «воскреснув», Квон Ирён вернулся к работе, готовый преследовать маньяков, некоторые из которых, по их собственному признанию, чувствовали себя живыми, лишь убивая людей. Сон Ючхоль был приговорен к пожизненному заключению. Глава шестая Игры разума Ложное признание не является безусловным показателем психического расстройства. Любой человек с нормальной психикой на удивление легко может сделать ложное признание [85]. Жизнь в сельской глубинке далека от идеализированных о ней представлений. Здесь так же, как и везде, совершаются преступления. В девять часов вечера 30 мая 2007 года в деревне возле города Порён провинции Чунчхон-Намдо исчезла четырнадцатилетняя ученица средней школы Ко Чонмин (имя изменено). Она была третьим ребенком в семье с пятью детьми. После заявления родителей в деревню, где многие жители выращивали виноград, съехались полицейские. Каждый уголок небольшого селения был тщательно обыскан, все местные жители без исключения опрошены. Вскоре в деле произошел неожиданный поворот, и в июне Полицейское управление провинции обратилось за помощью к Квон Ирёну. Необычность дела заключалась в том, что полиция имела основания подозревать семью пропавшей без вести девушки в убийстве. Когда детективы разговаривали с тремя сестрами Ко Чонмин и ее братом, учеником начальных классов и самым младшим из детей, мальчик рассказал, что Чонмин не ладила со второй по старшинству сестрой. «Они опять поссорились, и Чонмин умерла», – сказал он. Младшая из сестер подтвердила его слова. Дети также сообщили полиции, что слышали громкий удар и что их мать собиралась спрятать труп дочери. Чтобы детективов не заподозрили в давлении на детей, признание младших сестры и брата было записано на видео. Запись служила доказательством того, что показания даны добровольно. Процедура видеозаписи допросов была законодательно оформлена в том же 2007 году поправкой к Закону об уголовном судопроизводстве. Причиной послужили многочисленные случаи жестокого обращения и даже пыток подозреваемых полицией и прокуратурой в недавнем прошлом [86]. По закону подозреваемый ставился в известность о производимой видеозаписи. Полиция поддерживала это нововведение, так как видеозаписи доказывали отсутствие неприемлемых методов ведения следствия. Детективы допросили вторую по старшинству сестру и мать Ко Чонмин. Женщина все отрицала, однако сестра, учившаяся в старших классах, в ходе допроса признала свою вину и подписала признание. Казалось, дело близко к завершению, но как только девушку усадили в полицейскую машину, чтобы отвезти к предполагаемому месту захоронения, она заявила, что невиновна. Ее опять отвели в отделение, и там девушка повторно призналась в убийстве сестры. Но затем все повторилось: в машине она передумала. Полиция не понимала, что происходит. Именно тогда возникла идея обратиться за консультацией к Квон Ирёну. «Мы не давили на детей. Кто из детективов стал бы заставлять младшеклассников говорить такое? Сестра созналась. Но затем в машине изменила показания, и это произошло дважды», – объяснял профайлеру руководитель следственной группы. Квон Ирён откликнулся на просьбу проанализировать ситуацию и вместе с Пэк Сынгён отправился в провинцию Чунчхон-Намдо. К ним присоединился Чхве Кюхван, недавний выпускник продолжавших обучать профайлеров курсов Полицейской академии. Как обычно, профайлеры прежде всего ознакомились с материалами следствия. Они перепроверили записи камеры видеонаблюдения, установленной в деревне, и подсчитали с точностью до секунд, сколько времени в день исчезновения дочери занимали отлучки матери из дома. Сверяясь с подробной картой деревни, профайлеры выясняли, согласуется ли зафиксированное время с показаниями женщины о ее передвижениях. Обратившись к данным криминалистической экспертизы, профайлеры обнаружили, что нет никаких доказательств, подтверждающих убийство. На месте ссоры сестер, где, как предполагалось, Ко Чонмин получила смертельный удар по голове, не было найдено ДНК пострадавшей. Таким образом, об убийстве было известно только со слов младших детей и из признания странно ведущей себя сестры. Поговорить с мальчиком и младшей сестрой профайлер поручил Пэк Сынгён. От возможности самому побеседовать с детьми он отказался сознательно, так как решил, что дети будут более откровенны с молодой женщиной, а не с сорокалетним мужчиной. «Вы ведь подозревали, что что-то не так?» – первым делом спросила Пэк Сынгён, вернувшись после разговора с детьми. На четвертый день после прибытия Квон Ирён попросил собраться местных детективов. На общее совещание пришли несколько десятков человек. Профайлер не удивился, в очередной раз увидев не слишком дружелюбный настрой большинства полицейских: те были уверены, что преступники у них в руках, и не одобряли «пустой траты времени». Окинув взглядом собравшихся, Квон Ирён произнес: «Дети дали ложные показания». Поднялся ужасный гвалт; казалось, все детективы заговорили разом. В прокуратуру уже