12 января, ЛУЧШИЙ ДЕНЬ В ЖИЗНИ Мы с Полли хотели пробраться в басейн. Назвали другие имена и надели солнечные очки но тетенька сказала вам двоим сюда нельзя. Я притворилась француженкой как будто не понимаю а Полли стала смеятся… Я могу засунуть в рот сразу двенадцать хуббабуббов. А потом случилось САМОЕ ЛУЧШЕЕ. Мы шли мимо гостиницы холидей инн и Полли сказала а вдруг у них есть басейн. Мы притворились что там живем. У них взаправду был басейн и мы прошли. Но самое лучшее было что мы поднялись на лифте наверх и увидели тилежку с бесплатной шампунью и бутылочками виски. Виски на вкус гадость. Около дверей люди пооставляли еду на подносах и мы собрали весь кечуп и по дороге домой просили милостыню. Сели на тратуаре у канцтоваров, полили кечупом ноги и притворились что пьем виски и умираем. По правде Полли притворяется хуже меня. Нам дали три фунта пятьдесят пять п. а потом пришлось убежать потому что в нашу сторону шла мисс лесбиянка со своей женой. Купили три молочных шоколадки кэдбери за три фунта и в понедельник продадим их в школе по 20 пенсов за квадратик. Понедельник 21 января СОВЕРШЕННО СИКРЕТНО мы с Полли видели как Джош и Иви целовались. Мы пробовали Ивин безодорант в туалете наверху а они вдруг вошли и мы спрятались. Они сели на кровать и тыкались друг в друга лицом. ПРОТИВНО! Мы думали а что если они поженятся. тогда мы станем сестрами. наверное. Джош попросил меня пазировать для задания по рисованию. Я не знаю я уже красивая или нет. Папа говорит да. Мама говорит у меня интересное лицо, Джош говорит это значит уродина. Сегодня я пазировала первый раз. Вообще то оч скучно и в комнате Джоша воняет. Пазируешь это когда ничего нельзя делать и Джош все время камандует. Не шевелись. Выше подбородок. Перестань моргать. Он мне до пятницы партрет не покажет. Держит карандаш и закрывает один глаз тоже мне пикасо. Пятн 26 января ХУДШИЙ день в жизни Я их всех нинавижу! Больше всего на свете я НИНАВИЖУ ДЖОША. Чтоб он сдох! Я бы обрадовалась! ВСЮ неделю я пазировала для его какашкиного задания. Четыре часа! Сегодня вечером он устроил вернисаш. Повесил партрет на стену и по бокам два полотенчика как занавески и мама с папой, Несс, Лия, Иви и Полли пришли смотреть с красным вином и лимонадом в стаканах. Открыл занавески. Оказывается вместо меня он всю неделю рисовал волосатую горилу которая сидит на стуле в моей школьной форме! Все смеялись. Больше всех НИНАВИЖУ маму она так хахатала что аж плакала. Сказала самое смешное Джош тебе правда удалось передать что-то от характера Энни и они ВСЕ опять стали покатыватся. Даже Лия а она никогда не смеется. Все заткнулись когда я сказала что Джош с Иви совали языки друг другу в горло и мычали вот так м-м-м м-м-м. Поднимаю глаза на свой листок. Он перестал дрожать. Сердце сжимает острая тоска по Энни. Сводит живот. Когда она родилась и я впервые взяла ее на руки, я ее как будто уже знала. Не могу объяснить. С Джошем не так, он был мне совершенно чужд, но Энни… Словно я знакома с ней сто лет. Мы похожи как две капли воды, все говорят. Мама вечно называет ее Конни. Мне надо увидеть дочь; чувствую, что она во мне нуждается. Кто за нею смотрит? Проныра? Мама? Когда меня отпустят домой? Я всеми фибрами души люблю Энни, люблю Джоша. Наворачиваются слезы, сжимает горло. Не могу больше читать. Глава 3 Доктор Робинсон вздыхает за столиком и подается вперед. Сегодня утром у нас с ней сессия, а после обеда она вернется снова, когда приедет сержант полиции Аллан. Доктор Робинсон сказала, что у меня будет тяжелый день. Но сама она