— Синьор скиппер, не можете ли сказать, когда ожидается отбытие? Галюфи ответил, посмотрев на Горлиса, как на очень глупого человека: — Я! Не! Знаю! Совсем не знаю! — развернулся и начал уходить прочь. Оказывается, капитан с акцентом, но всё же разборчиво говорит по-русски. Уже хорошо. К тому же, решив, что что-то не договорил, Галюфи вернулся: — И прекратите, merda cagata[35], меня так называть! Я не «шхипер», не «шкипер», не «скиппер»! Скиппер — эта… это… — Галюфи затруднился, подбирая слова. — …Это, merda cagata, морской лакей на мелком судне, лодке с парусом. А я — большой серьезный капитано! Был… Пока не зашел на эту vergogna russa[36]. — Так как вас называть? — Не шкипер, а капитано! И не Галюфи, а Галифи! А в остальном всё правильно. — Благодарю вас, синьор капитано! Ну вот, хоть одно недоразумение рассеялось. Однако другое оставалось неразрешимым. Время отбытия «Одессы» таилось во тьме, подобной той, которая начинала сгущаться к вечеру в Одессе истинной. Ветер же к закату стал еще более жестоким, продирающим до костей. Натан опять вернулся в каюту, поискать, нельзя ли еще чего-нибудь надеть, чтобы не так мерзнуть. Но когда он вошел в комнату, снял перчатки, плащ, сюртук, то ощутил забытое блаженство теплоты. Каковы ходовые качества русской машины, проверить пока не удается. Но зато для нагрева, в виде «русской печи», она работает идеально. Ну… что кому больше свойственно! В тепле и мысли подтаяли, став мечтательными. Горлис подумал, что из русской машины парохода, пожалуй, можно сделать прекрасную систему парового отопления. Великолепная идея — жаль, что не новая. Австрийская пресса еще несколько лет назад писала о том, как профессор технической химии венского Императорского и Королевского политехнического института Пауль Мейснер разработал основы Zentralheizung mit Warmluft[37]… В таких теплых мыслях, согретый паровой русскою печью, Натан уснул. Но через какое-то время он проснулся от грохота машины и ощущения качающейся поверхности, какое бывает при выходе в неспокойное море. Как славно! Надо сказать, что Горлис, в отличие от многих сухопутных людей, страдавших от морской болезни, качку любил. Подобно тому, как дети любят развлекаться на качелях. Вот и сейчас в блаженном тепле и на качающейся вместе со всем пароходом кровати он мнил, что вернулся в детство… Меж тем и не заметил сразу, как звук работающей машины вдруг прекратился. Что странно для парохода. Впрочем, для русского парохода, как он успел заметить, естественно. Нет, всё же нужно выйти, узнать, что там происходит. Натан натянул на себя всю одежду, какую взял с собой, и выглянул на палубу. Месяц, почти полный и только начавший стареть, влюбленно смотрел на Одессу, старательно молодящуюся, любящую, когда ее называют юною, но для людей знающих — тоже в летах изрядных. Странно, уже темно и поздно, однако одесский пароход всё еще не хотел уходить от города, будто чувствуя некую нерасторжимо кровную связь с ним. Более того, Натан вдруг понял, что корабль миновал карантинную крепость и далее направился прямо на дачу графини Ланжерон, которая, безусловно, известна гостеприимством, но вряд ли ждет таких гостей. Торопясь исправить ошибку, Горлис заметался в поисках Галифи. И, завидев издалека знакомую фуражку, бросился с криком: — Синьор скиппе… Синьор капитано! Херсон в другой стороне! Он — на востоке, мы ж — идем на юг. — Я знаю, merda cagata, — сказал капитано Галифи, хоть и грубо, но мирно. — И мы не идем. Нас несет. — Похоже, шкипер истратил всю запасы крепких эмоций и был изумительно спокоен. Это спокойствие волшебным образом передалось Натану. К тому ж он увидел, что и все окружающие хладнокровны. Матросы, деловито перекликаясь по-малороссийски, быстро и ловко ставили нужные паруса. Тогда всё стало ясно. Паровая машина, имеющая норовистый характер, какое-то