сообщили о задержании подозреваемых матери и сестры. Заявление профайлера перечеркивало результаты расследования. Квон Ирён ожидал подобной реакции. Она его не пугала, как могло бы случиться, работай он первый год. В начале карьеры ему не хватало уверенности в собственных выводах, за которые он всегда нес ответственность перед полицейским начальством. Но за шесть с лишним лет Квон Ирён изменился. За его плечами были и противостояние с полицией по делу Чон Намгю, и огромный опыт преодоления недоверия к профессии, и множество случаев, когда приходилось переубеждать несогласных. «Да что вы можете знать об этом деле! – негодовали детективы. – Думаете, мы принуждали детей?!» В то время вопрос о принуждении к показаниям был для полиции крайне болезненным. Общество уделяло все больше внимания вопросам прав человека, и полиция как никогда ощущала тяжелый груз прошлого: пытки задержанных, применявшиеся следственными органами в 1970–1980 годах, стали достоянием гласности. «Я этого не говорил, – спокойно возразил профайлер. – Я лишь сказал, что дети дали ложные показания. Не могу представить, зачем полиции понадобилось бы заставлять детей рассказывать такую историю. Думаю, у детей сформировались ложные воспоминания. Иллюзия, созданная ими самими». Детективы не сразу его услышали. Мысль о том, что их обвиняют в чрезмерном давлении на детей, завладела умами. Конечно, они понимали, что никто не заподозрит их в применении прежних насильственных методов, однако принуждение может быть и психологическим. Анализируя ситуацию, Квон Ирён пришел к убеждению о наличии у детей ложных (ошибочных) воспоминаний, которые возникают без намерения обмануть. В медицинской литературе это явление называется конфабуляцией. Человек, страдающий таким нарушением памяти, может «помнить» о событиях, не имевших места в действительности. То есть у него происходит неосознанная фальсификация памяти. Например, пациент в больнице может быть уверен, что его навестили, хотя в действительности никто не приходил, или считать, что только что вернулся из Парижа, тогда как на самом деле ездил туда много лет назад. Конфабуляция чаще всего возникает у пациентов со старческой деменцией или мозговой травмой, но иногда может действовать как защитный механизм. Полицейским непросто было это понять. Квон Ирён терпеливо объяснял разгоряченным детективам: «Тот, кто разговаривал с детьми, сам невольно подсказывал им ответы. Так работает детская психология: если взрослый, обращаясь с вопросом к шестилетнему ребенку, обрисовывает некую ситуацию, этот образ захватывает воображение ребенка. Детектив много раз задавал именно такие вопросы: например, спрашивал о ссорах между Чонмин и второй по старшинству сестрой. В итоге у младших брата и сестры сформировались ошибочные воспоминания, так как высказанные предположения они считали “правильным ответом” взрослому». По мнению Квон Ирёна, детектив неосознанно оказывал влияние на детей: «Я знаю, что с детьми общались очень мягко и дружелюбно. Но как бы приветливо ни вел себя детектив, для детей это был стресс». Показательно, что младшая девочка рассказала «правду», когда ей сообщили, что именно говорил младший брат. У собравшихся возник закономерный вопрос по поводу показаний второй сестры, которая не была маленьким ребенком. «Типичный пример психологии ложного признания», – ответил Квон Ирён. Он был знаком с научной статьей японского криминального психолога Сумио Хамады, переведенной на корейский язык. Начав изучать показания второй сестры, профайлер сразу же вспомнил об исследовании японского ученого. «Со стороны кажется, что положение подозреваемого отнюдь не столь ужасно – например, в сравнении с человеком, которого пытает палач. Однако подозреваемому приходится гораздо тяжелее, чем принято думать. Феномен признания несуществующей вины трудно понять, не увидев происходящее глазами человека, попавшего под подозрение. Ложное признание не является безусловным показателем психического расстройства. Любой человек с нормальной психикой на удивление легко может сделать ложное признание. Не только обыватели, но даже и люди, ведущие уголовное судопроизводство, не осознают, насколько это просто», – пишет Хамада. Если бы Квон Ирён не прочел эту статью под названием «Исследование признательных показаний: психология дознавателя и подозреваемого», опубликованную в специализированном журнале, он не смог бы понять, что заставило признаться вторую сестру. Анализируя психологический механизм ложного признания, японский профессор выделил два этапа. Первый представляет собой психологический процесс, ведущий к самооговору, второй – процесс составления сюжета преступления, в котором невиновный сознался. Первый этап Хамада определяет как «переход от отрицания к признанию». Давление со стороны дознавателя во время допроса оправдано ситуацией. Взять, к примеру, Кан Хосуна, который не испытывал чувства вины за совершенные преступления. Он не признавался в убийствах до тех