– Ты позавчера ко мне в сад за абрикосами лазил? – Не, дядь Миш, это не я был! – Ты, сынок, ты! И внезапно появившийся из-за спины ремешок врезал несчастному, по чему придется. Или: – Сынок, ты зачем же моему коту хвост подпалил? – Да не я это, кто вам наврал? – довольно натурально изображал возмущение малолетний садист, предчувствуя расплату. – Да ты, сынок, ты! И ремешок взмывал, словно меткое лассо. И ведь не расскажешь никому, поскольку и в самом деле, рыльце в пушку было практически у всех, подвергавшихся дяди-мишиному наказанию. Глаз у него был алмаз. Если и ошибался изредка в определении виновного, то не сильно расстраивался: будет наперед наука. Не подойти же на призыв нашкодившему было нельзя: в следующий раз, найдя вину, врежет больнее, а то и добавит лишний раз. Память у деда была феноменальная. Что интересно, родителям, по умолчанию, не жаловалась ни та, ни другая сторона. Да и взрастал Витек во времена, когда правота взрослого не подвергалась сомнению по железному прародительскому принципу: у тебя еще молоко на губах не обсохло, а ты рот на деда разеваешь! Это был порочный круг: чем больше лютовал дядя Миша, тем чаще ему мстили всякими пакостями. И только смерть старика, как говорится, примирила их. – Перейдем к последнему вопросу. Где ваш телефон? Был же у вас сотовый? – Потерял где-то… Не помню! – Да что ж у вас за обострение склероза?! Как вы без телефона обходились? Сейчас даже малыши – все с телефонами. – А кому мне звонить? – Что, совсем некому? Легостаев только пожал плечами. * * * Зоя Васильевна и помогавшая ей Людмила Петровна готовили экспонаты к новой выставке. Если говорить обычным языком, из того хлама, что вытащили Гарик с Легостаевым из подвала, сразу же были отобраны с десяток женских и мужских нарядов, пребывающих хоть и в весьма плачевном состоянии, но еще вполне пригодных. Не для ношения, конечно, а чтобы обрядить в них манекены. Одежку нежно перестирали с шампунем, и теперь Зоя с Люсей гладили и подштопывали платья и блузки, а Никита Михайлович укатил за самими манекенами. Какая-то торговая фирмочка (а точнее, расширившая свой бизнес знакомая торговка с рынка) обещала ему выделить с десяток пластиковых болванов в качестве спонсорской помощи. Предполагалось, что экспозиция будет называться что-то вроде «Мода купеческого сословия конца XIX – начала XX веков». – Кто бы мог подумать! – искренне недоумевала Зоя Васильевна, разговор крутился вокруг задержания Легостаева. – На вид вполне себе нормальный мужик. К тому же трудяга, ведь пахал тут, как трактор. Неужели это и в самом деле он убил Гарика?! – Именно, что на вид! А ты его видела-то сколько раз? – Твоя правда. Пару раз – и то в окно. – И откуда ты знаешь, чем они там занимались в подвале! «Пахал, как трактор!» Может, они там квасили все время! Хотя… Нет, Лида не распиналась бы так, если б Гарик не завязал стопроцентно. – Ну, не знаю… Во всяком случае, они все стучали там. Даже когда Гарик уходил домой после дежурства, этот Витек все стучал. Я еще думала: и что там можно прибивать без конца, все же на века делалось. Да и кладка – кирпичная. – Подожди. Ты же говорила, по договору они только очистить подвал должны были? Никакого ремонта? – Нет, не то, чтобы совсем никакого. Какой-то мелкий ремонт предполагался. Самый необходимый. – Тогда чего они там так много прибивали, интересно? – Откуда я знаю! Может, доски отошли в каком-то месте… – А вы потом лазили в подвал? Смотрели? – Никита лазил, работу принимал. А я? С чего бы я туда полезла? Да ты же помнишь, я в санаторий собиралась уезжать, как-то мне тогда вообще не до подвала было. – Тогда не интересно было, а теперь? Неужели тоже не интересно? Давай слазим! – Ты с ума сошла? Зачем? – Да просто так! Странно все как-то с этим подвалом. – Что ты прямо зациклилась на нем? – Фу, какая ты… индифферентная! Была бы сейчас Милка здесь, она бы уже туда птахой полетела! – Не индифферентная, а не авантюристка, ты хочешь сказать. Так и есть. Там лестница крутая! И одеваться неохота. – Зачем одеваться? Вообще выходить на улицу не надо. Мы по внутренней лестнице спустимся, из дома. – Она ветхая! Еще сверзимся. А ту, что со двора в подвал ведет, Гарик с Легостаевым как раз подремонтировали. Они через нее и барахло из подвала таскали. – Ну вот, и давай слазим! Все равно – санитарный день, посетителей нет. Закроем тут все. Басмач