время поработала да перестала, вследствие чего пароход с убранными парусами понесло назад к Одессе и даже за нее — в сторону Фонтанов. Только теперь для Натана стали проясняться загадочные слова графа Воронцова про его, Натанову, смелость. Вправду, можно ли придумать что-нибудь хуже, как в неспокойную погоду отправиться в поход на судне с паровой машиной, требующей ремонта сразу же после ее постройки и установки. Между тем паруса, установленные своевременно, перестали делать встречу с графиней де Ланжерон и ее дачей неизбежной, уводя судно в сторону моря. Да и машина, будто извиняясь за причиненные ранее неудобства, неожиданно вновь заработала, издавая ритмичные звуки. Корабль довольно живо пошел на восток. Галифи заметно повеселел в надежде, что его славная карьера капитана на этой vergogna russa постепенно всё же выправляется. И отправился в рубку, вероятно, чтобы свериться с показаниями приборов и лоциями. Натан решил, что всё худшее позади. Впереди же — бодрый ход судна в темноте, малость разбавленной звездами и месяцем. Полюбовавшись лунной дорожкой и Полярной звездой, Горлис решил, что можно идти спать, чтобы встать пораньше да насладиться восходом и морем, широко раскинувшимся во все стороны. Но тут впервые за всё время капитано Галифи сам подошел к Натану и вежливо осведомился: — Господин Горли? — Да. — Вы сейчас очень заняты? — Нет. То есть да. Ну… Я собирался идти спать. — Чуть позже, пожалуй. Думаю, будет лучше, если вы нам поможете. — В чем? — удивился Натан, искренне не понимая, чем может помочь опытным, судя по всему, капитану и команде. — В тушении пожара в машинном отделении. В эту дверь — и вниз. Ведро с веревкой вам дадут cosacchi[38], — сказав это, Галифи вернулся в рубку, потому что пожар пожаром, но кто-то должен и следить за курсом. Дойти до указанной двери Горлис не успел. Она широко распахнулась, выпуская наружу усатых матросов. — Тримай! — крикнул один из них, кинув Горлису ведро с привязанной веревкой. Из такого обращения с человеком в господской одежде стало понятно, что ситуация вновь серьезная и, возможно, даже критическая. Глубоко ошибается кто-то, если думает, что зачерпывать воду за бортом — простое занятие. Это даже сложнее, чем с ведром в глубоком колодце. Особенно, если колодезный сруб не горит. Здесь же машина воспламенилась, как девушка на третьем свидании. Ситуация осложнялась тем, что часть матросов, задействованных на тушении пожара, пришлось опять отвлечь на другую постановку парусов. Направление ветра изменилось, паровая машина горела, а возвращаться в гости к графине Ланжерон всё же не хотелось. Пожар был уже почти потушен, как вдруг обнаружилось, что в одном месте огонь прогрыз лазейку к верхним каютам. Но ведь там документы, подготовленные для заверения в Херсонском губернаторстве! Часть матросов и Натан вместе с ними переключились на тушение сего очага пожара. Тем временем русская паровая машина, решив, что она сегодня достаточно покуражилась, к счастью, совершенно потухла… Светало. Ловя попутный ветер, «Одесса» возвращалась в Одессу под утро. То есть кое-что произошло именно так, как хотел Натан, — он увидел прекрасный рассвет над морем. Имелись, однако ж, и недочеты. Херсон так же далек, как вчера. Впрочем, и ехать туда немедленно смысла уже не было. Ибо документы пришли в полную негодность от соленой воды, использовавшейся при тушении. А одежда, тщательно подобранная Финой для важной деловой поездки, вся была изгваздана копотью, сажей, пропахла гарью и морем. И вновь о хорошем — после общей работы матросы смотрели на Горлиса с уважением. И шкипер, подойдя к пассажиру, сказал: — Кажется, поездка удалась? — О, капитано Галифи, она была великолепной, merda cagata. — Вы правы… И в качестве парусника, grande bordello[39], это судно сделано не так уж плохо. — А что с паровой машиной? — Можете сказать вашему русскому начальству… Как говорят у нас в Калабрии: I tuoi figli sono bellissimi. Ma tutto quello che voi fate con le mani è pessimo[40]. — Так вы из Калабрии? Всегда мечтал побывать на «носке сапога»[41]. — Предки были из Сицилии. Но дед перебрался… Addio[42]! — A presto[43]! — A presto! — согласился капитан Галифи. * * * В понедельник Горлис отсыпался и отмывался. Во вторник отправил уведомление с просьбой о предоставлении доклада в среду. С лакеем получил ответ от генерал-губернатора — согласие. И весь день потратил на его написание. Рассказ об «историческом рейсе» парохода «Одесса» выходил не менее захватывающем, чем роман «Айвенго», лучшая книга автора «Уеверли». (Вспомнилось, как забавно называл ее Степан Кочубей, после байроновского «Мазепы» пристрастившийся к английскому, — «Іванко»[44].) Особенно трогательной, вызывающей скупую мужскую слезу получилась финальная фраза текста: «— A presto! — согласился Галифи, протягивая мозолистую руку капитана, готового всегда и ко всему». — Я тоже с уважением отношусь к книгам Шотландца Вальтера[45], — заметил Воронцов, дочитав представленную рукопись; но не дал Горлису слишком уж вознестись. — Правда, я надеялся получить от вас нечто менее беллетризованное… Но уж как есть. — Извините, Михаил Семенович. Писалось по свежим ощущениям и в сжатые сроки. Не было времени редактировать, приводя в канцелярский вид. — Я понимаю. Можете ли еще прокомментировать сие место. Где оно?.. А — вот! У вас написано: «— Вы правы… И в качестве парусника, это судно хорошо сделано. Да и команда проявила себя прекрасно. — А что с паровой машиной? — Можете сказать вашему глубокоуважаемому начальству, что она не так плоха, как может показаться. Однако требует существенной доработки». Как вам видится, Натаниэль, насколько серьезно и откровенно это говорилось? Нету ли тут, скорее, боязни потерять работу? — Я полагаю… — Натан задумался на несколько мгновений, решая, как лучше ответить. — Полагаю, что капитан Галифи — просто опытный моряк, привыкший отвечать, в первую очередь, за свои действия. Фраза же «Однако требует существенной доработки» допускает самые широкие толкования, вплоть до того, что имеющуюся паровую машину стоит полностью разобрать да собрать наново. — Возможно… Что ж, будем налаживать имеющуюся… По крайней мере, стараниями адмирала Грейга, купца Варшавского и еще сотни специалистов у нас есть недурственный парусник с красивой трубой, к тому ж обшитый медью… Также благодарю и вас. Можете идти! Хотя… постойте. Предполагаю, ваши вещи после пожара пришли в негодность. — Так и есть. А также и все документы, готовившиеся для представления в губернскую канцелярию. Я их готовил две недели, наряду с работой в библиотеке. — Хм-м… Знаете, «Одессу» обещают восстановить за неделю. И пароход опять отправится в Херсон… — Нет-нет, спасибо, ваше сиятельство! Я лучше лошадьми! — Да, я знал, что вы так скажете. Вы ведь не только смелый человек, но и мудрый… Горлис с трудом сдержался, чтоб не рассмеяться. У Воронцова был особый, неведомый ему дотоле юмор. Видимо, английский. — Так ведь дорога в Херсон не так близка. Да еще обратно. Да время на работу в херсонской канцелярии. Да выправление новых бумаг в Одессе. Натаниэль, вы рискуете не успеть к вашему сроку. 14 мая, кажется? — Именно так, Михаил Семенович! — Что ж… Делать нечего. Придется дней на десять, начиная с завтрашнего, полностью освободить вас от работ по библиотеке. — Чувствительно благодарен. — И еще — подготовьте мне краткую смету ваших вещей, пришедших в негодность при спасении парохода «Одесса». Я выплачу из своих средств. — Ваше сиятельство, может, не стоит? — Стоит. Но я надеюсь, что там не будет два сюртука, три фрака и пять золотых часов с цепочкой? — Уверяю вас, Михаил Семенович, не будет. — Можете идти!