пор, пока не появились вещественные доказательства. Следствию приходится вести бесконечную психологическую войну с безжалостными преступниками, и в этом процессе жесткое давление является необходимым условием. Проблема в том, что не всегда под подозрение попадают люди, действительно совершившие преступление. «Прежде всего стоит признать бесспорным тот факт, что давление на подозреваемого во время допроса подталкивает к признанию как виновных, так и невиновных», – пишет в статье профессор. Хамада выделяет следующие психологические факторы, подталкивающие к даче ложных признательных показаний: потеря подозреваемым психологической устойчивости по причине вынужденного отстранения от привычной жизни; невольное чувство вины, формирующееся под воздействием неизбежно возникающих слухов; ощущение беспомощности, происходящее от неуверенности в себе; стремление угождать следователю как человеку, от которого зависит будущее подозреваемого. Как заключает профессор, если не физически, то психологически подозреваемый проходит через настоящую пытку. Находясь в подобном состоянии, человек со временем все меньше осознает реальность наказания, которое должно последовать за признанием. Некоторые даже не понимают, что будут арестованы. Квон Ирён хорошо помнил содержание статьи. Было ему знакомо и стрессовое состояние, возникающие под давлением со стороны людей и обстоятельств. И хотя в его случае речь шла не о подозрении, бывало, что чувствовал он себя весьма схожим образом. Текущая ситуация, далеко не первая по счету, сама по себе уже была настоящим стрессом: он опять противостоял опытным детективам. Сообщить им экспертное заключение, перечеркивающее результаты многодневного расследования, было задачей не из легких. Не будет преувеличением сказать, что шла борьба за признание профайлинга. Отдел анализа преступного поведения НАП был учрежден в ноябре 2006 года. Первые молодые профайлеры закончили обучающий курс всего полтора года назад. Полицейским с огромным опытом Квон Ирён должен был внушить доверие и к молодой профессии, и к молодым специалистам. Он знал: если его анализ (а позже – анализ отдела) не совпадает с выводами следствия, жесткой критики не избежать. За выпивкой его однажды с сарказмом спросили, зачем подражать американцам. Словом, Квон Ирён чувствовал себя бойцом на ринге. Однако подчиненные не догадывались, какое чудовищное давление он испытывает. Квон Ирён считал неправильным демонстрировать слабость перед командой и без лишних слов принимал груз ответственности на себя. Таким был стиль работы первого корейского профайлера. Совещание продолжалось. В разговоре с детективами Квон Ирён подчеркнул следующее. Во-первых, говоря о давлении, испытанном детьми и подозреваемой, он не имеет в виду сравнение с прежними методами работы, когда полицейские могли силой выбивать признательные показания. Психологическое состояние детей объяснялось тем, что им пришлось отвечать на вопросы незнакомого взрослого полицейского в присутствии школьного учителя. Во-вторых, вторая сестра, скорее всего, была потрясена признанием младших детей, и это создало для нее ситуацию, в которой признание стало естественным выходом. Речь снова идет о психологическом состоянии подозреваемой, а не о принуждении со стороны полиции. В-третьих, вопросы к детям содержали «подсказки», из-за которых у тех сформировались ложные воспоминания. Вызов матери в полицию оказал на них дополнительное негативное влияние. В-четвертых, в определенных условиях ложные воспоминания могут сформироваться даже у взрослых людей, особенно у стариков. Квон Ирён объяснил, что видеозапись допроса не может полностью решить проблему ложных показаний. Как бы корректно ни проходило дознание, вероятность самооговора все равно существует. Если продолжить пренебрегать психологическим аспектом взаимодействия с подозреваемыми, ложные признания будут случаться и в будущем. Профайлер высказал пожелание впредь проводить опросы и дознания детей и стариков с обязательным присутствием специалиста. Закончив доклад, Квон Ирён отправился на перекур. Там его нашел один из недовольных детективов. Еле сдерживая раздражение, он стал убеждать профайлера, что тот ошибается. «Посмотрим, как ты потом заговоришь», – усмехнулся про себя Квон Ирён, а вслух предложил дождаться принятия решения. Согласие с анализом Квон Ирёна означало бы, что все предыдущие усилия полиции были потрачены впустую. Несогласие позволило бы передать материалы дела в прокуратуру. Но если бы все завершилось осуждением невиновных, ответственность полиции была бы в стократ больше, чем ответственность за неудачные результаты следствия. Глава полицейского отделения города Порён и руководитель следственной группы тоже присутствовали на совещании, но, в отличие от детективов, не спорили, а внимательно слушали объяснения профайлера. Взвесив все за и против, глава отделения сказал: «Я считаю, мы должны действовать в соответствии с представленным докладом. Мы