какая-то бойкая. Наверное, только ради тяжелых дней и существует — можно вернуться домой к Душке Саю с детьми и чувствовать, что в жизни действительно что-то происходит… Сегодня на ней больше цвета; она выбрала другую одежду для работы, строгую, но с претензией. Приглушенно-нарядное платье, точно со страниц каталога «Боден». Сойдет за французскую учительницу или продавщицу. С удовольствием ее разглядываю. Движения сдержанны и выверены. И что-то еще в ней изменилось. Пытаюсь нащупать, и тут она мне улыбается. — Спасибо за файл, который вы мне послали, Конни. Было очень интересно. Отличный слог! — Вот спасибо, доктор Робинсон! Пользуясь случаем, позвольте заметить, что и вы свою работу делаете замечательно. Вуаля! Маленький фан-клуб на двоих! Красота, да и только! В моих словах всегда чудится сарказм, даже когда его там нет. А на сей раз он есть. Разглаживаю журналы; я все их пролистала и сделала общий вывод: снова в моде большие задницы. Какое облегчение, можно дать своей волю! Дневник я спрятала, это моя тайна. Не хочу, чтобы Энни, когда все-таки придет, поняла, что я его читала. Доктор Робинсон щурит и без того прищуренные глаза. — Вы меня заинтриговали, — произносит она, точь-в-точь как мисс Марпл, которая наклоняется к треснувшей вазе. — Захотелось узнать, что дальше. — Как и с любой книгой. — Написали продолжение? — Нет, — отвечаю я и улыбаюсь. — Как самочувствие? — Спасибо, хорошо. — Выглядите лучше. Придется поверить на слово — в зеркало предпочитаю не смотреться. — Вы тоже. Это не совсем правда, глаза у нее припухли — вчера вечером порядком киранула. Зато чувствуется какая-то энергия, необычная легкость походки. И тут меня осеняет! — А-а-а! — восклицаю я, в свою очередь превращаясь в Агату Кристи. Понимающе хмыкаю, скрещиваю руки и откидываюсь на стуле, так что его передние ножки отрываются от пола. Нагловато подмигиваю. Она, на свою беду, отвечает вопросительным взглядом. — Душке Саю вчера повезло? Заливается краской. Волосы падают на лицо. Да, я угадала! — Замечательные новости! Приятно сознавать, что наша коротенькая беседа возымела столь чудесное действие. Сидит красная как рак. Румянец у нее очень яркий. — Простите, не хотела вас смущать. Вы покраснели… Удивительно, как тело нас выдает, несмотря на все ухищрения мозга. Делаю паузу, точно заправский психотерапевт, чтобы она могла присоединиться к обсуждению, ибо тема на самом деле любопытная, а ее к тому же наверняка учили замечать невербальные сигналы. Но нет, она застыла в пародии на самоконтроль: голова чуть склонена, карандаш наготове для пущей важности — и, что весьма мило, по-прежнему старается не отводить глаз — профессиональная гордость. Только не знает, как вернуть беседу в рабочее русло, и я беспрепятственно продолжаю: — Молодец вы, постарались! Немножко кирнуть — и море по колено? Мне это в вас нравится, вы такая упорная, доктор Робинсон… Заставляли себя чувствовать что положено? Расхрабрились? Рискнули поцеловать? Надеюсь, она заметила, как я передразниваю ее манеру говорить вопросами. Притворяется, будто ищет что-то в сумочке. — Вы ничего обо мне не знаете, Констанс, — произносит доктор Робинсон с такой улыбкой, как будто одновременно поджимает анус. Надо же, назвала меня Констанс! Здорово разозлилась! А вчера была вся такая милая, ни дать ни взять — лучшая подруга… Я не даю сбить себя с толку. — Учитывая род вашей деятельности… — гляжу в окно на листок, который сегодня утром машет, точно с перепоя, — удивительно, что вы ждете, почти требуете от меня правды, а сами