Мэй вставила руки в прорези и приняла у него коробку. Значит, это Аманда наплела… – Твоя мать говорит, что Аманда тебя не поняла, – продолжал он. – Если это так, ты меня прости. Он повернулся и, не дожидаясь ее ответа, снова полез в фуру. Мэй заспешила за матерью. Коробка была ледяной, и руки и живот у нее заныли от холода. – Мама, это Аманда, – зло прошипела Мэй, поравнявшись с матерью. Барбара пожала плечами: – Клади в кузов. – Но… Барбара повернулась и полоснула ее взглядом: – Аманда или нет – значения сейчас не имеет. Клади коробку в кузов! Мэй поставила коробку в открытый кузов пикапа и пошла за следующей. Усилием воли она подавила в себе желание схватить за грудки и как следует тряхнуть невозмутимого мужика, который как ни в чем не бывало передавал ей коробку за коробкой, будто это не он только что разрушил все их планы. Еще двенадцать коробок – и Барбара подняла заднюю стенку кузова. – Черт побери, Джон! Поди теперь разморозь все это. Устроил ты нам развлечение! – Да уж понимаю. – Он стоял и смотрел, как они влезают в кабину. – Счастливо! Ни пуха вам сегодня! Едва двери грузовичка закрылись, Мэй взорвалась: – Какого дьявола?! На кой черт нам замороженные цыплята?! Мать повернула ключ зажигания и дала задний ход. По лицу было видно, что она злится, но, пока они не выехали на дорогу, Барбара молчала. – Аманда была здесь утром и сказала ему, что ты хочешь переключиться на экоцыплят. Вот он ей наш заказ и отдал. – Мама, но это… Я не… Это просто… – Ты где-нибудь что-нибудь кому-нибудь ляпнула. Такие вещи разносятся со скоростью света. У нас здесь попусту языком не мелят. – Я ничего не говорила. Я никому ничего, кроме тебя и Эйды, не говорила. Я этого даже в виду не имела. Я просто спросила: бройлеры у него или нет? И вообще, это никакого значения не имеет. Их цыплята даже лучше, чем эко… Вокруг нее всегда клубятся какие-то слухи. Мэй это знала – не матери ей это рассказывать. Но чтобы Джон Касвел поверил, что она будет вмешиваться в договор, который соблюдали уже четыре поколения их семей, – это полный абсурд. Даже если Аманда что-то ему наболтала. Сестра вообще слишком далеко зашла! Переусердствовала – это точно. Думает, она против Мэй выступает? Нет – она на Барбару заманулась. Она им сегодняшний вечер сорвать хотела. Знает же, что мать едва-едва концы с концами сводит! – Клянусь, мама, я нигде никому ничего не говорила. Это все Аманда. – Знать не знаю, кто что сказал, и разбираться ни в чем не намерена. Но он решил, что ради экоцыплят ты собираешься его подальше послать. А раз он так подумал, мы имеем то, что имеем. И нам теперь все это расхлебывать. За рулем Барбара была напряжена, старательно сбавляла скорость и тормозила на каждом перекрестке, а ведь когда-то по любым, самым извилистым дорогам летала на пятой скорости, выставив в окно руку с сигаретой. Как бы ни была Мэй сейчас зла, она не могла не заметить, что мать превратилась в очень осторожного водителя. Стареет… Мысли о том, что это значит, Мэй отодвинула от себя подальше. Но Аманду эти мысли сделали для нее еще большей дрянью. В грязные игры пустилась. И она, и ее Нэнси. А что Мэй-то сделала? Ничего! Ничего, что «Фрэнни» бы хоть чуть-чуть навредило. Пока ничего. * * * Целого замороженного цыпленка надо размораживать в воде. И не в теплой, что хоть и быстрее, но вреднее для мяса, а в ледяной. Воду и лед меняют через определенные интервалы времени и в соответствии с точно заданной температурой. Они купили чуть ли ни целую тонну льда и двадцать четыре белых ведра, каждое на двадцать пять литров. На улице наполнили ведра из шланга и в часть из них сложили цыплят. Готовые к продаже цыплята были упакованы в полиэтиленовую пленку. Какое-то время их не разворачивали, а так и перекладывали из одного ведра в другое, сливая воду, когда лед таял. Слегка оттаявших кур разворачивали, разделывали на куски для жарки, складывали куски в герметичные мешки и продолжали размораживать дальше. В перчатках этим заниматься не будешь. В нужном для надреза месте на грудинную косточку нажмешь только голыми руками, и окровавленный лед из шеи и из складок кожи в перчатках тоже не вытащишь. Работа ужасная, но как без нее обойтись? Не смогут они цыплят вовремя разморозить – не смогут вечером открыться. Судьи приедут – что они увидят? Вот и конец «Кулинарным войнам». Первый час в сторону Мэй Энди даже смотреть отказывался. Как и Барбара, он во всем ее обвинял. Потом начал отпускать мрачные шуточки – уж больно идиотская была ситуация. Барбара работала, погрузившись в стоическое молчание, а