— Спасибо за готовность помочь, но я хочу понять, на что способен без подсказок и помощи со стороны. Если за несколько часов, начиная прямо с этой минуты, я не сумею ничего придумать самостоятельно, то, возможно, воспользуюсь твоей помощью. — Вот прекрасно, всегда готов к услугам. Тогда тебе необходимо работать и работать, и я не хочу больше мешать. Но, может, мы вместе пообедаем? — Договорились. С большим удовольствием. А когда обед? — В разное время. Обычно ты обедал с двенадцати до часу, а я — с часу до двух, но сегодня я поменяюсь с кем-нибудь или просто улизну без подмены, чтобы составить тебе компанию. Как только он ушел, работа пошла успешнее, идей появилось множество, и я даже сделал графический набросок для лучшего выражения той идеи, которая показалась мне наиболее удачной и перспективной, хотя и несколько рискованной: в журналах «Esquire» и «Sir», например, она могла пройти на «ура», а вот в женском «Ladies’ Home Journal», пожалуй, с большой натяжкой, так как выбивалась из профиля журнала. Я решил несколько повременить с этой идеей, пока не разузнаю получше, какие именно журналы будут для этого использованы, чтобы не тратить напрасно время на отделку всех деталей. Грэйнджер вернулся от Карвера и, увидев, что я увлекся, не сказал мне ни слова. Тогда я положил карандаш на стол и спросил: — Карверу понравилось то, что ты ему предложил? — Сказал, что это не стоит и ломаного гроша, — ответил он, скорчив гримасу. — И самое ужасное, что он абсолютно прав. Все надо делать заново, но по крайней мере теперь я знаю, с чего начать: он подкинул мне неплохую мысль. Он сел за стол, вставил в машинку чистый лист бумаги и начал печатать. Я замолчал. От неожиданности я подскочил на месте, когда на моем столе вдруг зазвонил телефон. Я поднял трубку в полной уверенности, что звонит Карвер, чтобы сказать, что хочет познакомиться с тем, что я успел наработать. Но я ошибся. — Род, говорит доктор Эгглстоун. В понедельник ночью, а вернее, во вторник рано утром вы обещали приехать ко мне на консультацию в течение недели. Уже два дня как неделя истекла, а вы так и не появились. Давайте прямо сейчас договоримся, когда вам удобнее подъехать. — Я с большим удовольствием приеду. Поверьте, я совершенно забыл о своем обещании, но в любом случае думал посоветоваться с вами. — Вас что-то тревожит? — Нет, просто я с трудом засыпаю. А мне крайне необходимо приободриться, особенно сейчас, когда я снова начал работать и вставать приходится довольно рано; я не могу позволить себе такую роскошь — не спать полночи. Наверное, вы можете прописать что-нибудь от бессонницы? — Разумеется. А кроме этого вы в порядке? — Да, все отлично. А что касается вашей консультации… скажите, по вечерам вы прием ведете? — Обычно нет, но когда необходимо, я могу отступить от правил. Но мне кажется, что у вас совсем не тот случай. В пять вас устраивает? — Устраивает. — Мой кабинет находится приблизительно в одном квартале от вашего агентства, в здании Юнион Траст, что на пересечении Четвертой улицы и Бреддок. Вы без труда доберетесь до меня за пять минут после окончания вашей работы. Обычно я ухожу в пять, но я вас подожду. — Спасибо, доктор. Я вас долго не задержу, постараюсь явиться как можно раньше. Сразу после пяти. Договорились? — Я хочу провести полное обследование. Так что уж полчаса нам понадобятся обязательно. Я вновь погрузился в работу и почувствовал, как она меня увлекла, захватила… Так я работал, пока вновь не появился Гарри Уэстон и не сказал, что уже полдень. Я надвинул шляпу, и мы вышли из кабинета. По пути я зашел к Джонси, вернул ему папки и спросил, могу ли еще на пару дней оставить у себя папку с материалами компании Ли Хосиери. Во время обеда беседа касалась в основном работы нашей конторы и, надо сказать, я узнал множество любопытного. Мне было приятно утвердиться в мысли, возникшей еще утром: наше агентство — очень неплохое место для работы. Главное, что превыше всего здесь оценивались результаты твоей деятельности. Никого не волновало, ходили ли мы по кабинетам, теряли ли время на разговоры, пришел ли кто-нибудь с опозданием или потерял где-то время по другой причине — в разумных пределах, конечно, — главное, чтобы все выполняли в срок порученное дело и выполняли его хорошо. Карвер считал, что дело, которым мы занимаемся, — это процесс творческий, и поэтому нельзя требовать от человека, чтобы он семь часов подряд да еще пять дней в неделю занимался творчеством. Одна минута вдохновения стоит больше, чем целая неделя тяжелого труда. А вспышки вдохновения возникают скорее и легче в атмосфере свободы, а вовсе не строжайшей дисциплины. Я понял, что работать для Гэри Кэбота Карвера мне нравилось и, наверное, будет нравиться и в дальнейшем. Скорее