с Мочалкой дадут знать, если кто придет. – Нет. Лучше не надо. Как-то мне не по себе… – Чего тебе не по себе, глупая? – Ну… пустой подвал, мы одни в доме… Там темно. – И что?! День на улице! – Со всеми этими убийствами… – Тю! Нас, что ли, убивать придут? Легостаев в кутузке. Зоя Васильевна колебалась, по обыкновению, не в силах сказать жесткое ««нет». – А там у вас освещение-то какое имеется? – Какое там освещение, кто его делал! У Никиты руки не доходят, да и средств не хватает. – А зачем же подвал очищали? – Канализацию будем проводить. И вообще, пожароопасно. Никита уже один штраф заплатил пожарникам. – Тут надо подумать. А то что ж мы там увидим без света? – Люся уже считала дело решенным. – Ну, можно фонарики взять. Фонариков в музейном хозяйстве было несколько, на случай регулярных в Артюховске «веерных» отключений. На калитке висела картонка с объявлением «Санитарный день», входную дверь заперли. Басмач и Мочалка проводили хозяек до двери в подвал с торцевой стены и смирно сели у открытой двери. Подвальную дверь женщины решили не прикрывать – все же дополнительный источник освещения, хоть и слабенький. Людмила Ивановна, не вняв устрашающему предупреждению на картонке о санитарном дне, поскольку объявление ее не касалось, толкнула калитку и беспрепятственно проникла во двор. Консервативные артюховцы никак не могли преодолеть некоторого недоверия к новому статусу теремка, ставшего музеем, и по-прежнему называли его домом Тихановича. Внутри дом и в самом деле мало напоминал музей. Насколько прекрасен он был снаружи, настолько обычным жильем оказывался внутри. Экскурсанты, пока еще не очень многочисленные, сразу замечали несоответствие формы содержанию. Когда три наши дамы сами впервые оказались внутри теремка, они тоже удивились не слишком просторным комнатам и отсутствию залы для балов, чем развеселили Никиту с Лизой. – Это у вас представления по фильмам – «Война и мир» и другим подобным. Там были дома аристократии, высшего общества. Купеческое сословие пышных балов не устраивало, во всяком случае, не богатеи первой гильдии, а просто зажиточные купцы. По полгорода в гости не собиралось, а если отмечались какие-то праздники, то из самой большой комнаты выносилась мебель, и там устраивались танцы для молодежи. Дом предназначался для жилья, семейного гнезда, и планировка у него была соответствующая – спальни, гостиная, детская, кабинет хозяина… …Мила подергала запертую входную дверь и сообразила, что Мочалка и Басмач не просто так себе не бросились ее встречать, а продолжали дисциплинированно сидеть по другую сторону дома. Они, правда, синхронно заработали хвостами, приветствуя ее, но с места не сдвинулись. Даже если бы она сейчас крикнула: «Ужинать!» – реакции следовало ждать той же, поскольку собаки мигом понимали, когда их разводят: для долгожданного события время еще не наступило. Басмач и Мочалка, пережив период проверки отношений, решили, наконец, воссоединиться. Легкомысленная Мочалка, возблагодарив судьбу за ниспосланную ей встречу, оставила обжитую нору под пирсом единственному оставшемуся отпрыску из последнего помета. Она и сама уже сбилась со счета, которого. Остальных разобрали, а этому повезло меньше, хоть и был кобелек. Во всяком случае, добывать пропитание он мог уже самостоятельно, а без крыши над головой она его не оставляла, и ее материнское сердце было спокойно. Для нее самой судьбоносная встреча с Басмачом на склоне лет обещала спокойную старость: гарантированную миску похлебки и конуру на двоих. В тесноте да в тепле, а значит – не в обиде! Трех пожилых дам, как и молодого директора и его жену Лизу, Басмач и Мочалка воспринимали как хозяев второстепенных. Главными были сторожа, которые их кормили. Поэтому собаки, включив логику, не проявили особого энтузиазма, увидев долго отсутствовавшую Людмилу Ивановну. Тем более, что в данный момент из хозяев она была в единственном числе, в подвале все же их находилось больше. Мила подошла ближе и заметила открытую дверь в подвал. Приглядевшись, заметила мельтешащие внизу, в темноте огоньки электрических фонариков. Присела и расслышала приглушенные подвальными закоулками, до боли родные голоса. Радостные чувства от предстоящей встречи распирали Милу, ей вздумалось пошутить. Набрав в грудь побольше воздуха, она постаралась придать голосу басовитости и рявкнула в открытую дверь: