– Я же сказала тебе, что Мэри-Кэт говорила, – чуть не плакала Барбара, – если они заставят ипотеку платить… – Не заставят. У них нет никаких оснований. – Они у нас все отберут, а я с девчонками куда денусь?.. Мэй стало страшно. Кто у них что отберет? Что она сделала? – Не бойся, Мэй, все в порядке. – Патти погладила ее по голове, но маминой подруге Мэй не поверила. Она не верила никому, кроме мамы, а мама выглядела не так, будто все было в порядке. Мэй отползла по столешнице туда, где на полу не было стекол, и слезла со своего насеста. Сама принесла швабру и совок. Предложила: – Мама, давай я все подмету. Я могу все снова красиво сделать. Пока ты другие дела делаешь. Многие годы Мэй отказывалась признать, что, как бы она ни старалась, ее обещание невыполнимо. Отец с тех пор никогда у них не показывался. По крайней мере, она о его появлениях ни разу больше не слышала. а несколько лет спустя в ответ на ее вопрос мать бросила: «Помер от пьянства – туда ему и дорога». Оказалось, что Мэй все равно – известие оставило ее равнодушной. Фрэнк Погочиелло приходил несколько раз, стучался и даже наклеивал липкой лентой на дверь какие-то бумаги. Мэй не помнила, чтобы за всю жизнь мать выбросила что-нибудь, кроме этих бумаг. Правда, не прошло и нескольких месяцев, как их дом вернулся в свое исходное состояние и снова стал свалкой. Еще дважды – сначала друзья Барбары, а потом Мэй с Амандой – вычищали авгиевы конюшни, и дважды через короткое время в доме воцарялся прежний хаос. Кучи мусора и хлама вырастали вокруг Барбары самопроизвольно. Стоя сейчас перед домом матери, Мэй видела, что остановить этот бесконтрольный процесс уже давно никто не пытался. Она тоже пытаться не собирается. В этот приезд единственная ее задача – на пушечный выстрел не подпустить сюда «Кулинарные войны». Где-то позади нее хлопнула дверь машины. Испугавшись, что это проснулись Мэдисон или Райдер, она ринулась на парковку, но повернула за угол и увидела удаляющиеся по улице огоньки фар. Аманда и Энди рванули отсюда на такой скорости, какой она от них не ожидала. Пора и ей ехать. Аманду она разыщет утром. И Барбару тоже. Пропади они все пропадом! Было поздно, но Мэй все не находила себе места. Надо что-то предпринять. Она вытащила телефон и на ходу послала сестре сообщение: – Не хотела влезать в ваши с Энди разговоры. А ты, цыпочка моя, ловка! Встретимся завтра, как отвезешь детей в школу. Надо составить план. Задняя дверь «Мими» сама собой отворилась. Мэй подошла ее захлопнуть и почувствовала, как на нее наваливается уныние, которого часом раньше она не замечала из-за суеты Энди, Анжелики и Зевса. От этого заведения на нее веяло отчаянием и упадком. И не только сейчас – всегда. Даже ярко-желтая веселая вывеска не спасала. Самая первая Мими, Мими-основательница, открыла свой ресторанчик не из горячего желания поделиться с миром семейным рецептом жареных цыплят. И ей, и всем следующим за ней поколениям надо было попросту зарабатывать на жизнь и кормить семью. Дома на стене висела фотография той первой Мими. С нее Мими всегда смотрела на Мэй измученными и озабоченными глазами. Была у них и еще одна ее фотография: она снялась через несколько лет, и уже с двумя дочерьми. Но взгляд ее никак не изменился. А дочери потом выросли и превратились в двух старушек из детства Мэй, Мэри-Кэт и Мими номер два, или Мэри-Маргарет. Все, хватит ей Мими, хватит воспоминаний. Мэй круто развернулась спиной к материнскому дому и, размахивая руками, будто отгоняя тени прошлого, направилась к машине. Пора спать. Ночь выдалась теплой, но с каждым шагом Мэй бил знакомый озноб. За каждым углом, за каждой дверью здесь чертова прорва призраков. И большинство из них даже не призраки, а живые люди. Аманда Фрэнки зашуршала в ее шкафу. Аманда услышала дочку и проснулась. В висках у нее стучало. Спала она плохо – впрочем, спала она всегда плохо – и встала, отчетливо видя Фрэнка, который только что снился ей. Его темные волосы недавно подстрижены, на нем брюки цвета хаки и рубашка на пуговицах снизу доверху, которую он носил на работу в школу. Лица не видно. Он стоит к ней спиной, жарит курицу и говорит, что ей пора возвращаться во «Фрэнни». Ей не хватало Пикла – теплое присутствие пса, его дыхание ее всегда успокаивало и убаюкивало. Но Пикл умер, и Аманда к этому еще не привыкла. Вчерашний день кончился плохо. Все, о чем она старалась не думать, засыпая, наутро выросло перед ней во всей красе. Мэй – это раз. Аманда убедила себя, что Мэй не приедет, а сестра объявилась-таки в Меринаке, да еще послала ей эсэмэску с требованием предстать перед ее королевским величеством. Где только эта шпионка пряталась, что они ее не заметили? И какое ей вообще дело, с кем Аманда встречается?! Сабрина – два: ласковая такая, обхаживает ее изо всех сил, а Аманда почему-то чувствует, будто ее все жалеют. И потом, эта идиотская стрижка, на которую вчера во «Фрэнни» все целый вечер пялились. Ее дети и Нэнси в один голос заявили, что стрижка ей очень идет, но, видно, просто хотели утешить. Она провела рукой по волосам: по бокам сбрито, затылок голый – она с досадой дернула себя за кучерявый хохолок на макушке – хоть что-то оставили. Как долго это безобразие отрастать будет? Надо бы где-нибудь раздобыть бейсбольную кепку. Кажется, одна где-то в шкафу валяется. Так… а теперь в ее шмотках копается Фрэнки. – Что ты там делаешь? Не ройся в моих вещах! Попроси – я тебе все сама дам. В ее крошечном шкафу Фрэнки – это мировая катастрофа. Она в два счета все перепутает, всю Амандину систему порушит: пара вещей, которые она носит, – впереди справа, зимние вещи спрессованы слева, а кучи того, что надо разобрать и от чего, может, даже надо избавиться, старательно запихнуты под старые платья. – Я не для себя ищу, – откликнулась Фрэнки из шкафа и, повернувшись, бросила Аманде на постель охапку барахла на вешалках. Аманду передернуло. Конец ее порядку в шкафу. К тому же все эти тряпки теперь еще месяц будут валяться на полу возле кровати. – Надо придумать, что ты сегодня наденешь, – Фрэнки раскинула вытащенную одежду. – Смотри… Это тебе больше не подходит: или похудей, чтоб талия обозначилась, или выброси. Вот это на тебе ничего, но рисуночек не для экрана. Это, – она приложила к Аманде ярко-голубой топик с плетенкой по вырезу ворота и рукавом в три четверти, – вот это очень даже ничего. Цвет тебе идет. У тебя есть чистые джинсы поприличней? – Фрэнки вытащила из кучи джинсы. – Эти – немедленно в помойку. Их вообще нельзя носить. Не пойму, почему все не разобрать и старье всякое не повыбрасывать? Еще одна Мэй на ее голову! Вторая Мэй, честное слово! Даже слова те же, и звучит это просто устрашающе. Особенно сейчас. – Я эти джинсы люблю, – запротестовала Аманда. – Когда ты их надеваешь, кажется, ты ноги в два мешка засунула. Фрэнки обошла вокруг кровати, посмотрела на кучу одежды на полу и сказала: – Надень те, которые на тебе вчера были, – они не совсем страшные. С босоножками. – Я босоножки на работу не надену! И все это вообще лишнее. Надену форменную рубашку «Фрэнни». И ты тоже. – Вначале, в первой половине съемок, ты можешь ее носить, – парировала Фрэнки. – Сделай хотя бы вид, что у тебя кроме «Фрэнни» еще какая-то прикольная жизнь есть. К тому же, если с тобой интервью снимают, можно попросить переодеться. Форменная рубашка делает тебя такой серой, будто ты неделю с гриппом валялась. По крайней мере, стрижка у тебя классная. Не порти ее, пожалуйста, своим прикидом. Фрэнки растворилась где-то в районе кухни. Сейчас она прыгнет в школьный автобус и после первого дня «Кулинарных войн», без сомнения, будет там купаться в лучах славы. А она, Аманда, останется один на один с зеркалом, которое только лишний раз ей подтвердит, что дочка права: талии у нее больше нет и цвет лица кошмарный. Это и слышать-то не особо приятно, а видеть и подавно. Поэтому, медленно вылезая из постели, Аманда старалась не смотреть в сторону своего зеркального шкафа. Но все-таки Фрэнки сегодня очень заботливая, хоть и точная копия сестрицы. Разве только острые углы слегка сглажены. Что Мэй приехала участвовать в «Кулинарных войнах», Фрэнки еще не знает. Аманда ей об этом говорить избегала. Дочка даже школьное сочинение о своей практически незнакомой тетке написала. Тема, кажется, была такой: «Напиши о человеке, которым ты восхищаешься». И училка накорябала комметарий: «Как здорово, что у тебя в семье есть человек, успехам которого тебе хочется подражать». Сучка. Ничего, кроме ужаса перед начавшимся днем, Аманда не испытывала. Она быстро полила сад, покормила своих кур, налила им воды в поилку, разбросала их любимые арбузные корки, но не остановилась, как обычно, взять корку в руки и посмеяться над тем, как забавно они долбят дырку через слои – от розового к зеленому. Чем больше она думала о том, что наговорила вчера Сабрине, тем глупее себе казалась. Наверняка выглядела перед камерой жалкой деревенской дурочкой. Видно, потому Сабрина и решила ее прихорошить, потому и призвала на помощь своих парикмахера и стилиста. И ведущая, и Гордо объявили результат преображения «фантастическим», но никакой радости от своей якобы значительно усовершенствованной внешности Аманда не чувствовала. Такой стрижки у нее никогда не было, да и никому другому она не могла даже присниться, по крайней мере, ни одной нормальной женщине у них в Меринаке. С поисками Мэй вчера тоже вышло не лучше. Она отправилась в «Мими», чтобы всего-навсего выяснить, почему сестра сначала написала «какого черта?», а через десять минут повернула на сто восемьдесят градусов: «Конечно-конечно, уже еду». Зачем заявилась сюда, вместо того чтобы выкрутиться и остаться в своем Нью-Йорке, как ей, несомненно, и следовало бы сделать? Так вот, когда она поехала в «Мими», Мэй она там не нашла, а напоролась на Энди. Энди стрижка понравилась. Он потребовал погладить свежий ежик там, где над шеей волосы были короче всего, и, когда его рука прошлась вверх-вниз по ее бритому затылку, у нее забегали мурашки там, где никаким мурашкам она давно уже бегать не позволяла. И он это, конечно, понял. Но Энди молодец – виду не подал. К ней не приблизился, а, наоборот, отступил на шаг, и она ему за это благодарна. Разочарована, может, немного, но об этом ему знать не требуется. Этот парень, по всему видно, не промах. Так что она ему не пара. Вот бы сейчас набраться храбрости, послать подальше и Мэй, и ее инструкции и продолжать жить своей, по выражению Фрэнки, «прикольной жизнью». Но, послушавшись дочку и натянув ярко-голубую кофточку, Аманда потащилась на парковку перед «Мими». * * * Когда Аманда приехала, Мэй, веселая и жизнерадостная – видно, оттого, что волосы у нее были, как всегда, длинные, темные, блестящие и совершенно без всяких выкрутасов, – сидела на краю багажника своего арендованного хэтчбека. Все стекла в машине были опущены. Казалось, внутри настоящий детский муравейник. Но при ближайшем рассмотренни выяснилось, что там только Мэдисон играет за рулем в шофера и Райдер, который пытается вылезти наружу из открытого люка на крыше. – Отличная детская площадка, – поприветствовала Аманда сестру. Мэй вскочила ее обнять, и Аманде ничего не оставалось, как тоже прижать ее к себе. Мэй никак не изменилась. Сама-то она, конечно, сейчас начнет кокетничать, скажет, что это не так. Джинсики, волосы прямые – наверняка щипцами распрямляет, – рукава рубашки закатаны ровненько, ни одной складочки, кроссовки на толстой подошве какой-то такой фирмы, о которой Аманда слыхом не слыхивала. Короче, дорогая столичная штучка. Даже запах дорогой, чистый, острый запах жимолости. Но Мэй, во что ее ни одень, всегда остается Мэй. И выражение лица у нее такое же, как всегда: точно в любой момент готова сорваться с места, а ее, Аманду, спрашивает, почему та сидит сиднем и медлит. И дети ее с ней. Племянников Аманда еще ни разу не видела, хотя и разговаривала с ними по Зуму. Разговаривала – это громко сказано. При каждом разговоре через Фейстайм они все время убегали и не слишком обращали на нее внимание. Неудивительно, так все нормальные дети делают, если лицо на экране не из мультфильма или не разговаривает тем дьявольским голосом, которым говорят ведущие детских образовательных программ. Занятые исследованием кнопок и ручек в машине, они и сейчас ее особо не замечают. Мэй поняла, куда она смотрит, и пожала плечами: – Для нью-йоркских детей автомобиль – это новшество. Пускай играют – я все отдам за минуту покоя. Это чувство Аманда хорошо помнит, но теперь ей его не хватает. Когда ее дети были маленькими, она была нужна всем вокруг: Фрэнк, Гас, Фрэнки – им всем то и дело хотелось до нее дотронуться, хотелось, чтобы она была рядом. а она, как теперь Мэй, хотела покоя. Знала бы она, что все это быстро кончится! «Я была тогда красоткой», – промелькнуло у нее в голове, и она смутилась, поняв, что это не строчка какого-то стиха, а фразочка из мюзикла «Кошки». Мэй между тем распиналась про ее стрижку: – Ты не представляешь себе, как это свежо. Тебе давным-давно надо было подстричься! Ты стала такая… Я имею в виду ты на сто лет помолодела. Такая хорошенькая, да еще с твоим ростом… Если бы могла, я бы тоже так подстриглась. Но с такой стрижкой я сразу стану похожа на мать. Это точно. Тут даже и думать нечего. Дождалась… Она хочет сказать, что я выгляжу как старая вешалка, которой надо каждую неделю таскаться в парикмахерскую делать укладку? Хочет сказать, что она, Мэй, такой глупости делать ни за что не будет? Надо было все-таки найти ту бейсбольную кепку… – а мне она ужасно не нравится, – пожаловалась Аманда. – Ты что?! Классно! Честное слово. Даже для Нью-Йорка! И с фантазией, и необычно. У тебя никакой седины нет! А мне уже приходится каждые шесть недель краситься. Аманда тряхнула головой. Краситься ей не надо. Хоть одно преимущество у младшей сестры все-таки имеется. Но ее заклинило на «необычно». «Необычно» значит «хорошо» или «необычно» надо понимать как «дико»? – Нет, пока не крашусь, – сказала она. Тут наконец дети – сначала Райдер, а за ним Мэдисон – выкатились из машины и, увидев ее, замерли. Мэй подняла на руки Райдера, который прижал к себе мягкую игрушку и засунул бы себе в рот ее лапку, если бы Мэй мягко не отвела его руку. Это был цыпленок, которого Аманда послала в подарок, когда племянник только родился. Она удивилась и растрогалась. Странно, что сестрица о таких вещах помнит. Аманда улыбнулась и нежно дотронулась до грязного цыплячьего крылышка. – Привет, Райдер. Райдер спрятал у Мэй на плече и лицо, и цыпленка, но аманда не сдавалась: – Это я тебе этого цыпленка подарила, – ласково сказала она. – Ты тогда совсем крошечным был. Я очень рада, что ты его так любишь. Как его зовут? Райдер что-то сказал, но Аманда не поняла, а Мэдисон потянулась, дернула брата за пятку и объяснила: – Его сначала просто Цыпленком звали, а теперь он Роулингс. Его так папа назвал. Но Райди все равно зовет его просто Цыпленком. Мэй опустила сына на землю и присела на корточки позади обоих детей: – Поцелуйте тетю Аманду. Мэдисон заколебалась, Райдер попятился и наткнулся на Мэй, а Аманда выставила вперед руки и сделала шаг назад: – Ни за что, – улыбнулась она. – Я пока никаких поцелуев не заслужила. Правда ведь? Я и сама вас целовать не могу. Я с вами пока незнакома. – Она скрестила на груди руки и состроила насупленную физиономию. Мэдисон захихикала. – Никаких поцелуев. По крайней мере сейчас. Мэй встретилась с Амандой взглядом. По глазам было ясно: она поняла, Аманда с ней не согласна, Аманда считает, что детей надо оставить в покое. Но ясно было и то, что на несогласие младшей сестры Мэй плевать. Мэй уже смотрела в другую сторону, туда, где незнакомая Аманде девушка несла в каждой руке по чашке кофе из кофейни Патрика. Мэй выпрямилась в полный рост и помахала девушке.