всего, эта работа была мне по душе. Очевидно, и получалось у меня недурно. Уэстон сообщил, что нам не возбранялось и употребление спиртных напитков прямо в кабинете. Конечно, после того, как мы заканчиваем дела. Никого не волновало ни как, ни где, ни когда мы их делаем. — Я тоже пил во время работы? — спросил я. — Иногда и совсем чуть-чуть, и то больше из вежливости и для поддержания компании. Тебе не нравилось подхлестывать мозг спиртным, когда ты «застревал» на какой-то теме. Нет, Род, ты не большой любитель выпить. Но если быть честным до конца, то я никогда не видел тебя таким пьяным, каким ты был в понедельник, восемь дней назад. Рука, в которой я держал чашку с кофе, дрогнула, и я поспешно поставил чашку на стол, напрямик спросив: — Ты имеешь в виду ночь, когда произошло убийство? — Да, именно тогда. Ты, конечно, ничего не помнишь. Ведь твоя амнезия возникла сразу же, как ты увидел труп своей старушки, так? — Думаю, что так. По крайней мере она проявилась приблизительно тогда. А ты где видел меня и во сколько? — Ты явился ко мне домой вскоре после десяти вечера. — А где находится твой дом? Нет, Гарри, подожди, сначала я должен тебе объяснить, почему меня это так волнует; поэтому я задам тебе кучу вопросов. Уже неделю как я маюсь, стараясь восстановить точную картину той ночи: что я делал, где я был, с кем (и во сколько… и у меня из восстановленного мной периода напрочь выпадает — ну просто белое пятно, вакуум! — время от десяти вечера до одиннадцати тридцати. Может, ты поможешь мне заполнить этот вакуум? — Да, пожалуй, я почти полностью смогу заполнить его. Я живу на Ренвуд, тысяча двести восемнадцать. Той ночью ты позвонил в колокольчик у двери около десяти часов вечера — минут в пять или десять одиннадцатого. Не скажу, что ты был сильно пьян, скорее, немного под градусом, не более того. Но ты был как-то жутко подавлен. Из-за этого, видимо, тебе очень хотелось добавить, но пить в одиночку ты не хотел, поэтому и пришел ко мне с предложением составить компанию. — И ты не отказался? — Естественно. Если бы у меня дома было что-нибудь выпить, мы бы остались, но в тот вечер у меня было абсолютно пусто. И мы с тобой отправились в бар недалеко от моего дома, сразу за углом на Карр-стрит. Это бар Пэта Рингольда. Там мы просидели с тобой около часа, но, боже мой, как же ты там надрался! Ты пил, не останавливаясь, как будто тебе хотелось как можно быстрее напиться до бесчувствия. Наконец-то некоторые вещи стали обретать смысл. Ренвуд тысяча двести восемнадцать находится совсем недалеко от дома Венги, всего в двух кварталах. Но не в сторону центра, а, наоборот, от центра к окраине. Вот почему я не нашел этот бар, когда искал между домом Венги и центром города, где меня видел Уолтер Смит. Значит, я оставил Венги в десять часов и решил — совершенно правильно — напиться. Но пить одному мне не хотелось, и я, зная, что совсем недалеко живет Гарри, направился к нему, чтобы он составил мне компанию. Поэтому я и появился у него так скоро: минут в пять или десять одиннадцатого. — Послушай, а я случайно не рассказывал, где был до тебя? Глядя мне в глаза, Гарри улыбнулся: — Ты никогда не сделал бы этого, Род. Ты — благородный рыцарь… Ты ко мне пришел пешком. Я в этот момент случайно стоял у окна и видел, как ты подходил к дому и откуда. До того, как нам отправиться в тот бар, я дал тебе пару бумажных салфеток и поставил перед зеркалом, чтобы ты стер с лица губную помаду. Может, мне еще что-нибудь добавить и сказать прямо, откуда ты явился? — Нет, не надо. — Очень хорошо, значит, никаких имен. В любом случае я смею предположить, что ничего страшного не случилось, кроме следов от губной помады. В противном случае ты бы не пришел ко мне так рано, всего в десять. Полагаю, что у вас что-то разладилось. — Давай лучше поговорим о том, что случилось после того, как я явился к тебе, Гарри. Мы сразу отправились в бар? — Я думаю, минут через десять после твоего прихода. Я не собирался так рано ложиться и решил немного почитать на ночь. Конечно, одет я был по-домашнему, в пижаму. — Ты переоделся и пошел со мной? — Ты был в плохой, в очень плохой форме, Род. Если кому-то в компании в тот поздний вечер и нужно было хорошенько выпить, то это был ты, дружище. Ты был просто… как бы тебе это сказать… не в себе. Излить душу ты тоже не очень-то стремился. Конечно, я понимал, что именно тебя так угнетало — это твой развод. На следующий день его должны были окончательно утверждать в суде. Признаюсь, я был даже несколько озадачен тем, что произошло между тобой и Вен… О черт! Я почти назвал ее имя, а ведь мы договорились никаких имен не называть!.. Короче, что-то не сработало, разладилось, произошло между тобой и этим твоим «новым