довольствуетесь, извините, таким притворством. Хочу постичь эту женщину, присланную сюда оценить мое состояние. В идеальном мире я хотела бы ею восхищаться. Если ее мнение имеет такой вес, мне надо хотя бы уважать ее. — Я скажу вам, что на самом деле удивительно, — невозмутимо произносит она. — То, с каким упорством вы переносите на меня свои чувства… — О да, это действительно интересно. Очень увлекательно. Хотя совсем не редкость в отношениях между женщинами. Мы вечно ищем связи, общее… А я вправду считаю, что оно у нас с вами есть. — Мы здесь не для того, чтобы обсуждать мою личную жизнь. Волосы падают на лицо, и она их не поправляет. Самоуверенности явно поубавилось. — По сути дела, вы правы. Но обсудить все-таки стоит. По-моему, нам с вами надо разобраться, почему вы, я и многие другие ощущаем потребность притворяться и обманывать. Вряд ли ваши резоны сколько-нибудь оригинальны. Финансовая стабильность, ипотека, дети. А может, выбрали меньшее из зол… Смотрит в упор. Бедняга понятия не имеет, как легко ее раскусить, насколько часто она себя выдает. Когда она вчера пыталась открыть окно, задралась блузка и стал виден живот, дряблый и морщинистый, точно карта рельефа. С блестящими растяжками, как у всех женщин, — шрамами деторождения, которые не исправишь никакой «собакой мордой вниз», «сурья-намаскарой»[3] и прочей хренью. Мне всегда нравилось в Несс, что плевать она хотела на свой послеродовой животик. Настолько совершенна во всем остальном, что обращать внимание на жир на животе было бы просто неприлично. На мгновение отвлекаюсь. Когда вновь смотрю на доктора Робинсон, в ее прищуренных глазах сверкает сталь. — Вечером сюда заедет сержант Аллан. Вы готовы? Предупреждаю, Конни, он не такой вежливый, как я. Миндальничать не станет. — Ах вот, значит, что вы делаете? Миндальничаете? По-моему, это нечестно. Душно. Ее кожа лоснится. Губы все в мелких морщинах — от суровой мимики и частого курения. Для зрелой кожи это — смерть. — Как думаете, Конни, почему вы здесь? Такая она мне нравится: жесткая, твердокаменная. Мой уважометр ползет вверх. — Не надо с собой так строго, — замечаю я. — Не расстраивайтесь. Притворяются все. Может, отдельные счастливицы на самом деле что-то чувствуют. Надеюсь… Господи, очень надеюсь, что хоть кто-то в этом мире живет без лжи! Однако для остальных притворство крайне важно. Скажу больше — оно жизненно необходимо. Это фундамент, на котором мы строим свой мир. Гляжу на листок на дереве. Тишина. Доктор Робинсон размышляет. Потом сознательно идет у меня на поводу. — По-вашему, в отношениях нет места абсолютной правдивости? Хороший вопрос. Он возвращает меня на год назад. Я в постели, нашей постели. Я люблю новую кровать: она огромная, удобная, сама по себе — целый дом. Воскресное утро, Карл принес мне кофе, за окном погожий денек. Я всем довольна. Слышу мультики по телевизору на первом этаже и чпоки футбольного мяча Джоша о стену дома… — Однажды утром, — я поворачиваюсь к доктору Робинсон, — как мне показалось, без малейшего предупреждения, Проныра отхлебнул кофе и заявил, что несчастлив со мной уже много лет. Смолкаю. Нет сил говорить. Это воспоминание до сих пор повергает в шок. Как можно не замечать, что твой партнер несчастен?! — Продолжайте, — просит она и в самом деле внимательно слушает. — В смысле, никто не ждет, что после семнадцати лет брака он будет прыгать от радости. Но он не производил впечатление несчастного. — И как вы отреагировали? Молчу, вспоминая, как мы сидели бок о бок на кровати, водитель и пассажир семейного автомобиля.