Мэй – мысленно высказывая Аманде все, что про нее думала. Начала с «как ты могла?», перечислила все Амандины грехи против матери и против «Мими». Ты же все время здесь. Она у тебя на глазах постоянно. Не видишь разве, что мать стареет? Если ты на меня злишься, это не значит, что надо матери гадить. Ты же здесь выросла, а теперь хочешь родное гнездо дотла сжечь?! Мэй перебрала в голове все, о чем с кем бы то ни было в этот приезд разговаривала. Нет, совершенно точно, ничего такого, что Джона Касвела могло обидеть, она никому, кроме матери, не говорила. И даже тогда она осторожно подбирала слова. Сказала, что куры Джона – часть истории «Мими», и вовсе не имела в виду, что с ними что-то не то и что от них надо откреститься. Потому что история у «Мими» и вправду офигенная. Чем больше Мэй про нее думает, тем лучше это видит. Это же не просто истинно американская история, это история самой Америки. Их «Мими» – настоящая американская героиня. ее бы сейчас феминисткой назвали. Мими, без сомнения, феминистка далекого прошлого. А «Фрэнни» – жалкая копия. Там всегда мужики заправляли, а теперь от традиций и подлинного духа километровые меню и еженедельные фуры мороженых полуфабрикатов вообще ничего не оставили. Чизкейк, лепешки, картошка фри… Кто знает, что они там еще из коробок на тарелки кидают? Разве стали бы Нэнси с Амандой этих цыплят размораживать? Подали бы вместо них фрикадельки в томате или бургеры – и дело в шляпе. «Тебе ни про «Мими» ничего не понять, ни про то, что значит традиции сохранять», – упрекала она сестру. Она-то сама, может, и уехала из Меринака, но самого важного не забыла. И как в родном городке с людьми ладить, тоже не забыла. Мэй сердито запустила руку в очередного цыпленка. Ей здесь все рады, по крайней мере сейчас. И кроме Аманды и Джона Касвела, никто ее отъездом не возмущается. И приездом тоже. Она вообще никого ничем здесь не возмущает. Не то что в Нью-Йорке, где все всеми вечно возмущены: за кофе ты, оказывается, без очереди лезешь, дети твои по тротуару прямо ходить не умеют и т. д., и т. п. С Джеем тоже в последнее время живешь как на минном поле: работу от него спрячь, блог пиши, когда его дома нет, предметы в доме расставишь, чтобы для Инстаграма или Фейсбука фотографию сделать – тут же верни все как было. Даже на съемки «Блестящего дома» у него за спиной тайком уезжать приходилось. И в «Блестящем» тоже не лучше. Как себя ни обманывай, а никто там ее идеи всерьез не принимал: ни Лолли, ни кто-либо другой. Скажем, она в комнате мебель расставит, в шкафах место расчистит, а в результате что из того в эфир идет? Все, что она сделала, вырежут. Она и сама понимала, что уходит со съемок домой расстроенная до предела. Видно, и Джею от нее в последнее время радости мало. И Райдеру с Мэдисон тоже. Сыну с дочкой, кстати, кажется, в Меринаке нравится. Она их с Джессой сегодня на детский пляж на речку послала. Сама бы с ними там с удовольствием поплескалась. Но нет – ей сегодня здесь весь день в ледяной воде куриц купать. Опершись о прилавок рядом с раковиной, где мокли мешки с уже почти размороженными порциями, мать закрыла глаза. Таскать коробки с птицей, наливать ведра, сливать воду – работа тяжелая. А Барбара ни минуты не передохнула. В глубине души Мэй знает: мать с Энди правы – это она во всем виновата. Только в чем ее вина, ей непонятно. – Мам, отдохни. – Она погладила мать по широкой спине. – Пойди в дом, посиди. – Да ничего. Я просто спала сегодня не очень, – отозвалась Барбара. – Пройдет. – Все равно. Я же вижу, что ты устала. Поди проверь, что тетя Эйда делает. Скажи, чтоб к вечеру как следует принарядилась. Энди вошел в кухню с полным ведром разделанных кусков курицы. – Что-то вы разленились, подружки, – сказал он, и Мэй чуть не испепелила его взглядом. К ее удивлению, он сразу все понял. – Не страшно. Конец уже не за горами. Я только что Зевса попросил пораньше прийти. Через час в нормальный ритм войдем. А если Мэй мне поможет, никаких проблем вообще не будет. Все до приезда «Войн» успеем. Развязав фартук, Барбара повесила его на крючок. – Тогда я пойду. Мэй, а ты не забудь потом умыться. На тебя смотреть страшно. Она вышла не оглянувшись, и Энди расхохотался: – Нам потом от нее влетит за то, что мы про ее усталый вид сказали. – И за то, что советы ей давать осмелились. – Сдается мне, это у вас семейное. Иногда мне кажется, что вашей Мими не нравится, что я на ее кухню влез. Она не хочет, чтоб я на ее рецепт смотрел. Клянусь, стоит мне приблизиться, его рамка сама собой падает. Мне сегодня утром