болеутоляющим средством», и ты решил прибегнуть к спиртному — утопить горе в вине. — Я был здорово пьян, когда вошел в твой дом? — Да я бы так не сказал. Конечно, ты выпил, но не так чтобы очень… Ты был, как мне показалось, в той фазе, когда обычно человек начинает чувствовать себя слегка обалдевшим, веселеньким, так сказать. Для тебя, человека, выпивавшего весьма умеренно, такая фаза в десять вечера показалась мне весьма странной. — Ты сказал, что я не хотел говорить о своих невзгодах. Тогда о чем же я говорил? — Битых десять минут ты, как помнится, распространялся об автомобилях, особенно о своем «линкольне». В это время он стоял где-то в мастерской на ремонте. Если мне не изменяет память, тебя вроде бы кто-то приложил, когда ты оставил машину на обочине. Я не страдаю автомобилеманией — у меня и машины никогда не было, — но тебе очень посочувствовал, задал тебе массу вопросов, мне очень хотелось разговорить тебя. И это сработало, правда ненадолго. Вдруг, как-то внезапно, ты замолчал, мне показалось, что у тебя иссякли слова, и ты все свое внимание устремил на выпивку. Мне уже не удавалось вытянуть из тебя ни слова, кроме односложных «да» и «нет», хотя я задавал и задавал бесчисленные вопросы, стараясь как-то вывести тебя из этого состояния. — Сколько же я выпил? — Много, но я не считал. А что, тебе важно это знать? Тогда я постараюсь вспомнить, подсчитать… — Да нет, не надо. Это абсолютно не имеет значения. — Мы с тобой сидели на высоких табуретах у стойки, и ты попросил бармена оставить на стойке бутылку виски. Ты почему-то очень торопился пить, ты глотал стакан за стаканом с такой скоростью, как будто не хотел терять время на просьбы налить еще, и наливал себе сам. Причем пил виски чистым, не разбавляя водой. Бутылка с содовой так и осталась стоять нетронутой. — Господи! — Я делал попытки сдержать твой темп. Но потом, поразмыслив, отступил. Еще немного тут посидим, думал я, и можно будет отвести тебя к себе и уложить. Ты заснешь, так как твоя боль, твое страдание будет приглушено огромным количеством спиртного, и остаток ночи проспишь спокойно. Но вдруг ты резко перестал пить, причем по собственной инициативе, и, посмотрев на меня, сказал, что тебя осенила некая грандиозная идея. — Какая идея? — Ты не сказал. Но около одиннадцати эта идея, видимо, начала принимать более четкие формы и, наверное, завладела тобой полностью. Сославшись на какие-то срочные дела, о которых ты будто бы только что вспомнил, ты как ошпаренный выскочил из бара. Последние десять минут мы сидели молча, ты не проронил ни слова, поэтому я не имел ни малейшего представления о том, где витали твои мысли. Тем не менее ты как-то заметно повеселел, и я подумал, что вряд ли в таком состоянии тебе придет в голову отправиться домой и порешить там кое-кого. Поэтому я и не стал особенно спорить и возражать. Не верил я и в то, что ты решил вернуться к… месту, где испачкался губной помадой; однако, признаюсь, подумал, что именно это было бы сейчас для тебя наилучшим выходом. — Ты хочешь сказать, что я ушел из бара, даже не извинившись? И это после того, как я заставил тебя отказаться от отдыха, одеться и составить мне компанию? — Ну что ты говоришь?! Конечно, ты извинился и даже заплатил за выпивку! Но ведь не из-за этого же ты выскочил из бара как ненормальный! Я хотел вызвать такси, но ты отказался наотрез, сказав, что хочешь немного пройтись пешком, чтобы хорошенько проветрить мозги. Можно было предположить, что я внезапно решил отправиться в дом бабушки Таттл, по времени все совпадало в точности, до того самого момента, когда я туда приехал. Если до центра я шел пешком — чтобы хорошенько проветрить мозги, — то мог дойти до перекрестка, где меня видел Уолтер, именно в тот момент, который он указал. Если я минут десять — пятнадцать шел пешком, а потом сразу поймал такси и проехал оставшуюся часть пути на машине, то время моего приезда тоже совпадало с указанным. — Спасибо, Гарри. То, что ты рассказал, многое проясняет. — Я думаю, нам пора вернуться в контору, — заметил он, взглянув на часы. — Мы уже на несколько минут опаздываем. Глава 13 Когда я вернулся в кабинет, Чарли Грэйнджера за рабочим столом не было. Я задержался минут на десять, а он ушел обедать в час дня. Прежде чем погрузиться в дела компании Ли Хосиери, я немного поразмышлял над тем, что мне рассказал Гарри Уэстон. Вот и исчезла пустота, пропало белое пятно в событиях той страшной ночи, заполнился вакуум, все встало на свои места. Более-менее стали понятны мои действия и поведение до момента появления в доме бабушки. Однако одна вещь оставалась неясной, а теперь даже еще более интригующей, чем раньше: зачем я отправился к ней? В чем же заключалась осенившая меня «грандиозная идея»?