начинаем следствие заново, ответственность я беру на себя». Подозреваемые мать и дочь были освобождены и доставлены домой. Профайлеры вернулись в Сеул. Уже 21 июня полиция Порёна была потрясена новостями. Ко Чонмин, которую совсем недавно считали погибшей, вернулась домой. Анализ профайлеров оказался абсолютно верным. Исчезновение Ко Чонмин обернулось делом о похищении: девушку насильно увез тридцатилетний житель соседней деревни. Вечером 30 мая похититель на велосипеде приехал в родную деревню Чонмин. Заговорив с девушкой, он шантажом заставил ее подсесть к нему на велосипед и отвез в свой дом примерно в десяти километрах от места похищения. Если кто их и заметил, то не обратил внимания: не было ничего странного в том, что мужчина везет девушку на велосипеде. Двадцать два дня похититель удерживал Чонмин взаперти и насиловал ее. Позже выяснилось, что в школьные годы он перенес операцию на головном мозге, страдал психическим заболеванием и временами был склонен к агрессивному поведению. В 2003 году он получил условный срок на три года за нападение на родного отца. 20 июня похититель разругался с семьей, живущей в доме по соседству: по мнению преступника, те распускали слухи о его давнем нападении на отца. Не сумев сдержать приступа агрессии, он убил соседа, его жену и престарелую мать. После этого примерно в полночь он вновь усадил Ко Чонмин на велосипед и отвез в родную деревню. На несколько дней убийце удалось скрыться, но затем полиция нашла его и арестовала. Ко Чонмин сразу после возвращения доставили в больницу. Во время следствия и суда над убийцей похищение было дополнительным обвинением. Преступник был старшим сыном в крестьянской семье с тремя детьми. Семья жила бедно, детей никто не щадил. Когда мальчик учился в начальной школе, родной дядя так сильно ударил его по голове, что произошло кровоизлияние в мозг. Через некоторое время пришлось делать операцию. Школу он не закончил. После службы в армии безуспешно пытался устроится на работу. Получив условный срок после драки с отцом, на некоторое время уехал из дома, но вернулся в феврале 2007 года и с тех пор жил вместе со старой матерью. Отношения с местными не заладились, и в конце концов преступник похитил девушку. Шаг за шагом он приближался к совершению убийства. Согласно материалам суда, преступник обладал пассивным интровертным характером. Из-за неуверенности в себе избегал контактов с людьми. Также не испытывал привязанности к родителям. Ему постоянно казалось, что люди о нем сплетничают или хотят его использовать. В детстве ему приходилось быть свидетелем того, как отец избивает мать. В нем постепенно нарастала ненависть ко всем окружающим. Он оставил Чонмин в живых только потому, что девушка ему подчинилась, и это пробудило в преступнике своего рода симпатию. Дело об исчезновении Ко Чонмин было необычным случаем, в котором большую роль играло психологическое состояние всех причастных. Если ее сестра, не выдержав давления обстоятельств, оговорила себя, то сама Ко Чонмин стала заложницей непреодолимого страха. Даже если бы преступник ее не связывал, она не смогла бы сбежать – школьницу удерживал страх, а не веревка. Преступник жил вместе с матерью, у которой была отдельная комната. Однажды он развязал Чонмин, чтобы отвести девочку в туалет, и по дороге они столкнулись с матерью. Когда старушка спросила, кто это, он ответил: «Просто знакомая, скоро уйдет домой», а сама Чонмин промолчала. Иногда он разрешал ей смотреть телевизор, и из новостей местной телекомпании она знала, что ее ищут. На ночь преступник запирал ее в шкафу для одежды. Квон Ирён так объясняет поведение похищенной девочки: «По первому поспешному суждению нам кажется, что Чонмин должна была бы немедленно обратиться к матери преступника с просьбой о помощи. Однако мучитель девочки был сильным мужчиной, внушающим ей страх, тогда как его мать – всего лишь старой немощной женщиной. В представлении Чонмин обратиться с просьбой о помощи означало обречь на смерть не только себя, но и старую женщину. Кто бы сделал такой выбор? Поэтому она промолчала. Страх заставил ее молчать». В доме преступника были и телефон и, разумеется, окна. Соседний дом располагался довольно близко. Но Чонмин не делала попыток спастись. Парализовавший ее страх усугублялся отсутствием информации. Когда преступник оставлял ее одну, ей казалось, что он продолжает за ней наблюдать. Она не решалась подойти к телефону, боясь, что именно этого он и ждет и убьет ее, как только она попытается. Двадцать два дня она была не только узницей, но отчасти и собственным надзирателем. «В этом происшествии очень многое связано с человеческой психологией. Нерешительность жертвы преступления, ложные свидетельства детей и самооговор сестры. Все это объясняется непростым психологическим состоянием. Нас удивляет и даже возмущает, почему жертва сексуального насилия не сопротивлялась и не кричала. Но иногда это просто невозможно», – подводит итог профайлер.