пришлось ее заново вешать. – Не думала, что тебе рецепт все еще нужен. – Я, бывает, пропорции с ним сверяю, а заодно – хоть она меня не особенно жалует – дух основательницы в себя впитываю. – По-моему, ей мужчины вообще не нравились. – Вообще мужчин не бывает. Мы все разные. – Он переложил последний кусок курицы из ведра в раковину и с серьезным видом замолчал. – Ты лучше скажи, ты в матери заметила что-нибудь странное? Мэй замерла, а потом быстро отвернулась, чтобы Энди не увидел ее лица. Заметить-то она заметила, но говорить с ним об этом не хотела. Барбара была то вялой, то одержимой победой в «Кулинарных войнах». То ее одолевало такое беспокойство о деньгах, какого Мэй за ней раньше не замечала. Вчера, за исключением стремления привести «Мими» в порядок, она вроде бы казалась самой собой, и Мэй успокоилась. Но чем ближе дело шло к вечеру, тем яснее она видела, что мать все больше и больше сникает. После работы она вдруг притихла и даже с Райдером и Мэдисон не оживилась. а сегодня размораживать цыплят никому большой радости не было, но у Барбары силы таяли на глазах. ее совсем ненадолго хватило. Но Энди знать об этом совершенно не стоит. – Барбара в своем репертуаре, – сказала Мэй. – Вкалывает, как всегда, за троих. Детям обрадовалась. Энди пожал плечами: – Когда я здесь начал работать, она не так быстро уставала. А теперь и на меня гораздо больше перекладывает. Так, конечно, и было задумано, но мне почему-то кажется, что твоя мать не из тех, кто передает свои дела другим. – Он мрачно посмотрел на Мэй и понизил голос: – А хламу сколько! Я все время мешками выношу: она оставляет, а нам повернуться негде. Понимаешь, теперь хлам не только в ее доме. «Этого мне только не хватало! – подумала Мэй. – Он знает. А как же иначе – не может не знать». Она опустила глаза в землю. В их семье никто никогда и ни за что не стал бы обсуждать это ни с кем посторонним. Но, не успев вовремя прикусить язык, Мэй вдруг заговорила: – Никто не должен этого видеть. Или даже просто заподозрить, что у нее есть такая проблема. Потом расхлебывать придется, и неизвестно, чем дело кончится. Энди задумчиво на нее посмотрел: – Здесь почти все об этом знают. Но я прекрасно понимаю, тебе не хочется, чтоб ее бедлам еще и по телевизору показали. Он засмеялся, а она нахмурились, но потом все же согласилась. В конце концов, почему не признать, что он прав? – Совершенно не хочется. – Но она все равно тебе не даст… – Он сделал какой-то неопределенный жест руками. Истолковав его так, что, мол, мать тебе все равно ничего убрать не позволит, Мэй рассмеялась. – Кто бы сомневался. Все так, как ты сказал. Она никому ничего сделать не доверит. – Возможность обсудить с ним даже столь очевидные трудности – уже сама по себе была для нее облегчением. – Думаю, пора бы ей и притормозить немножко. Ты прав. А может, и тебе самому захочется что-то здесь предпринять. А если мы в «Войнах» выиграем, ты столько всего сможешь сделать. Скажем, превратишь «Мими» в культовое заведение, в мекку гурманов. Энди согласно кивнул. Разговор повернул в новое русло, и Мэй облегченно вздохнула. а Энди спросил: – Как ты думаешь, мы вообще можем выиграть? – Думаю, можем. Смотри. Ничего, подобного «Мими», не существует. Ты и сам это прекрасно знаешь. И таких поваров, как ты, тоже немного. – Подмаслить его не помешает, да к тому же специфическая простота их кухни и правда, казалось, была у него в крови. – По-моему, сегодня вечером покорить судей тебе вполне по силам. Наше нехитрое меню ты довел до полного совершенства. А выиграем – люди подтянутся, и не только местные. Наверняка за твоими цыплятами со всего штата поедут. Не тащиться же за тридевять земель за мороженой моцареллой. Энди смотрел на нее молча, и Мэй показалось, что ее комплименты на него не действуют. А вдруг он хочет воспользоваться «Войнами»? Вдруг надеется, что это его шанс сделать себе имя и свалить поскорее? Непохоже. Меринак, в общем-то, совсем неплохое место. Человеку с сомнительным прошлым здесь легче начать жизнь сначала. – Если ты захочешь, может, мать разрешит тебе что-то новое на ланч готовить. Или по субботам на завтрак к пышкам что-нибудь добавлять. – Надо же, в конце концов, ему тоже инициативу дать. – Я еще думала, она может начать учить пироги печь, что-то типа платных классов откроет. Скорее, конечно, Патрик, а не она… Всякие кулинарные курсы сейчас очень популярны. К ней тоже пойдут. А здесь и гостиница Кеннета, и озера красивые. Все вместе – отличная комбинация. Согласен? Вроде бы ее энтузиазм на Энди подействовал: